Реквием

      Во снах Зонтику всегда становилось легче.       Тёплое, бескрайнее небо, с пушистыми белыми облаками, напоминающими гусиный пух своей мягкостью и невесомостью; и Зонт парил среди них, чувствуя прохладный и слабый ветер, треплющий локоны. Во снах всегда было светло, пусть солнца никогда не было видно, и земля, горизонт над ней — ничего из этого словно никогда и не существовало. Один Зонтик смиренно плыл где-то в центре этого неба. Сплошная благодать. Райский островок, в котором его никто не достанет и не потревожит.       В этих снах его никогда и ничто не удерживало. Только пришло осознание, что под спиной его — один лишь воздух и ветер в сотнях метрах, как Зонтик тут же провалился, потеряв, пусть и такую фантомную, но опору под собой. Он пытался вздохнуть, взяться за воздух, пройтись по нему ногтями и затормозить, оставив явные следы, «шрамы» на воображаемой корке, но безрезультатно, всё продолжая лететь вниз словно наяву.             Летаешь во сне — растёшь.       А если падаешь?       Зонтик тут же распахивает глаза, и явь встречает его разве что темнотой. Сплошная тишина. Ни звука в это время: парень слышал каждый свой вздох и скрип кровати от малейшей попытки подвинуться. Эта ночь выдалась особо холодной, и Зонт, нащупав предплечья, что тёплым ладоням казались ледяными, в конец это понял, зарылся в одеяло и свернулся покрепче. Холод, однако, пролезал к телу через мелкие щели, ёрзал по ушам и тонкой шее, обволакивал лицо и макушку так, что хотелось занырнуть под покрывало с головой и утонуть в духоте: Зонт чувствовал, что холод скорее будоражил его, чем помогал заснуть.       Кажется, это помогало уснуть бездомным людям и животным в холодные ночи. Нужно было хорошо промёрзнуть перед тем, как юркнуть в нагретое, укромное место, и этот контраст тут же заставлял уснуть любого, кто решился им воспользоваться. Зонтику не хватало только самой теплоты, что отмороженная внешняя часть одеяла не давала, а мороз не переставал наполнять комнату. Надо было застеклить это окно ещё при стройке, но кто же знал, что ночи Зонтопии будут такими холодными? Точно не сам Зонт. Хотя, ему ли возмущаться...       Парень поёрзал на кровати, перекатываясь с бока на бок, и всё же смирился, стянув одеяло с плеч и приподнявшись. Он сидел с минуту, чувствуя, что холод не исчезает, и сбросил ноги с края. Никто же его не осудит, если он проспит эту ночь где-то в другом месте? У Алебарда была кровать, единственная во всём замке, не считая эту, широкая и с толстенным, твёрдым матрасом, но беспокоить его по таким мелочам совсем не хотелось.       Делить одну постель с собственным господином он точно не станет и предложит поспать одному, а сам наверняка ляжет на пол, еле прикрыв его тонкой простынёй, и будет отмахиваться от всех «тебе удобно?», в то же время ворочаясь и кряхтя от болей в шее и спине… Зонтик накидывает на плечи громоздкое одеяло и мягкую подушку и выходит из комнаты в коридор: там было гораздо теплее, впрочем, и душно, ведь после прошедшего днём дождя не открывали здесь ни единого окна.       Он цепляет одеяло покрепче и идёт по каменным плитам босиком. Тусклый свет луны — единственное, что освещало замок, заполненный тихим шелестом с нижних этажей. Лишь бы не разбудить Алебарда… Если он, конечно, не бодрствует. Иначе откуда этот шум? За всё нахождение в этом замке он ни разу не видел крыс или случайно залетевших в окна воробьёв. Потому это либо внезапно взявшийся грызун, либо открытая форточка со сквозняком, либо человек: а вот Алебард ли это, или кто-то другой, выяснить только предстояло.       Зонт проходит глубже в замок, спускается по винтовой лестнице, и шум становится ближе. Различается редкий шелест бумаги, хлопковой ткани, шорканье по полу. Ниже только рабочие помещения, где если и было, куда присесть, то разве что на узкие деревянные скамейки или стулья: ни одному из мест на теле Зонтика такое точно не по нраву. А вот в кабинетах, приёмных, или даже раритетных в замке гостиных были и обшитые кресла, и диваны, и тахты, все с мягкой обивкой и подушками, набитые гусиным пухом или овечьей шёрсткой, тут уж как повезёт.       Уже взявшись за ручку, парень слышит, как что-то проскрипело точно за спиной. Всего в нескольких сантиметрах. Неважно, кто это, что это — оно громко прошуршало и остановилось, дыша прямо позади Зонтика. Конечно, в темноте, да ещё и со спины, не разглядеть, не понять, кто нависает над его трусливой душонкой, но всем немыслимым он точно чувствовал и знал, что кто-то стоит рядом. Алебард? А точно ли он? Почему же он тогда встал, словно прикованный, и молчит? Может, он тоже не распознал его, и сейчас разглядывает, пытается понять, он ли это? А если…       Боже, кто бы это ни был, он был готов сожрать его целиком и не подавиться. Проглотить хрящи, склизкие внутренности, оставить посреди коридора только обглоданные кости.       