Ахелоид

Скрипнула дверь. Вова приоткрыл глаза и посмотрел сквозь ресницы. В парилку осторожно заходил Женька, неся какой-то небольшой баул – видимо смена одежды и форма, которую он просил. Судя по тому, как тихо он прикрыл за собой дверь, осторожно пригибаясь и переступая через порог, пробуждения пленника он не заметил. Положив баул в углу, Женька присел на скамью напротив Вовы и стал его разглядывать. У Вовы отлегло от сердца: все-таки он не стал вдруг отвратителен Женьке после их ночи в совместной постели, и даже вторжение Сидорова в их уютное гнездышко не смогло отбить Женин интерес к нему. Пусть хоть какой, пусть не плотоядный, но интерес. Вова смог бы удовлетворится и таким, лишь бы Женька не уходил от него, не стал общаться как с чужим человеком, коим Вова и был ему по сущности – их знакомству не было еще и недели. Но разве это важно? Ведь уже с первых моментов, Вова почувствовал что-то в Женьке, что-то, что он так долго искал и не мог найти среди своих знакомых, какую-то волшебную смесь искреннего интереса, иронии, и готовности дать Вове шанс показать на что он способен и оценить его. Ведь не могло быть так, что Женька, измученный здесь голодом и тяжелейшей работой, просто так, без интереса, стал ему почти денщиком: носил ему еду, летел из медпункта осматривать его мнимую травму, а теперь видимо еще и вызвался обстирывать его отдельно аки барина. Все это волшебным образом успело подуматься Вове, пока Женин взгляд, серьезный и почти печальный, бродил по его телу, и Вова успел сто раз пожалеть что завернул все самое интересное в полотенце. Тем временем согревшийся Женька поднял руку к воротнику и расстегнул верхнюю пуговицу, затем еще одну, и еще. Из-под рубашки показалась чистая белая майка. Расстегнувшись, Женька откинулся на своей скамье, прислонил голову к стене, и тоже прикрыл глаза. Вова увидел на его лице влагу и подумал: надо же, так быстро вспотел. И потом: странно, ведь я не лил воды на камни. И тут он понял, что это были слезы. Женька плакал, беззвучно, с закрытыми глазами, втайне от него. Не в силах этого вынести, Вова плюнул на конспирацию и вскочил. Женька широко открыл глаза, ставшие теперь совсем зелеными из-за красноты вокруг. «Жень..», позвал Вова, протягивая к нему руку. Он намеревался только взять его за плечо и немного погладить, утешить, но в следующую секунду, сам не зная как, он уже крепко обнимал Женьку, как будто тот только что вернулся с фронта. Теперь он слышал его легкие всхлипы которые тот старался заглушить. Вова повернул голову и поцеловал Женьку в висок, потом еще, в щеку, в челюсть, в шею. Ему сорвало крышу; в мире не было ничего кроме него и Женьки, которого надо было любить и утешать, любой ценой. Вдруг он почувствовал прикосновение вокруг своей талии: неуверенно, еле держась, Женька обнимал его. Вова застонал, сдавил его еще крепче в объятиях, и увлек его на скамью, на себя, вытягиваясь на теплых досках и изо всех сил прижимаясь. Женька поддался, и они улеглись почти как вчера в постели, только теперь было лучше, потому что они откровенно обнимали друг друга. Вот только Вове мешало свое полотенце между ног и Женькины штаны. Он обнимал его все сильней и уже терся об него приподнявшимся членом, хотел обхватить его ногами, но Женька вдруг оперся на руки и навис над ним. Слез уже не было на его лице; теперь его глаза горели. Вова потянул его рубаху с плеч и Женя поелозив помог ему. Теперь Вова мог сделать то, что он так давно (давно? всего пару дней назад) желал, и он приподнял голову и поцеловал Женьку в вырез майки, а Женька его в макушку, и Вова поцеловал его выше, в шею, а Женька его ниже, в висок, и через несколько спешных поцелуев, они встретились губами, и Вова полураскрыл рот, чтобы дать Женьке войти внуть, но Женька не стал совать ему свой язык а целовался только губами, и даже от этого кружилась голова. Женька был то ли гладко выбрит, то ли борода у него не росла по молодости, и поцелуи с ним не шли ни в какое сравнение ни с обычно шершавыми грубыми