Ахелоид

Боже, на каких волосках порой висит наша жизнь! Как говорится, не было гвоздя – подкова пропала, не было подковы – лошадь захромала, лошадь захромала – командир убит, конница разбита, армия бежит... На сей раз, Бог миловал: гвоздь был. Вернее, был спальник. Вова спихнул Женьку с кровати без единой мысли в голове, повинуясь лишь инстинкту само- и Женько-сохранения: кем бы ни был их ранний визитер, с какими целями ни явился бы, вид узника уютно лежащего в обнимку со своим стражем не вызвал бы у него умиления. Даже на полу, Женька пребывал в меньшей опасности. В конце концов можно было придумать какое-нибудь менее порочащее его объяснение – например, он пришел поиздеваться над пленником, неожиданно для себя получил под дых и упал. Но Вова недооценил скорость Женькиной соображалки. Очутившись на полу, парень сгрёб свои ботинки и метнулся под кровать, как кот от пылесоса, потянув за собой расстегнутый в одеяло спальник и занавесив себя со стороны. Сделав это, он моментально затих. К моменту когда дверь наконец открылась и на пороге появился заспанный Сидоров, Вова слышал только гул крови в собственных ушах. А ведь пол под кроватью просматривается от двери, вспомнил он и облился холодным потом. По-крайней мере, при полном освещении. Что видно сейчас, при импровизированным ночнике? Тени? Или все-таки Женькины ноги? Чтобы отвлечь Сидорова от осматривания камеры, Вова громко выругался и схватил себя за затылок. - Че ты ломишься ни свет ни заря? – зашипел он. - Испугал, черт... я из-за тебя об железяку ебанулся... - А че у тебя темно? – хрипло и сонно спросил Сидоров. - Врач разрешил, - соврал Вова. – У меня тут циркадный ритм насмарку. - Чего? - Бессоница у меня тут, еб твою мать! – зарычал Вова, якобы со злобы, хотя на самом деле от страха. – На хуя ты здесь?! - Остынь, - буркнул Сидоров. – И одевайся. Пошли. - Куда? - Куда надо! Одевайся, бля! Стараясь не шевелить свисающий спальник, Вова выбрался из постели и прошлепал к стулу, где лежали его грязные вещи. - Свинарник, блядь! - разглагольствовал он пока одевался, стараясь удерживать глаза Сидорова на себе резкими восклицаниями и движениями. – Смены одежды нет! Туалетная бумага как в союзе, в один слой! Мыло дерьмовое, ни хера не мылится! Ни щетки, ни зубной пасты! И холод как в мясной лавке! А ну, убрал руки!! –прорычал он уже у двери прямо Сидорову в лицо, когда тот попытался заковать его в ненавистные наручники. В ответ Сидоров отвесил зарвавшемуся правокачателю смачную оплеуху, нагнул его, защелкнул наручники, и вытолкнул в коридор, тяжело хлопнув дверью. «Который час?» судорожно думал Вова пока они шли по бесконечным серым и сырым коридорам. «Было пять минут шестого. Значит, сейчас, наверное, пять десять или четверть шестого... А в шесть тридцать видеонаблюдение переключается с записи на прямой, мать его за ногу, эфир...» Что покажет этот прямой эфир невидимым наблюдателям было не ясно. Ясно было только что он не покажет, а именно, Вову. Если замок в его двери отпирался только снаружи, то на видео должен был вдруг возникнуть запертый там Женька. Если же замок отпирался и изнутри тоже, то Женьки там камера не увидит. Но и Вовы она там тоже не увидит: в шесть тридцать, он просто исчезнет из постели, как по волшебству. Правда, был и третий вариант, где Женька успевал убежать, а Вова успевал вернуться, снять с лампы майку, и закутаться в спальник ровно так же как он спал на видеозаписи, и тогда перемена картинки в шесть тридцать будет минимальной – разве что нога или рука немного дернется, а это легко списать на помехи в связи... - Долго еще идти? – угрюмо спросил Вова у Сидорова, сопевшего над его плечом. - Почти пришли, - сказал Сидоров с неожиданным отсутствием озлобленности. – Ты это... извини. Я не больно тебя?.. - Да нет, нормально все, - благодушно сказал удивленный Вова. – Я спросонья дурной был. - Вот и я тоже! - гыгыкнул Сидоров, хлопая его по плечу. – Ладно, замяли. Тут такое дело... в общем, с тобой хозяин поговорить хочет. И Сидоров постучал в дверь с белой трафаретной надписью: КОМ ЦЕН УПР.