Будни Скалла, абсолютно точно не отоме

      [Поболтать с Реборном] — Вы не особо разбираетесь во всей ситуации и кто кому кем приходится, но судя по тому, как ехидничает Реборн, он знает больше, — да и Колонелло его узнал. Так почему бы не остаться в стороне и не поболтать о том, что вообще это только что было?              3.3              Летнюю тишину и ласковый стрекот сверчков нарушают громкие, разгоряченные слова его семпая. Лар, уткнув руки в бока, сурово кричит на стоящего перед ней Колонелло — тот не сопротивляется, морщиться только, когда она высказывает нечто совсем уж нелицеприятное, но молчит, виновато уткнув глаза в начавшую желтеть от жары траву.              Скалл сидит на террасе, в тени, сердито поджимая губы, — он бы рад и присоединиться к ней, да только чувствует себя неуместным, лишним, потому как у двоих этих имеется какая-то общая история. Насколько он понял, Колонелло был подчиненным Лар, пока ее не «ушли», — и после того, как семпай покинула армию, он последовал за ней, как верная собака.              Колонелло действительно похож на собаку — блондинистый, голубоглазый, он напоминает Скаллу большого добродушного лабрадора. Он, как не самая умная, но преданная псина, стоит перед Лар-семпай — и Скаллу кажется, что он может видеть виновато опущенные уши и грустно поджатый хвост. Скалл всегда любил животных — и только по этой причине он не вмешивается в спор, подавляет желание поддакивать Лар, позволяя женщине разобраться самостоятельно.              Желание Луче договориться мирно, за чашечкой чая, отвергли так быстро, словно она и не была тут Боссом, — и только Реборн попросил ее сделать кофе с самой обаятельной своей улыбкой. Скаллу кажется, что семпай хотел не столько эспрессо, сколько хоть чем-то занять расстроенную Луче, чтоб показать, что она важна, она не пустое место. Честно сказать, у него не особо получилось.              Скаллу, наверное, стоило бы ей помочь, но жара настолько иссушает его силы, что все, что он может — это сидеть, откинувшись на каменную стену дома, от которой хоть как-то веет прохладой, и смотрит за тем, как Лар продолжает кричать на Колонелло. Он поражен тем, как много силы есть в его семпае, раз ей хватает терпения, или даже некоторого упрямства так долго продолжать чихвостить подчиненного. У него после таких вспышек ярости энергии не остается совершенно, — будто все эмоции сгорели в потоке злости, оставив вместо себя лишь тугую, звенящую пустоту.              Реборн, получивший свое кофе, садиться на соседнее кресло, — кресла на террасе сплетены из ивовых прутьев, они легкие, выглядят практически невесомыми, и семпай кажется на них ожившим, клубящимся потоком тьмы, спрятавшейся в тени от солнечных лучей. Это смешно — семпай и сам Солнце, но он закутан в черное, словно бездна обнимает его за плечи.              — Ты знаком с этим придурком? — спрашивает он безразлично, смотря даже не в лицо семпая, а куда-то сквозь него, — Он назвал тебя «Рен».              Тьма в кресле угрожающе качается, раздраженно шевелит струящимися черными щупальцами, и Скалл понимает, что семпай недоволен его вопросом — но, честно сказать, сейчас его совершенно это не волнует.              — Да, назвал, — признает Реборн недовольным, презрительным тоном, смотрит на спорящих, словно он желает глядеть куда угодно, лишь бы не на него, — попробуешь тоже меня так назвать, и тебя похоронят в закрытом гробу.              Скалл не чувствует страха — марево, идущее от земли, заставляет фигуры ругающихся качаться и искажаться, словно они не стоят на твердой земле, а плывут, тонут в удушающей жаре.              — Скаллу просто интересно стало, — произнес он, лениво постукивая пальцами по подлокотнику, — ты его знаешь? Что это вообще за человек? Он мне не нравится.              Реборн хмыкает — гулкий, раскатистый звук выходит из его горла, изогнутые в насмешливой улыбке губы, и отдается, кажется, прямо у Скалла в ушах. Он не понимает, чем вызван смешок семпая.              — Разумеется, ты же Облако, Лакей, — говорит Реборн, и Скалл почему-то слышит в его голосе удовлетворение, — А Колонелло я знал, да. Мы некоторое время общались, когда были моложе.              Такой расплывчатый ответ не устраивает Скалла — он абсолютно ничего не узнал. Скалл даже не может понять, «моложе» — это как давно? В его представлении Реборн мог выглядеть лишь так, как выглядит сейчас — у него не получается представить семпая ребенком, как он не старается.              