Someone, somewhere

Я иду по неширокой улице самым быстрым шагом из возможных, но это всё равно медленно — для того темпа, который для меня привычен. Хорошо хоть, что тёмное время суток никак не мешает передвижению: фонари горят в нужных местах, чтобы я не споткнулся и не травмировался ещё больше, а в ненужных скрадывают мои движения так, чтобы не вызывать подозрения или вопросов у случайных прохожих. Честно говоря, проблема прохожих ещё и в том, что я абсолютно никого не узнаю. Не то чтобы я должен — Лондон огромный город, и даже в своём Лондоне я не был невероятное количество времени до последних трёх дней. Но мне отчего-то кажется, что все люди сейчас чужие. Вообще-то так и есть, но звучит крайне неприятно. Ещё меня безо всякой уважительной причины злит, что ночью любой город полностью меняет облик. Даже если я куда-то конкретно и стремился, в спешке выходя из чужого дома — стоило оказаться на улице, и даже с детства знакомая столица превратилась непонятно во что. Заблудиться здесь у меня бы всё равно не получилось, поэтому я бездумно кружу по переулкам, с раздражением разглядывая неоновые вывески. Знакома мне из них примерно половина. Уже успех. Возможно, раздражение — это только повод. Повод не думать ни о чём, кроме мерцающих и переливающихся всеми цветами радуги названий, по большей части идиотских; и уж тем более не думать о том, что происходит. О взглядах и эмоциях Грега. О том, как меня послал нахрен брат. О том, что кольца нет, а значит, я застрял здесь на неопределённое время. По крайней мере, первые две проблемы меня особенно не касаются. Но вот если бы можно было где-то достать новое кольцо… Простая и в то же время гениальная мысль приходит в мою голову так, будто врезается в неё с разгона. Это почти больно. Я даже останавливаюсь, не обращая внимания на то, как из-за этого заныла нога. Ну конечно! Можно же просто вернуться в храм и взять там новое кольцо! Ей-богу, отсутствие этой мысли в голове как базовой сразу после потери свидетельствует исключительно о том, что в аварии не только моё тело пострадало, но и, видимо, голова. Но мысль просто отличная. Я бы даже подпрыгнул на месте, если бы от этого почти наверняка не пострадали переломанные ребра. Эта мысль означает как минимум то, что мне не придётся разбираться со всеми этими проблемами другого Стивена уже через пару часов; во всяком случае, когда я открываю карту и строю маршрут до лондонского Санктум Санкторум, именно столько времени в пути карта мне и показывает. Спасибо хоть, что меня выкинуло именно в Лондоне. Окажись я где-нибудь во Франции, пришлось бы попотеть. Я схожу с тротуара, перебегая пустую дорогу прямо там, где и стоял. Так делать нельзя, конечно, одной аварии мне вполне достаточно; но настроение вдруг подлетело до невероятно высокой отметки, и потом сразу захотелось сделать что-нибудь максимально глупое. Например, пойти пешком. Можно, конечно, было бы вызвать или поймать такси… Но здесь меня подводят уже обстоятельства: выбегая из дома Грега, я и подумать не мог, что мне понадобятся деньги. Именно поэтому у меня их с собой и нет. Может, мне кажется, но я будто иду быстрее сейчас — то ли ветер в спину облегчает и ускоряет движение, то ли тело само хочет, чтобы мы побыстрее избавились от нашего нового персонального кошмара. Во всяком случае, первые штук пять переулков я почти пробегаю; не беспокоит ни нога, ни рёбра, ни идиотские мысли, да ещё и все светофоры зелёные, а на пути не встречается ни одного человека. Потом, правда, полоса везения всё-таки заканчивается. В конце концов я и вовсе встаю в ожидании на краю бордюра, покачиваясь с пятки на носок, и щурюсь от яркого красного света в лицо. Вот тут-то мысли и догоняют. Первым, о чём я думаю, конечно же, становится работа. Забавно: если здесь у меня