Зонт и слова не может вымолвить. — Это вы? — Наконец раздаётся голос. Алебард! Никогда Зонтик не был так рад встрече с Первым Министром, как сейчас. — Боже, Ал, как ты меня напугал-то… — С облегчением выдохнул парень. — Ты что тут делаешь? — Что-ж, у меня тот же вопрос. Хотя, я полагаю, вы просто сбили режим сна, вот и блуждаете по ночам. — Кажется, я сбил его и тебе. — Понуро сознался Зонт. Однако справедливо было отметить и то, как несвойственно для ночного сна был одет Алебард: очевидно, спать он и не собирался, ведь был словно с иголочки, и от внимания Зонта это не ускользнуло даже в темноте. — Ты опять куда-то идёшь? — Верно. Недавно от переформированных «Искателей правды» прошла волна активности, поэтому я остаюсь на стрёме, если вдруг что-то случится. Зонтик захлопал ресницами и спустя уже пару секунд недовольно нахмурился. — А почему я узнаю об этом последним? — Не хотелось вас в это впутывать. Вы, конечно, правитель, но дело грязное и скользкое: стезя не ваша. А раз уж ответственность за всё произошедшее на мне, то вам, извиняюсь, здесь делать нечего. — Понимаю, но Алебард, прекращай недоговаривать. Разве мы уже не говорили об этом? Рассказывай мне всё, что знаешь, а там уже вместе решим, что делать, а то ты, наоборот, повторяешь ту ситуацию…       Алебард лишь вздохнул. — Как пожелаете. Я всё же настаиваю не заниматься этим, по крайней мере, без меня, и посоветовал бы пойти досыпать прямо сейчас. — Заснёшь с твоими рассказами… — Угрюмо пробурчал Зонтик, после чего тут же встрепенулся. — Ты же в министерство? Давай я с тобой пойду! И ты «на стрёме» будешь, и я успею пообсуждать с тобой кое-что. Ты говорил про проблемы с грамотностью у наших Зонтопийцев — вот, вместе подумаем, что с этим делать.       Лишь пары секунд хватило на то, чтобы Первый Министр поддался его умоляющей улыбке. Хотя противится он, конечно, не собирался, а мысль Господина показалась даже удобней и, главное, безопасней его собственного плана, давать слабину сразу было несолидно. — Тогда бегом переодевайтесь, я подожду вас внизу. Зонтик кивнул и тут же убежал, потягивая за собой тяжёлое одеяло, к лестнице.       В темноте он наощупь натягивает карточную одежду: рубаху, штаны, вывернутый наизнанку жилет и кое-как завязанный по памяти заячьим узлом ремешок. Он чуть не рвёт шёлковую ткань, пытаясь застегнуть последнюю пуговицу у воротника, зато «вовремя» возвращается к уже заскучавшему Алебарду: всему наряженному, в овечьем пальто и сгорбленной от ожидания осанки, впрочем, никуда не спешащему. Всю ночь, как и обещали синоптики, было тихо-мирно, только промозглый холодный воздух и оставшиеся на тропинках глубокие лужи напоминали о прошедшем дожде.       Только выйдя за порог, Зонтик начал расспросы. — Образованием же занимается Министр Просвещения, да? Он, как я помню, не в отставке… — Не хочется признавать, конечно, но дело не то, чтобы в нём. Вся система обучения сейчас на его плечах, и он неплохо справляется с внутренними системами в школах, и всё же этого недостаточно. Немногие дети, несмотря на то что школы государственные и бесплатные, и ни монеты родителей не утекают на бумагу, карандаши, новые шторы, попадают в учебные заведения. По семейным обстоятельствам, например, неискоренённой бедности вне центра города, подростки идут на работу, порой не зная даже алфавита, да и политическое напряжение тоже растёт по часам. Никто об учёбе в такой жизни и не думает.       Угрюмо Алебард потёр переносицу и бессильно прокряхтел, перенимая кожаную сумку на другое плечо. Зонтик рядом с ним плутал, аккуратно обходя грязные лужи. — Много причин, на самом деле. Сейчас надежда на детей, но и рабочих обделять нельзя — потаскать бы их всех, конечно, на профподготовку… Хотя, если свалить и это на Министра Просвещения, пожертвовав прямым контролем школ, думаю, он не будет особо против. Этого дурака всё равно только могила исправит, но ему пока рано, — Сквозь тишину и грубый тон вдруг прорезался смешок, — А сейчас эдакая профилактика как раз на пользу пойдёт. Чтоб не зазнавался. — То-то ты уже всё за меня придумал. — Скучающе заключил Зонт. — Это лишь план. Другое дело — достойно осуществить его, а тут вопрос стоит и в количестве рабочих рук, и во времени, и в бюджете. Одна морока, в общем. — Что из действующего мы можем свернуть? Чтоб перенаправить как раз и людей, и деньги, на обучение. Не будем же мы с самого народа брать деньги, чтоб его же и обучать… Выйдя на прямую дорожку, Зонтик оказался под рукой ненадолго зависшего в раздумьях Алебарда. Он поморгал, бегая взглядом по каменной тропе. — Придумаем что-нибудь. В ответ Зонт только с улыбкой кивнул.       