Впрочем, у Скалла всегда было плохо с фантазией.              — Не могу представить тебя молодым, — признает он честно, наклоняя голову к плечу, стараясь сфокусироваться на чужом смуглом лице, — вы общались, когда были детьми?              Медленно, очень медленно цельный образ семпая собирается перед его глазами, проступая из расплывшегося пятна, словно те картинки с бессмыслицей, на которые нужно долго смотреть, и вдруг ты понимаешь, что там появляется человек. Реборн выглядит не особо довольным его замечанием.              — Хочешь сказать, сейчас я старый? — спрашивает он подозрительно, и почему-то в тоне его слышится Скаллу драматизм стареющей любовницы. Он не может понять, шутит ли семпай или нет, а потому отвечает честно.              — Нет, семпай, — произносит Скалл вяло, — мне просто интересно.              Реборн смотрит на него — Скалл видит, как его брови изгибаются, и они внезапно напоминают ему двух извивающихся червяков. Семпай встает с кресла, подходит к нему, наклоняется близко-близко — и внезапно Скалл может видеть все крохотные, мелкие детали его лица, те, что он никогда не мог заметить ранее, — и поры, и усталые красные прожилки в глазах, и даже начавшие появляться практически незаметные мимические морщинки вокруг чужих губ.              — Лакей, — напряженно спрашивает Реборн, — ты не перегрелся?              Скалл смотрит на него, моргает удивленно, потом отводит взгляд в сторону, начиная изучать маленькие, похожие на паутину трещины в побелке.              — Нет, семпай, — произносит он тихо, — мне всегда холодно.              Особенно после ярости — Скалл сейчас и правда мерзнет, холод поселился где-то глубоко внутри, и это самое отвратительное чувство, когда вокруг тебя стоит удушающая жара, и с тебя градом течет пот, но тебе все равно холодно и даже начинает колотить. Ты словно заперт в аду, — с одной стороны кипяток, с другой лед, только последний почему-то внутри.              Реборн хмурится и вдруг совершенно бесцеремонно откидывает волосы с его лба, прикладывает тыльную сторону ладони к Скалловому лбу. Тот напрягается.              — Семпай, что ты делаешь? — возмущается Скалл, немного приподнимаясь. — Зачем меня трогать?              Реборн поджимает губы, отдергивая руку так, словно он прикоснулся к чему-то очень противному, даже стряхивает ее, как будто он пытается отряхнуться от налипшего мусора.              — Я проверяю, нет ли у тебя температуры, Лакей, — веско говорит он, смотря на Скалла с презрением, — почему ты раздуваешь драму? Разве твоя мать тебе никогда так температуру не проверяла?              Скалл замирает, смотря на Реборна расширившимися глазами, — он хочет что-то сказать, чтоб прервать повисшую между ними тишину, но слова не приходят на ум совершенно. Возможно, будь он чуть менее сгоревшим, он бы послал его или как-то отшутился, но сейчас он даже не чувствует раздражения, лишь тугую, свернувшуюся в его груди калачиком пустоту. Он опускает взгляд.              Реборн, на удивление, все понимает сам — Скалл видит, как две ноги в черных классических брюках делают шаг назад, когда их обладатель пытается дать им немного личного пространства.              — Понимаю, — говорит Реборн тихо, и Скалл почему-то знает, что он и правда понимает, одно это короткое, тихо сказанное слово говорит ему больше, чем те километровые сочувственные речи менеджеров и спонсоров, когда они пытаются его купить.              — Да не важно, семпай, — Скалл машет рукой, словно отбрасывая нечто невидимое, но очень липкое, и старательно переводит тему, — ты лучше скажи, что там у вас с Колонелло, а? Скаллу правда интересно.              Реборн некоторое время пристально смотрит на него, и вдруг фыркает, растягивая губы в пародию на улыбку. Скалл непонимающе хмурит брови.              — Потрясающе ты тему перевел, Лакей, — произносит он вроде как весело, но Скалл почему-то совершенно не чувствует радости в его тоне, быть может потому, что глаза его, бездонно-черные, все так же холодно смотрят на мир. — Будем теперь делиться историями из прошлого?              Скалл смотрит на него с удивлением, — он даже и не думал о том, чтоб вывести Реборна на чистую воду через грустную предысторию, он буквально ничего не говорил, и просто хотел вернуть разговор в прежнее русло, — а теперь его почему-то подозревают во всех смертных грехах.              — Про мать ты первым начал, — говорит он, обиженно скрещивая руки на груди, — и, черт возьми, семпай, если не хочешь говорить, так и скажи, зачем сразу дуться, а?              Реборн отражает его позу, защитно скрещивая руки, — Скалл чудом сдерживает фырканье, когда понимает, что семпай в ответ на его слова начал пыжиться еще сильнее.              — Я не дуюсь, — произносит Реборн, возмущенно поджимая губы. — Я просто понять не могу, почему тебя это интересует.              Скалл всплескивает руками, — он правда не может понять, почему Реборн просто не может ответить нормально ни на один его чертов вопрос. Зачем уклоняться, а?              — Да может я боюсь этого чувака! — произносит он несколько громче, чем нужно, тыкая пальцем в придурка-сталкера. Лар с Колонелло оглядываются на него в удивлении, а затем девушка начинает выталкивать последнего еще активнее, чуть ли не за шиворот волоча его по грунтовой дороге. — Он взялся неизвестно откуда в наших кустах, Скалла это нервирует!              Реборн вновь фыркает, только теперь гораздо более искренне, — и Скаллу кажется, что семпай пытается не засмеяться. Но глаза выдают семпая, они игриво поблескивают, перестав казаться той всепожирающий бездонной ямой, и больше напоминая теперь драгоценный гагат.              — О, дева Мария, ну раз уж ты так его опасаешься, — произносит он насмешливо, — то я тебе скажу, что я его однажды встретил, когда был подростком, и мы просто некоторое время общались. Все, что я знаю. Не знаю, что тебе это даст, но… — и тут его издевательски-сочувственно похлопывают по плечу. — Можешь не бояться, Лакей, великий Киллер Реборн тебя защитит.              И он, подхватив чашку с фигурных перил, на которых ее и водрузил минутой ранее, уходит куда-то внутрь дома, оставляя Скалла тупо смотреть ему вслед.              Реборн: +2       

***

             Садятся ужинать они гораздо позднее, чем обычно — его семпаи все еще нервничают из-за внезапного вторжения, да и у него самого, честно сказать, не самое лучшее настроение. Скалл сидит, уткнувшись в тарелку, ощущая, как медленно он начинает приходить в себя. Он принял душ до ужина, желая не столько стряхнуть с себя землю и пыль, сколько избавиться от ощущения чужого тела, навалившегося на него сверху и дышащего в затылок, — и сейчас, вымытый до скрипа, в свежей чистой одежде и с заново нанесенным макияжем ощущает, как медленно к нему возвращается душевное спокойствие. Они едят в молчании, — никто не пытается ни ругаться, ни что-то обсуждать, все просто сидят и механически поглощают пищу, уйдя куда-то в себя, — а потому для него становится удивительным тот факт, что после ужина Луче тащит их в зал совещаний.              — Новая миссия? — спрашивает Скалл тихо, и та только кивает. Она сама не выглядит очень довольной, отчего-то виновато поглядывая на него, — и только на него, остальные не удостаиваются столь пристального внимания.              — Да, — произносит она еле слышно, начиная выгружать на стол новые папки. Скалл недоуменно наклоняет голову. Луче вздыхает.              — Вам нужно убить синьора Антонио Кастелли, — говорит она тихо, пустым взглядом гуда-то на гладкую поверхность стола, — желательно, как можно скорее.              Скалл замирает — он смотрит на Луче, слыша, как последние отзвуки ее слов звучат в голове, они перекатываются внутри, отражаясь от стенок черепа, и все, что он может — это тупо моргать, глядя в ее грустное лицо. Почему-то сейчас он фокусируется не на ее сверкающих синих глазах или не на грустно поджатых губах, нет, сейчас его внимание более всего привлекает татуировка на женской щеке. Он был уверен, что там нарисован цветок — странная, изогнутая, несимметричная ромашка с полноразмерными лепестками. Но сейчас ему казалось, что то был вовсе цветок, а совершенно непонятный загадочный символ, напоминающий часть рисунков на кукурузных полях. Быть может, это нечто совершенно иное оставило на щеке Луче свой отпечаток, нечто совершенно нечеловеческое — и сейчас печать эта больше напоминала клеймо.              