всё ещё есть практика, значит… Ну, как минимум, я не попадал в ту самую аварию? Не так и плохо, другой я, хотя бы в этом ты не такой уж и дурак. Хотя, может, у другого меня это ещё впереди — кто знает. Время никогда не бывает линейным, а вот события происходят, так или иначе, с каждым из нас. И с каждой версией нас. Это могло бы сойти за хорошую тему для курсовой по философии. Хорошо, что у меня никогда не возникало желания получить образование в этой сфере. Во-вторых, думаю я, шагая под выжигающий уже привыкшие к темноте глаза зелёный свет, как только я вернусь, я навещу Шерлока. Это обязательно. Прилетев в Лондон в этот раз, я был так занят и обеспокоен происходящим с Джимом и с нами обоими, что мне не пришло в голову даже позвонить брату. И только сейчас я понимаю, что зря этого не сделал. Впрочем, надеюсь, с моим Шерлоком ничего не случится и мы ещё успеем поговорить. Конечно, успеем. Куда он денется. Улицы изгибаются и скрещиваются, будто нарочно. Мне кажется, я иду уже несколько дней, хотя отметка на карте говорит, что всего около полутора часов. Значит, ещё немного. Интересно, как это будет? Местный Вонг отнесётся ко мне так же, как наш, или пошлёт нахрен? Про Мордо даже вспоминать не хочу — если он здесь есть, ну его куда подальше. А ещё Верховная… Хотел бы я ещё хоть раз поговорить с этой женщиной. Некоторые её мотивы, слова и поступки остались для меня непонятными, а оттого ещё более интересными. Эх, это как будто сто лет назад было. Кто-то, проходящий мимо меня по улице, подозрительно косится. Наверное, какую-то часть своей тирады я все же пробормотал вслух — у меня такое бывает, если задумываюсь в безлюдных местах. Сейчас бы кольцо… Тогда весь этот путь можно было бы уместить в десять секунд, включая даже время на то, чтобы открыть портал. И никаких взглядов и лишнего внимания. Смешно, как теряется человек, лишаясь привычной для его обыкновенной жизни мелочи. Впрочем, это совершенно ненадолго. Даже в темноте и отсюда уже видны смутно знакомые очертания крыльца. Отличные новости. Я ускоряю шаг, снова перебегая дорогу на последних секундах зелёного, и уверенно иду ко входу. В два прыжка взлетаю на крыльцо, чего делать из-за травмы явно не следовало, поднимаю руку перед огромной резной двустворчатой дверью, шепчу положенную формулу. Здесь не так важно, есть ли кольцо, Санктум Санкторум узнает мага, как верный пёс. Ну, вернее, должен был узнать. Потому что я стою перед недвижимыми дверьми в полной тишине, а храм вообще никак не реагирует на меня. Не то чтобы в этом кроется такая уж серьёзная сложность, но всё-таки неприятно. Ну, предположим, это я могу понять. Здесь я очевидно не попадал в аварию, а значит, в конечном итоге мог не стать магом вообще. Но ведь существуют, я думаю, некие базовые понятия, которым не помешают какие бы то ни было обстоятельства. Солнце светит. Небо голубое. Санктум Санкторум — практически живой, и потому с ним можно легко договориться, используя правильные слова и жесты. Верховная рассказывала, что всё время, какое храмы существовали, эта штука срабатывала безотказно. Я стучу в дверь, и звук гулким эхом отдаётся от окованного дерева, растворяясь в темноте. Ну, все мои попытки объяснить происходящее излишни, если хоть на мгновение допустить одну досадную неприятность, которой просто не может быть, следовательно, и допускать нечего. Лондонский храм не может не существовать, поскольку… А, кстати, почему? Только потому, что этим храмам хрен знает сколько лет, к тому же, они невероятно важны для мира — и всякое такое прочее? Надеюсь, это сойдёт за аргумент, потому что иначе мне не выбраться. Стучу снова, в этот раз немного громче, и снова же остаюсь ждать ответа. Которого, ожидаемо, и в этот раз нет. Чёрт-те что происходит, и мне это совсем не нравится: жгучий страх, который я всё это время держал на привязи, поднимает голову. А я-то всегда говорил, что бояться глупо. Оказывается, нет. Особенно в случае, когда тебе самому очень захочется испугаться. Ладно, если хоть на минутку задуматься о вариантах, у меня есть ещё один. Очень глупый, ненадёжный и даже местами небезопасный — если там, внутри, кто-нибудь стоит на посту, меня наверняка убьют, не разбираясь, моментально, едва я войду. Но я знаю один секрет этой двери. Если найти что-нибудь твёрдое и узкое, например, палку, а затем протолкнуть её между определённых металлических завитков, дверь должна открыться. Вонг рассказал мне об этой штуке, но мы ни разу не проверяли её. Незачем было. Поиски палки в центре Лондона занимают меня на добрых двадцать минут. Ничего удивительного, впрочем. Наконец, обойдя половину квартала, я возвращаюсь обратно к двери, держа в руках перекладину от заграждения. Она, в целом, сама виновата в том, что оказалась то ли плохо приварена, то ли уже почти выломана кем-то до меня. Меня это не волнует. Главное, что средство найдено. Теперь остаётся вспомнить, куда именно втыкать, а потом вот так её наклонить, и тогда… — Прошу прощения, сэр, — раздаётся голос сзади. Понятия не имею, кто мог бы быть настолько дотошным, чтобы докапываться до случайных людей на улице, да мне сейчас и не до того. — Вы не могли бы перестать выламывать дверь? Ну что за идиот. Очевидно же всё. — Не мог бы. Ещё вопросы? — коротко бросаю я, не отрываясь от занятия. Почему-то способ не срабатывает. Возможно, я не туда тыкаю, конечно… — А я полагаю, что вам придётся, — голос становится твёрже, а затем очень близко раздаются шаги. Я нехотя оборачиваюсь. Выяснить, что это тот же самый тип, с которым мы двадцать минут назад разминулись в квартале отсюда, неприятно. Преследовал, значит. Я раздражён. Я вообще не намерен сейчас драться, даже палкой — рука всё ещё болит, а с одной шансов у меня немного. Как не готов и объяснять, что именно мне нужно от этих дверей. Поэтому я открываю было рот, чтобы высказать этому зануде всё, что о нём думаю. Но пока собираюсь, он делает ещё пару шагов — и тогда свет от уличного фонаря наконец падает на его лицо. И тогда моё сердце останавливается — так надолго, будто я действительно умер. Тоже умер. Потому что я оборачиваюсь, открываю рот, но вместо чего угодно на свете прямо перед собой, на безумно знакомые восемь с половиной сантиметров ниже, вижу тёмно-карие, почти чёрные радужки глаз. И тогда я застываю на месте, не в силах даже пошевелиться — потому что этого вообще не может быть. Ничего из этого. — Эй, вам плохо? — мой невольный собеседник моментально меняет тон с вызывающего на сочувствующий и берёт меня за предплечье, несильно сжимая. — Сердце? Может, скорую? Определённо надо. Всегда полагал себя довольно крепким, но такая череда событий никак не могла положительно повлиять на моё здоровье. Я сейчас в обморок грохнусь, как нервный подросток, и пиши пропало. — Нет, спасибо, — хриплю я из последних сил, которых у меня, к тому же, нет. Если бы он не держал меня, я бы, наверное, упал. — Прошу прощения за странный вопрос, могу я узнать ваше имя? — Если это вам хоть как-то поможет, мне не жалко. Меня зовут Джеймс, — охотно представляется он. — Джеймс Мориарти. *** Участок крошечный и очень светлый, так что в первые несколько минут мне больно даже приоткрыть глаза. Джеймс ведёт меня за руку, как ребенка, и в конце концов усаживает на стул. Я покорно сажусь. И почему только любые проблемы в моей жизни в последнее время начинаются с того, что мне обязательно слепнуть от яркого света? — Мне придётся оформить правонарушение, хотя, технически, со вчерашнего дня я этим уже не занимаюсь, говорит он, будто ему не интересно. — Но искать патруль в полночь не особенно