Спешным шагом они доходят до министерства: массивного здания с четырьмя этажами. Днём тут кипела жизнь за счёт многочисленных помощников на каждого министра и собственный отдел: на печать, к примеру, была выделена своя специальная часть в строении — правое крыло рядом с лестницей, через которую сотни раз за сутки тут проходили люди. Сейчас, в глубокую ночь, конечно, там никого не было, кроме бродящих по этажам стражей. Алебард зашёл в здание через главный вход, показался охраннику в центральном корпусе и безмолвно утащил за собой Зонтика, пока заскучавший старикан с канделябром под рукой не начал его расспрашивать.       Завалившись в кабинет, Алебард распахнул шторы, и комната наполнилась тусклым лунным светом. Он недолго порылся в шкафу, после чего скинул стопку документов на широкую, заполненную подобными же бумагами, тумбу, приставленную к окну, а сам пододвинул к ней два обшитых табурета. — Полистайте, пока я найду свечи.       И пока голос министра звучал всё дальше, после исчезнув, Зонтик, прищуриваясь, разглядывал чёрные каллиграфические буквы на документах. Бюджеты, статистики, на весь лист и с полотном текста под крошечной диаграммой, понятные сразу и, конечно, не очень: парень не особо вдавался в написанное, но факт того, что ему еле как удалось выцепить только общую тему всех документов, не слишком его радовал.       Вернувшийся с зажжёнными свечками Алебард особой уверенности не прибавил. Он по пальцам объяснял, что да как в государстве устроено, что можно делать, что нельзя. Урезать бюджет нельзя было у медицины — на этом предложении они оба заколотили крест ещё в самом начале обсуждений, а ещё у церковных предприятий, ведь во многом она содержала в себе и образование, и лечебницы; обо всех махинациях с народом тоже можно было забыть, ведь за поднятия налогов и облигаций их взаправду посадят на кол и сожгут на центральной площади, да и «некультурно» это.       Сумма, которую нужно было выделить на профподготовку и улучшение образования, конечно, не сравнится с остальными отраслями министерства, но только пришлось подсчитывать недостаток рук, возможности эти руки привлечь, заставить людей присмотреться к учебным заведениям, и, к тому же, отстроить новые школы, как тут же неграмотность народа заиграла поистине ужасными, серыми красками. Одна морока! То нельзя, это не получится, а раз проблема засела в долгосрочной перспективе и на полное её уничтожение понадобится не одно пройденное поколение, то придётся постараться. Да и Зонт пообещал Алебарду, что теперь будет участвовать в правлении — назад нельзя. — Утром я пойду в собор, на воскресное служение, — Добавил Алебард словно невзначай, переворачивая скрепленную тонкими нитями страницу. — Вы можете остаться здесь, если пожелаете, только скажите об этом: нужно будет предупредить охрану. — Я думаю погулять. — Скучающе ответил Зонтик. Он нагнулся к тумбе, подставил под щёку и руки и прикрыл глаза. — Хотя сейчас бы, конечно, поспал. Тут прохладно, но свечи пригревают… А я так и не выспался. — Лягте на диван. Кто вам тут запретит? — Алебард чуть поморщился, взяв в руки отдельный листок и чуть ли не прижав его к лицу: что-то явно неприятное было написано мелким почерком, но он решил промолчать. Сонный Зонт и так не заметит, если он вдруг скривится, но Первый министр перестраховался и лишь для себя решил днём зайти к Министру работ, на «мужской разговор».

«дЕвки выеБЛи попА — так ему и Надо»

      Это строки из какой-то песни? Алебард прищурился и неслышно фыркнул себе под нос. Взглянуть бы в глаза тому, кто подобное сочиняет… Министр работ, Циркон, всегда взъерошенный, грубый и сгорбленный, чем-то похожий на волка-одиночку, от которого постоянно пахло пылью и алкоголем, творческими способностями не отличался, хотя от выговора ему так и так не уйти. Мало ли, это вообще обычная бардовская песня — с этих хмельных бездельников тоже взять нечего. — Я, наверное, и впрямь прилягу. — Зонтик лениво выпрямился, встал со стула, под ним деревянные ножки тихо скрипнули. Он зевнул и плюхнулся на мягкую обшивку дивана напротив письменного стола, предназначенного для гостей, и свернулся в нём. — Разбудишь, когда пойдёшь? — Разбужу, конечно. — Кряхтит со стороны Алебард. — Наверное, даже пораньше, чем пойду, а то пока мы оба тут соберёмся, отряхнёмся, до меня наверняка кто-нибудь по дороге докопается… Наверняка ещё к Чёрным Папахам придётся зайти. Посмотрим.       Зонтик прикрыл глаза и тут же расслабился. Монотонный шелест листов бумаги, тихое бормотание под нос, размеренные шумы где-то за застеклённым окном, всё это убаюкивало не хуже снотворных. Пусть и без одеяла, без подушки, его тут же склонило в сон — он заснул, едва успев сомкнуть веки. Первый Министр только пододвинул свечу подальше от дивана и вновь склонился над бумагами.

«Утром я пойду в собор, на воскресное служение».

