Ахелоид

Однако! подумал Вова. Швидко управились! Ну что ж. Если они готовы, то и я приготовлюсь. В шесть тридцать он принялся за зарядку, - на этот раз без драйва, щадя здоровую, но забинтованную левую лодыжку. Потом принял душ и опять сел за стол терзать «Раковый Корпус». Около восьми зашел Сидоров с подносом. На этот раз на подносе были две тарелки и кружка с чаем. Хотел просто поставить его на стол и уйти, но Вова остановил его. - Куда? Половина твоя. Иначе есть не буду. Сидоров вздернул брови. - Вчера спокойно съел ведь. - Вчера у меня был приступ депрессивного похуизма. А теперь я опять жить хочу. - Да лана те, нет там ничего, - сказал Сидоров, садясь впрочем, на кровать и уже протягивая руку за тарелкой, в которую Вова накладывал половину каши и консервированых персиков. Видно, и его здесь особенно не баловали разносолами. Вова сел на стул и выжидающе посмотрел на него. Сидоров принялся с аппетитом есть. Когда он уже скреб ложкой дно, Вова принялся за свою кашу. - А персики не будешь? - спросил Сидоров. - Неа, - сказал Вова и подошел отложить ему свои. - Не люблю я их, сладкие слишком. - Ну ты барин, - хмыкнул Сидоров. - Нам тут и такого не дают. Для тебя раскошелились. - Понятное дело. - Мне вот не совсем понятное. Ты вообще кто такой? Вова вздохнул и сел рядом с Сидоровым на скрипучий матрас. Тот приостановил работу челюстями, но не отодвинулся. - Тут вопрос скорее не кто я, а что. Я им нужен живой и более менее здоровый. А то результатов не будет. - Каких результатов? - Ну, я типа экстрасенс-целитель. У вас же тут необъявленная эпидемия? - Да, дрянь какая-то ходит гриппозная... - Вот. Только эта дрянь не нормальный грипп, а навороченный. - ...Кем навороченный? Вова пожал плечами. - Хер его знает. Фишка в том, что как его лечить, непонятно, а на поверхность вас, заразных, пускать нельзя. Помнишь, еще при Советах была эпидемия черной оспы? - Не... - Ну, я тоже не помню, она в 60-ом была. А вот батя мой помнит. Он тогда в Москве работал, когда весь этот атас был. Поехал, значит, один советский художник в Индию, работать над каким-то там полотном о братских народах. И побывал он там, ну, почетный гость и все такое, на огненных похоронах одного брамина. Колорита, значит, набирался. А заодно и сувениров накупил, они там после похорон скарб покойного с молотка пустили. А от чего, собственно, брамин умер, того спросить не догадался. Ну вот, набрал, значит, этот художник подарков жене и любовнице, ковер там, утвари, побрякушек всяких, и привез в Москву... По мере того, как Вова вел повествование, почерпнутое, правда, не от бати, сроду в Москве не бывавшего, а из впечатлившей его когда-то журнальной статьи, Сидоров слушал, забравшись уже с ногами на постель (етить-колыхать, подумал Вова, вот ведь свин, хорошо я ее застелил) и удобно прислонившись к стене. - ...Короче, самолет этот в Париже сел, а им уже в аеропорт советские органы звонили, мол, не выпускать ни под каким видом, пилот законтаченный. Посидели они там на трассе, перезаправили их, и обратно в Москву развернули... Сидоров медленно моргнул. - Херасе...- пробормотал он. - Не, но самое крутое было с этим американским журналистом, - продолжал ровно, баюкающе мурлыкать Вова. - Он, понятное дело, ни в какой карантин не хотел, он к таким беспределам не привык, как так, мол, взяли из дому в одной пижаме, опечатали квартиру, заперли в больнице. Делать там, ясен пень, нечего, только с такими же карантинными в шахматы играть; кормят плохо; гулять не пускают; ну и он там им устроил, мол, это насилие над личностью, я в Нью-Йорк Таймс напишу, а они ему, да ты хоть Кеннеди лично пиши, все одно месяц сидеть будешь, это ж черная оспа, чувак, смертность 35%, а ты считай одним воздухом с этим соцреалистом в самолете целый день дышал... Глаза Сидорова, полуприкрытые против желтого света вечно горящей лампы, сомкнулись совсем.