хочется, да и вы наверняка торопитесь домой, мистер?.. — Стрэндж, — обречённо подсказываю я. Возможно, я только что испортил другому себе репутацию. Или просто ухудшил. Или, может, ничего не изменилось, но я никак об этом не узнаю. В любом случае, сейчас этот парень скажет что-то вроде «о, так это вы», и… — Полное имя, пожалуйста, — равнодушно уточняет Джеймс. — К вашему счастью, мы с вами не знакомы настолько хорошо, чтобы я его знал. А вот это меня удивляет. Если судить по обрывкам информации, которые я так или иначе смог получить в последнее время, здесь я даже более известен, чем в моем варианте. Но он, полицейский, меня не знает. Впрочем, это даже хорошо. — Стивен Винсент Холмс, — говорю я, чувствуя себя школьником, отвечающим выученный урок. — Приятно познакомиться. Как спать-то хочется. Но и надеяться, что он отстанет от меня как можно быстрее, я не хочу. В конце концов, это же Джим! Я буквально душу продал бы за то, чтобы снова его увидеть. Правда, теперь произошедшее на крыше напоминает дурной сон, а нынешние события — какую-то странную ролевую игру, костюмированный бал, где роли раздали заранее всем, кроме меня. Так и с ума сойти недолго. — Вот что, мистер Стрэндж, — наконец говорит Джеймс, заканчивая писать. — Я никому не стану отдавать эту штуку или сообщать о вашем нарушении. Считайте, что выиграли в лотерею. Но это только потому, что я не уверен, что ещё могу этим заниматься. К тому же, сегодня отличная майская ночь, знаете, голова может пойти кругом… Уверен, на самом деле вы и не думали делать ничего подобного. Я только киваю — много-много раз подряд, как китайский болванчик. Сегодня лотерейный билет оказался выигрышным, но, если следовать этой аналогии и дальше, выиграл я центов пятьдесят. Потому что кроме отсутствия административки никаких других плюсов не видно. Вдобавок шок, ватная голова, не сильная, но ноющая боль в ноге и боку сразу, грядущие объяснения с Лестрейдом, ноль магии… — Надеюсь, вы рады, — заканчивает Джеймс. — Иначе мне было бы попросту обидно. В конце концов, я же тут, по сути, закон нарушаю ради вас. — О, я очень рад, — соглашаюсь я, очень надеясь, что не разучился держать лицо, когда вру. — Спасибо. Вы спасли мне вечер. Вот. Вот этот взгляд. До этого момента я думал, что больнее некуда, но после моих слов Джеймс смотрит на меня хитро, будто исподлобья, но в то же время с улыбкой. Меня будто молнией простреливает. — Вас ведь есть кому забрать? — тем временем говорит он, ничего не подозревая. — Можете позвонить. Или, если хотите, я со стационарного наберу, только номер продиктуйте. Я вздрагиваю. Со своей жизнью любой из меня может делать что угодно, но портить её кому-то ещё — ну нет уж. Они такого не заслужили. А если Джеймс сейчас позвонит Лестрейду с местного телефона, у второго могут быть проблемы. Я толком не в курсе, как именно это работает, но лучше перебдеть. Поэтому я только качаю головой, достаю пока ещё незнакомый телефон и отчего-то довольно долго пытаюсь отыскать нужный номер. Хотя в итоге оказывается, что это не так уж и сложно. Должно быть, у местного меня тоже отвратительная память на номера, потому что в контакты уже вбиты три набора цифр: «мама», «Кристина» и ужасно патетичное «любимый». О, Кристина — это прекрасно, тем более, что я точно знаю, о ком именно речь. Надо будет позвонить ей, но не в первом часу ночи, а прямо сейчас мне явно нужен третий номер. Жуть какая. Гудки не длятся долго. Лестрейд берёт трубку практически моментально, а затем, выслушав мои путаные объяснения и с горем пополам переданный адрес участка, обещает приехать как можно скорее. Наверное, это должно меня утешить. Но, положив телефон обратно в карман и поймав на себе открытый изучающий взгляд Джеймса, вместо спокойствия я чувствую тяжёлую необъяснимую тревогу.