      Всего через мгновение Зонт очнулся, только перед его глазами была не темнота, освещаемая тёплым оранжевым светом, а обычное утро. Безоблачное, яркое, правда, очень ранее, раз уж дома ещё были в осевшем неплотном тумане, и где-то с севера виднелся пунцовый рассвет. Настежь распахнутые шторы вместе с тюлем открыли хороший вид на небо, да только сейчас парню хотелось лишь поморщиться, прикрыть глаза ладонями, перевернуться, в конце концов, на бок — спиной к светилу.       В этот раз ему ничего не приснилось: он проснулся по щелчку пальцев, только успев насладиться мягкости дивана. По какому это поводу? Раньше Зонтику снились и кошмары, и приятности, когда как; он уже и забыл, что сны могут банально не присниться. — Господин, вставайте, — Алебард затормошил его плечо так, что Зонтик всё же решил перевалиться лицом к спинке дивана. — Десять минут вам на пробуждение, и я ухожу. — В такую рань? В собор? — Бурчит Зонт через обивку дивана, ёрзая на месте. Он хотел сказать что-то ещё, но не успел: — Я не в собор, меня вызвали в штаб охраны. Надо обсудить кое-что с Папахами до начала работы. Весь сон как рукой сняло: Зонтик широко открыл глаза, не веря услышанному, а потом рывком встал с дивана так, что у него тут же закружилась голова, и пришлось снова присесть. — Что случилось? Сонно прохрипел парень, едва не повышая голос, однако Алебард был как никогда спокоен. — Ничего такого — просто рабочий момент, я вас уверяю. Я же начал переквалификацию Чёрных Папах, вы помните? Совсем недавно. Вот и нужно курировать этих бестолочей. Первый Министр тихо усмехнулся и Зонт, свесив ноги с дивана, всё же успокоился. Раз даже он, Алебард, совсем не рассержен, то Зонтику тем более незачем волноваться. — Просто непредвиденное обстоятельство. Не беспокойтесь: дело непыльное, я быстро управлюсь.       И он действительно не беспокоился. Алебард ведь держит всё в узде: он собирается, связывая верёвочками целую стопку документов, проверяет всё лишь по одному разу и при выходе из министерства даже не думает о том, что он «что-то забыл». Он в себе уверен. И Зонт в нём уверен. Даже при таких, очень страшных обстоятельствах, масштаб которого в голове не укладывался, он всё же выходил из здания с Первым Министром бок о бок, и только спустившись с крыльца они молча разминулись.       Зонтик ступил на улицу, усеянную продуктовыми лавками. Продавцы там только собирались: рослые женщины, перебирая ящики с капустой, яблоками, другими фруктами и овощами, переговаривались между собой и расставляли созревший ассортимент. Тогда ушла и тревога, и пелена перед глазами, и сонливость тоже как рукой сняло — он вдруг улыбнулся, застыв на месте и получив пару непонятливых взглядом, тут же умчавшись вперёд.       Постепенно узкие дорожки, сжатые каменными высоченными домами, сменились обычной твёрдой землёй и голубыми хвоями. Зонт, кажется, оставался ещё в пределах города, но явно свернул не туда — он как-то затесался под колкими веточками елей, и рядом слышался людской смех и шаг, но кроме тесно расставленных деревьев он ничего и не видел. Поплёлся не обратно, а вправо, наклонялся от низко висящих ветвей, кряхтел, когда те ударяли по его макушке, и вылетел… Снова на каменную дорожку. С одной стороны виднелся выход из парка, с другой — протяжная аллея гранитных статуй.       Кажется, он на неделе хотел сходить как раз сюда, но как-то не сложилось. А раз уж такой шанс выпал, упускать его — настоящий грех! Зонтик напоследок оглянулся по сторонам и пошёл по выложенной тропе. Первой статуей предстал, на удивление, Щит. Опрятный, собранынй, с двумя глазами, великоватой рубахой и выцарапанной надписью на широкой платформе под вымученными туфлями: «Великий архитектор и оратор; главный бригадир государственных строительных служб с Возрождения по Восхождение.» Зонт разглядывал надпись, не решаясь до неё дотронуться, и почувствовав вскипающую где-то на подкорке тревогу рывком встал и пошёл дальше.       Верман, мужчина в возрасте, с пышной бородой и сгорбленной осанкой — «Хирург, навсегда изменивший Зонтопийскую медицину своими открытиями в сфере кардиологии»       Зрелая девушка под именем Сомниум, обвешенная склянками и стопками бумаг — «Первая создала и применила эфирный «наркоз», изменив подход к операциям во всех лечебницах»       Зонт даже не замечал, как быстро его народ учился и развивался. Совсем недавно, кажется, Зонтопия была так похожа на старую Англию из «настоящего, реального» мира, с тавернами, рыцарями и сомнительной домашней медициной — когда всё успело так измениться? Так, может, и до машин с телефонами недалеко.       Зонтик грустно ухмыльнулся и выпрямил ноги рядом с очередной статуей. Вокруг было так мирно, спокойно, кажется, из-за этих пышных елей, что не пропускали в глубине аллеи ни единого звука и вида «снаружи», а может из-за совсем раннего утра, в котором попросту мало шумели. Он проходит чуть дальше, в центр парка — со всех сторон округлой площади вились дорожки потоньше, были скамейки и около шести статуй вместо обычных двух на три десятка метров.       