Семпаи проходят мимо, — Лар легонько толкает его локтем, и он вдруг понял, что стоял в проходе, таращась на Луче, сам даже не зная как долго. Он недоуменно смотрит на то, как все рассаживаются за столом — на лице их нет никаких особых эмоций, ни ужаса, ни даже малейшего удивления от того, что им приказывают кого-то убить. Они словно вновь садятся ужинать, — Реборн даже подшучивает над Вайпер, говоря ей что-то шепотом, на что те меланхолично отвечают «Ты будешь за это должен» и притягивают к себе бумаги. Они ведут себя так, словно ничего не происходит, и внезапно Скалл чувствует себя лишним — настолько чужим он не чувствовал себя даже тогда, когда заявился на собрание первый раз, совершенно не понимая, куда он попал.              Тогда он просто не знал, что творится, — сейчас же знает, и ему становится только тяжелее от этого знания.              — В каком смысле «убить»? — Скалл даже не узнает свой голос, настолько он хриплый и колеблющийся, что ему кажется, что говорящий вот-вот рухнет. Но он не собирается падать.              Семпаи смотрят на него, — глаза Луче наполнены болью и виной, а вот взгляды остальных его семпаев кажутся неловкими и отталкивающими, как будто бы они смотрят на глупого ребенка, которого нельзя даже прогнать, потому что его мама заставила вас сидеть с ним до часу.              Он выдыхает, тяжело и грузно плюхается на стул, больше потому, что ноги просто отказались его держать, чем по какой-то осмысленной причине. Семпаи отводят взгляд, не желая смотреть на него — как на калеку, которому стыдно отказать, но видеть его лишний раз совершенно не хочется, потому как он напоминает всем о близости смерти.              — Это мафия, — только и произносит Реборн, пока остальные молчат. Луче вздыхает.              — Не знаю, успокоит ли это тебя, но он не самый хороший человек, — произносит она тихо, — он помогает семье Колпеволе с перевозкой наркотиков за процент от прибыли, и если его не убить, будет только хуже, так что… — она не заканчивает фразу, замолкает, и Скалл бросает на нее взгляд. Ему хочется спросить, как она понимает, кто достоин смерти, а кто нет. Как определить ту планку, тот последний грех, после которого человека нужно отправлять на электрический стул.              Луче не смотрит на него, виновато отводит взгляд.              — Ну раз нужно убить, значит нужно, — говорит Лар нарочито громко, и Скалл вновь чувствует тот освежающих холод, что чувствовал сегодня днем. Пахнет специями, — Не волнуйся, гражданский, ты просто в машине сидеть будешь, мы тебя на передовую не пошлем, понял?              Скалл просто тупо смотрит на нее — но его молчание, видимо, принимают за согласие, и семпаи начинают говорить. Он не участвует в разговоре — их слова сливаются для него в единый гул, что словно раскаленный металл, льется ему в уши. Он слишком устал за сегодняшний день.              Скалл настолько погружается в этот вязкий, тянущийся, липкий студень под названием «реальность», что даже не замечает, как Сильнейшие встают с места и начинают расходиться. Его в этот раз никто не трогает, и из ступора выбивает его только хлопок двери на втором этаже. Он вздрагивает, сбрасывая с себя то тягучее марево, оглядывает комнату — и понимает, что он остался один. Лампа на потолке мерцает, и неровные тени пляшут туда сюда, когда о стекло бьются мотыльки, пытаясь добраться до света. Ему холодно.              Скалл выходит из комнаты, и обнаруживает, что не все еще разошлись по кроватям — Фонг заваривает себе чай на кухне, Вайпер же сидит в гостиной и держит в руках книгу, кажется, по бухгалтерской отчетности, а Луче, как он может понять, вышла на террасу, и сидит там, где днем сидел он.              Он замирает на пороге — возможно, ему стоит поговорить с кем-то, узнать, что же решили его семпаи, но он не уверен, что хочет знать.              Он не уверен, что хочет быть здесь — но куда идти еще, совершенно не представляет.              Что вы собираетесь делать?       [Поговорить с Фонгом] — наверное, он сможет рассказать вам все аккуратно и вежливо, ведь, насколько вы поняли, Фонг был весьма благовоспитанным человеком.       [Поговорить с Вайпер] — наверное, они смогут рассказать вам все кратко и по делу. Вы вовсе не нуждаетесь ни в чьей жалости, пускай вам скажут четко, что делать.       [Поговорить с Луче] — кажется, она единственная, кто понимает, как вам тяжело, судя по ее наполненному болью взгляду. Быть может, от разговора с ней полегчает.       [Пойти спать] — вы слишком устали от общения сегодня, и сейчас вам на самом деле плевать, что будет. Вам слишком холодно.              Ваши отношения изменились!       Реборн: 5/50