Именно в середине этой округлой площади был Великий Зонтик, в его обычной карточной одежде, — и с третьим глазом, куда ж без него — стоящий на носочках с уверенным взглядом, устремлённым в пустоту. Прямо позади него, на той же платформе, спиной стоял Первый Министр, даже тут выше правителя на голову. Парень встрепенулся, обходя того со всех сторон, раньше же никто не ставил ему памятник! Впрочем, Алебард ещё не помер. Но всё равно, такая редкость! Это, может, даже единственный в своём роде экземпляр! — Здравствуй, Рапира, — Пробурчал кто-то с левого плеча, заставив Зонтика тут же обернуться. Согнувшись, на дрожащих «кортах» и с крепко осевшей на земле пяткой, сидел ещё один парень и что-то уверенно, но очень непонятно и размашисто чиркал в заметной тетради на верёвке; и выглядел, и разговаривал он так устало, задумчиво, что Зонт даже не сразу узнал в нём Пикадиля. — Ой, привет, — Неуверенно начал Зонт, — Я тебя не заметил… Тут же парень склоняется над Пикадилем, так и норовя заглянуть к нему в блокнот. — Ты тут рисуешь? — Нет. Это заметки для работы. — Холодно ответил он, после чего громко захлопнул тетрадь и тут же улыбнулся. — Никогда не поверишь, кем я теперь батрачу. Зонтик оглядел того с ног до головы, но в его вечно аккуратном виде не было чего-то особо отличительного, кроме, разве что, почтовой сумки на плече, забитой канцелярией и книгами. — Не знаю… Библиотекарем, может? Или в архивы подался? — Нет, — С усмешкой возразил Пикадиль. — Я теперь учитель. А ведь я меньше всего хотел обучать нерадивых детишек, и сосед меня, библиотекарь как раз, тоже приглашал на него поработать. Но судьба у меня, кажется, такая. Он развернул блокнот и показал заполненные непонятными словами страницы, с мелкими схемами, зачёркиваниями, размазанными грифельными пятнами. — Сегодня будет групповая экскурсия, по три класса на одного учителя, и это только один, по сути, урок. Мне надо всех младшеклассников провести, вот работка-то… Вот, встал пораньше, читаю про «героев» современных, записываю, чтоб потом школьникам своим рассказать. Это и урок истории, и общества одновременно, но считается за «внеклассное времяпрепровождение»: вот и приходится в воскресенье тащить детишек. — Сложно с ними? Пикадиль отвёл потускневший взгляд в сторону. — Есть такое. Они у меня хулиганистые, многих ещё попутно и воспитывать приходится, но в классе уважают, как, впрочем, и всех профессионалов в школе. Я не кричу, не глумлюсь, доходчиво всё объясняю и не отказываю в помощи, единственная проблема — порой забываю, что передо мной младшеклассники, вот и путаю их «слишком взрослыми» понятиями и выражениями. Знаешь, на перемене шумят так, что уши лопнуть могут, в карты на карамельные конфеты играют, а как урок начинается, так все молчат, смотрят, завороженные, что я там пишу, и каждый старается. Жалко их. Зонтик непонятливо склонил голову. — Я ведь не планирую задерживаться на этой должности. Уйду через пару месяцев, а там, кто знает, какой дурак возьмётся их обучать. Да и родители, видно, образованием заниматься не хотят, а детей по таким вопросам никто не спрашивает. Но они ведь у меня не глупые — далеко пойдут, если в руках надёжных, а так… — Он разочарованно покачал головой, но после добавил, слегка улыбнувшись: — Ну, ничего, не каждый же хочет своего ребёнка видеть на полях с лопатой. Прорвутся как-нибудь. — Ты молодец, — Отозвался Зонтик. Говорил он неуверенно, чуть не заикнувшись, но слышно, что искренне. — Это тяжёлый труд: тащить на своих плечах целое подрастающее поколение… — И неблагодарный. К концу дня весь усталый, словно яблоко выжатое, тю…       Зонт поспешил сменить тему. — Как там Полдрон, кстати? Я давно его не видел. — Сегодня не работает. Спит, наверное, чего ему ещё делать? Так-то в порядке. Утром в собор пойдёт… Воскресная служба же, а он её не пропускает. — Слукавил Пикадиль. — Даже после всего сказанного Щитом, как ходил, так и ходит. Наверное, всё же сердцем верит, что пусть и через такую «Алебардовскую аморальную организацию» сможет получить настоящее благословение Зонтика. — Даже если нет, от привычек трудно избавиться, сколько бы человек не сомневался в их… Ну, их надобности. И адекватности. — Ты прав. — Коротко ответил Пикадиль. — Знаешь, зайди к нему как-нибудь. Ты ведь для него уже товарищ, а видитесь редко.       Зайти… А может, прямо сейчас? Прямо сегодня? В собор! Там, к тому же, будет и Алебард. Почему бы не убить сразу двух зайцев — через полчасика заскочить туда, поздороваться с Полдроном и устроить Алебарду сюрприз? Главное, чтобы эти двое не сцепились по привычке и не испортили остальным службу. Хотя, конечно, пока рядом он, те сдержат язвительные комментарии в сторону друг друга хоть на момент — по крайней мере, парень на это надеялся. — А знаешь, — Восторженно начал Зонтик. — Я могу поймать его прямо в соборе! Ну, не поймать в смысле, а просто пересечься сегодня. Думаю, ему будет приятно, если я проведу с ним службу. — Если дождёшься, конечно; спит он так, что взрывом не разбудишь. Иди. Мне тут ещё много чего писать.       Пикадиль, замолкнув, отвернулся, а Зонтик прошёл дальше, чтобы не смущать того: ни Полдрон, ни Алебард, всё равно никуда не убегут. Пришлось сделать пару крюков, возвращаясь время от времени на развилки, чтобы точно застать все статуи, но всё же без плана было трудно понять, обошёл ли он всю аллею или нет — и это с её-то небольшими размерами! По дороге в собор Зонт застал Полдрона, однако совсем не в том положении, в котором бы хотелось.       Полдрон сидел на коленях перед церковной территорией, спрятавшись за посаженным у дорожки деревом. Под резкой тенью он, конечно, не сливался с окружающей средой, но все косые взгляды упёрто игнорировал и продолжал что-то сторожить. Зонтик тихо подкрадывается к нему со спины, заглядывая через ствол дерева, убеждаясь, что это и вправду он — Полдрон, однако, чужого присутствия не заметил, — и спешит поздороваться. — Полдрон! Он тут же оборачивается, выпучив глаза, и в непонятках вскидывает руками, даже не сразу узнав Зонтика. — Ты!.. Рапира! — Шипит он сквозь стиснутые зубы. — Чего пугаешь?! Господи! Тяжело вздохнув, он снова пригибается. — Извини, я не специально… — С улыбкой начинает Зонтик. — Ты что тут делаешь? Шпионишь? Полдрон тут же поджимает губы и переводит взгляд обратно к собору. — Есть такое… — Сдержанно шепчет он, схмурившись от слепящих глаз витражей на солнце. Тут же его тон изменился, Полдрон повеселел, и пусть натянуто, но расплылся в улыбке, нагло схватив Зонтика за рукав. — Рапира! Ты же… Ох, ты же помнишь, как в прошлый раз с Алебардом порешался? Зонт, засмущавшись, склонил голову и попытался мягко вытянуть руку из чужой хватки. — Ну… Помню, конечно, но не совсем порешал… — Да ладно тебе! Ты такую речь выговорил, всю нашу шайку разруганную собрал, да что нас, всю тюрягу! Хотя я думал, во, сейчас этот дылда чё-нить скажет, и я точно рвать и метать начну… Короче! Язык у тебя подвешен, а мне как раз помощь нужна! Ты в деле?       Зонтик замялся, задумался, отводя взгляд от нетерпеливого Полдрона. — Не так я и хорош в этом, как ты думаешь. Чем я смогу тебе помочь? — Рапира, ну же, не кисни! Мне больше некого спросить, чесслово: и Пикадиль этот отказался, и родных впутывать не хочу, а ты же свой человек, наш, а в этом деле любые руки сгодятся! Он нагло растряс чужие руки в попытках перетянуть на свою сторону, но Зонт только сильнее засомневался. — «Впутывать»?       Прогремел оглушающий взрыв.       Зонт зажмурился от шума, дёрнувшись, и забегал глазами по городу. Взрыв прозвучал близко, но так громко, что он даже не понял, откуда тот исходит: вскоре одно из зданий, с пинаклями на крыше, ушло вниз из поля зрения, оставив после себя клубок плотного дыма. Только Зонтик понял, что это подорвали местную церковь, да так, что она посыпалась, словно карточная башенка, как тут же Полдрон потянул его и побежал с немыслимой силой в обратную сторону, а парень успевал разве что перебирать ногами.       Тогда и прорастающий одуванчиками газон, и дальний сад, усеянный гвоздиками и гортензиями позади собора, и лестницы, всё пространство вокруг здания заполнилось людьми, обозлёнными, несущимися внутрь напролом. Зонтик вдруг увидел, как бегущие лихом скрываются в, казалось бы, тайном проходе под собором, и тут же его бросает Полдрон навстречу темноте коридора. Сам он отбегает левее, к боковым окнам, ловким движением подтягивается к их раме, и последнее, что слышит парень перед погружением в этот длинный и тёмный проход — бьющееся вдребезги стекло. Пугало и то, что разбилось явно не одно окно.       В тесном коридоре его подпирали и сзади, и спереди, Зонтик не мог остановиться и повернуть назад, а голова гудела от шума, криков, таких неразборчивых и страшных. Чужие слёзные мольбы, удары и треск раздавались эхом над ним, словно и собор начинал рушиться, но парень, поглощённый страхом, бежал вместе с остальными, вместе со своей «стаей». Оказавшись внутри подсобного помещения, он, не останавливаясь, взбегает по винтовой лестнице в собор, и только тут ему удаётся ненадолго, но продохнуть.       Собор распирало от людей. Многие просто стояли у стен, у колонн, у скамеек, прикрикивали своему командиру, всего пара человек заслоняла центральный и боковые нефы подручными средствами.       Все остальные лежали на полу.       Прикрывали затылки ладонями, заслоняли руками детей, будучи крепко прижатыми к холодной плитке деревянными тростями и ногами. Каждый, кто рыпался, пытался спрятаться и встать, или, того хуже, оказать сопротивление, получал точный удар по спине, заставлявший вновь уткнуться носом в пол. Зонт, остолбенев, метался взглядом от одного человека к другому, и с каждым разом только сильнее его взор размывался, словно застеленный белой пеленой: было так много простых прихожан, что в это утро просто пришли на воскресное служение, помолиться «Великому Зонтику», понадеяться на благосклонную судьбу и светлое будущее.       Кто-то встаёт на лестницу, пробивая окно-розу на конце бокового нефа, и высовывается с громкоговорителем, а его размытая в свете фигура кричит что-то на улицу; слов Зонт не разбирает, и весь гул вокруг сливается в единую массу, пока он с ужасом рассматривает повалившихся на пол людей. Ноги еле держат Зонтика, становятся ватными, подкашиваются, до тех, пока осознание не приходит. Он медленно уводит взгляд вниз, и чужие вопли наконец проясняются: из его живота, где-то под рёбрами, торчала рукоять ножа. Мужчина выдерживает ещё пару секунд, сминая её в ладони, и рывком вытаскивает окровавленное лезвие — его тут же отталкивают в сторону. Лестница под разбитым окном пуста. «Извиняй, парень…» — Гоплон, блять! — Рычит знакомый голос. Полдрон. — Ты чё творишь?! Это наш, наш! Я его сюда привёл! — Вот именно, что ты. Чужакам здесь не место. — Отвечает ему командир и хватает за плечо, с силой отталкивая. — Да я его знаю! Мы с ним и огонь, и воду, и вообще, чё сразу с ножом-то?! — Твоя медвежья помощь уже по горло сидит, Полдрон.       Зонтик коснулся раны — боль тут же пронзила всё тело, пальцы стали красными, а кровь сдавленно плеснулась, видно, лезвие задело артерию. Он не сдержал истеричного стона и скривился, чувствуя, как близко подступили слёзы, и в тот же момент к нему подлетает Полдрон. — Рапира, ты как, а? Братанчик, ты только… Не паникуй тут, ну… — Тут же смягчился парень, аккуратно взяв Зонта за плечо, голос его потерял всю уверенность. Если в споре с Гоплоном он грубо матерился, орал, нелестно и агрессивно, словно дикий зверь, то сейчас, на какие бы ухищрения ни пойди, он уже дал слабину и больше её не отобьёт: ранее его голос не подводил, но именно сейчас… Гоплон, не оборачиваясь, уходит прочь. — Слыш! Ты ничё объяснить не хочешь?! — Полдрон, крепко прижимая Зонтика к себе, зовёт командира, уже отошедшего в сторону. — Я всё объяснил. — Ладно весь этот фарс «ради великой цели», но ты совсем дурной на людей с ножом бросаться?! Не спросил даже, нет, сходу подошёл и пырнул! И ни единого слова в ответ. Кузнец, ставший теперь лидером этой оравы, преспокойно ушёл на своё место под разбитым окном-розочкой с громкоговорителем.       Все в здании застыли, и Зонтик, пусть не отрывал взгляда от плещущей кровью раны, чувствовал, как на него уставились. Лежачие и стоящие. Прихожане и протестанты. Как завороженные, смотрели на пропитывающуюся кровью рубаху, на то, как через влажные окровавленные пальцы жидкость плещется тонкими ручейками. Парень глубоко дышал и вскоре вскинул голову назад, почувствовав ноющую боль и слёзы, затекающие в уши и под щёки. Зонтик простонал и скривился, в носу его кололо и щипало, и чем сильнее он хотел прикрыть рану, тем сильнее из неё хлестала кровь.       И в глазах потемнело. Полдрон вовремя потряс его, чтобы тот не вырубился, и опустил на пол к колонне. — Блин, Рапира… — Мямлит тот с дрожащими ладонями на окровавленной рубахе, а после, вобрав полные воздуха лёгкие, обратился к остальным. — Чего пялитесь?! Не может никто аптечку подать?! Кто-то в толпе закопошился, подбежал с поясной сумкой, вынул оттуда пузырёк чистого спирта и скомканный кусок чего-то белого — то ли бинта, то ли ваты, то ли обычной ткани. Рана защипала и тело пронизала острая, колкая боль — казалось, больше ничего Зонтик и не чувствовал. — Гоплон, я говорю серьёзно! Ты оставишь это без внимания? — Не отвлекай меня, я переговариваюсь с Алебардом. Тут на кону благополучие всей Зонтопии, а ты всё с ним возишься…       Алебард.       Точно.       Сегодня же воскресная служба. А ему, как архибрату, грешно её пропускать. Изначально Зонт вообще пошёл в собор лишь из-за него, чтобы встретить его на работе и поздороваться с Полдроном, но свернул не туда и вот, что получилось: лежит себе на холодном полу с пробитием где-то в скоплении органов. Они так и планировали — оставить Алебарда снаружи и выпытывать справедливость через громкоговоритель, но с динамитом в кармане? Или всё же на месте его, Зонтика, должен был быть Алебард?       Возражать не было смысла, но Полдрон, конечно, возразил. — Да мы пошли на весь этот террор лишь из-за твоего обещания никого и пальцем не тронуть! — Срывается Полдрон. Он сходит с места и тяжёлыми, громкими шагами направляется к Гоплону, и топот его раздаётся по всему собору. — Ты матерью поклялся, что все эти заложники будут просто сдерживать агрессию Алебарда! Что ты никого не убьёшь! Никого не ранишь! — Полдрон, — Командир отводит от губ громкоговоритель. — Мы и так принимаем максимально нейтральные методы в борьбе за нашу же свободу. Без проблем мы могли убить Алебарда и на этом покончить, и всё же, мы тут. Абсолютно каждый заложник здесь в полном здравии.       Ему всё же приходится обернуться. — Я знаю, Полдрон, ты сам не жалуешь всю эту дрянь с церквями. Алебард ведь просто наживается на образе «Великого Зонтика», разве это не очевидно? Очевидно, конечно — ты это и сам понимаешь. И всё же устроил здесь облаву вместе с остальными. Не строй из себя чистого и невинного. — Все в полном здравии, кроме него… — Он мог быть чужаком. Это меры безопасности. — Ты и бровью не повёл, когда узнал, что это наш! Что ты пырнул союзника! Не спросил даже, как он! Для тебя это нормально?! — Ему оказывают помощь. Этого достаточно. — Гоплон раздражённо цыкнул и отвернулся. Затем добавил, слегка нахмурив брови: — Займись делом и перестань меня отвлекать. Сейчас на кону благополучие Зонтопии, это гораздо важнее того мальчишки.       Полдрон огляделся по сторонам — казалось, что все смотрели на него, то ли сочувствующе, то ли разочарованно — и ему пришлось отступить. Его товарищи молчали, и непонятно было, что в самом деле думали: никто не удосужился даже вступиться за него! А Зонтик… Зонтик всё ещё тут. Лежит, крепко держась за живот. Вокруг него возится лекарь, прикрывающий ослабшее тело, всё свернувшееся узлом в агонии. — Куда делся оставшийся динамит? Гоплон не отвечает. Он прислушивается к копошащимся стражникам снаружи, смотрит на то, как озлобленно Алебард переговаривается с Министром Защиты. — На эту церковь мы истратили меньше трети, где остальное?       И ничего в ответ. — Этот динамит под собором? — Полдрон, — Не вникая, отозвался Гоплон. — Это на крайний случай. Словно озверев, Полдрон начал орать — даже хорошо, что Зонтик не разбирал его слова, — и цепко взялся за раскладную стремянку, шатнув её так, что Гоплон, стоящий на самом её верху, успел только спрыгнуть на холодный пол, бросив громкоговоритель в сторону. — Какого хера ты творишь?! — Не сдержал командир гнева. — О-о, это тебя надо спросить, мудло!       Начинающаяся потасовка в глазах Зонтика расплылась. Он смутно и чувствовал, и видел, и слышал — лекарь всё тормошил его за плечо и водил спиртом перед носом, чтобы он не потерял сознание, и едкий запах, кажется, был единственным, что сейчас удерживало Зонтика. К ругани подключаются другие голоса, нападавшие то на Полдрона, то на Гоплона, то друг на друга. Парень медленно двинул торс вперёд и пересел, поджав под себя ноги, но медик удержал его за плечо, не давая встать.       Сейчас, как тогда в тюрьме, стоило встать и закричать во весь голос, отдать все силы в бессвязный поток сознания, однажды покоривший, пусть и такое скромное количество, людей. А сил не было. Думать о том, почему его так тянет вниз, сколько крови успело вытечь, как глубоко зашёл нож, задел ли он что-то — совершенно не хотелось — но мысли всё не покидали голову. Разве можно попрощаться так глупо, так несуразно, по случайности?       Один из боковых входов, пусть и перекрытый подручными средствами, остался без наблюдателя. Кто угодно мог пробраться к нему, силком отворить тяжёлую дверь, показать всем остальным: «мы тут, живые, здоровые, действуйте же!» Но до тех пор, пока около шестидесяти человек заперты с агрессивно настроенной группировкой в одном здании, никто и не решится сразу наступать. Жертвовать столькими людьми без знания о том, какие тузы в рукавах у террористов? Алебард просто не мог рисковать. И не рискнёт. — Чёрт… — Прошипел Зонтик сквозь стиснутые зубы, схватившись за живот от мимолётной режущей боли. Глухой удар спереди, вскрик, бесцеремонный мат и треск — Зонт даже догадывался, что произошло, но не мог ничего разглядеть. Всё же Полдрону тяжёлые кулаки не зря даны. Да и Гоплону тоже… Парень морщится, когда люди вокруг разбегаются в сторону, точно от него прочь, видимо, чтобы унять тех двоих, и где-то с правого плеча что-то мелькает.       Это «что-то» рывком отходит к колонне, проползает по полу, и кажется, на корточках, пригибаясь носом к полу, уходит из вида. За неразборчивым, громким, таким грубым спором и не расслышать, как щёлкают деревянные балки и трости, как скрипят петли под тяжёлыми дверьми. Зонтику сейчас не погеройствовать — пусть этот шанс достанется кому-то получше…       Голова раскалывается, трещит со всех сторон; Зонт переваливается сначала на бок, а затем, с хриплым стоном, сваливается на спину. Шум смешивается в ядерную массу помех из неисправного радио, звук которого ещё ни один Зонтопипец не застал, от топота солдат. Вот и подмога: бежит спасать, сломя ноги, через подвал, парадный вход, через разбитые окна, казалось, что даже с потолка.       Больше врать не было смысла — Гоплон, чёрт возьми, знал, куда нужно бить. Зонтику было ясно, что он, без разницы куда, всё же попал; по ломящей боли и застеленным слезами взглядом это было сразу понятно. Больно. До невозможности, до тошноты больно. И его беспомощность, безразличие остальных, этот вой и нескончаемый шум, только усиливали все чувства. Никто ему тут не поможет, а даже если кто попытается, теперь не факт, что успеет: от багровой лужи под собой желудок выворачивало наизнанку.       Обессиленный, Зонтик зажмурился и с дрожью обвил живот руками, стараясь прислушаться к звукам, разобрать в них знакомый голос, команду, приказ, хоть что-то. Алебард должен быть здесь, и, наверное, уже кричит что-то, надрывая глотку, врываясь в самое сердце драки, а за ним следует толпа из полицейских в форме.       Жаль, что Зонт его не слышит.