мужскими поцелуями, ни с чересчур мягкими и слабыми девчачьими. Все что было до него было не так, и не с теми, и Вова уже начинал подозревать себя то ли в чрезмерной привередливости, то ли вообще в асексуальности, но нет, просто раньше у него не было Женьки, а теперь он был, он был везде, его огромные руки были под Вовиным задом, снимая с него полотенце и наконец гладя его, какие длинные пальцы, ему бы на пианиста выучиться, ничего, все будет, я все устрою, я все дам ему, думал Вова, тая от Женькиной ласки, а Женька целовал его шею, грудь, и спускаясь ниже захватил мягкими губами сосок, и Вова всхлипнул, а Женька опять привстал и зажал ему рот гигантской ладонью, мол цыц, здесь везде камеры и прослушка, и Вову прожгло сплошной линией огня. Теперь его стояк упирался в плотную шершавую ткань Женькиных штанов, и то что Женька оставался одетым, в то время как Вова был абсолютно гол и беззащитен вконец завело его до такой степени, что он не выдержал и застонал Женьке в ладонь, и тут же, словно в награду, почувствовал другую его ладонь на своем члене. Вова не мог похвастаться размером, а рука у Женьки была огромная, и не сильно сомкнувшиеся пальцы закрывали член полностью. Он провел большим пальцем по текущей головке, и Вова чуть не кончил на месте, и то что другая рука все еще зажимала его рот распаляло еще больше, как будто это не он накинулся на Женьку как оголодалый зверь, а тот сам подстерег его, подождал пока они будут одни, тихо зашел и запер за собой дверь, и теперь может делать с Вовой все, что пожелает, и может быть скоро ему надоест нежничать со своей дергающейся жертвой, и он - и Женька каким-то образом поймал его самые стыдные, самые тайные мысли и поднял колено, придавив Вову между ног, приминая мошонку до сладкой боли, сжимая его член сильнее, как будто Вова сопротивлялся, и его требовалось припугнуть. А затем Женька взял полотенце, скинутое Вовой и заткнул ему рот, обмотав концы туго вокруг головы, лежа на нем и давя на него всем телом, какой же он тяжелый, издалека вроде тощий, а оказывается эти худые руки просто стальные канаты... Второе полотенце было обмотано вокруг Вовиный кистей, и Женька вздернул их наверх – видимо там был крючок, на который он надел узел полотенца, подвесив Вовины руки и полностью обездвижив его, все еще держа предупредительным коленом в паху, а Вова и не думал вырыватся, его единственная мысль была не-кончить-не-кончить-не-кончить, так хочется еще, еще всего, еще Женькиных рук грубо лапающих все его тело, еще устрашающего давления коленом, еще огромной ладони на его члене, и еще, да да да еще этот горячий голодный рот на шее, на груди, и Женька опять захватил ртом его сосок и втянул так жадно что Вова застонал от боли и обжигающей сладости, еще, еще, прикуси, да, так, и Женька сжал между пальцев его второй сосок, попеременно меняя рот и пальцы местами, засасывая и прикусывая, когда Вова уж слишком громко стонал в свой кляп, еще немного и он кончит только от этого, от Женькиного рта и безжалостных пальцев на сосках, но Женька уже двигался ниже, где его рука еще сжимала Вовин член, лениво водя большим пальцем по истекающей соком головке, давящее колено исчезло, и его голова оказалась у Вовы между ног, и Женька взглянул на него снизу вверх горящим изумрудным взглядом, выпустил его член, обхватил его бедра ладонями, которых почти хватило на всего Вову, и засосал его готовый лопнуть член в рот целиком, полностью поглощая его своей ненасытной пастью, и Вова завыл в полотенце и не сдержался, толкнулся вперед, а Женька вылизывал низ его члена, держа головку почти у себя в горле, но потом с силой засосал и потянул голову вверх, вверх, по всему члену, оставив только головку во рту, и начал с видимым наслаждением сосать ее, изредка погружая член в рот целиком и прикусывая самый низ, а потом вверх опять по всей длине и к головке, и Вовин член бил ключом смазки у него во рту, а Женька жадно слизывал каждую прыскающую каплю, вжимая Вовины бедра в скамью и отсасывая с таким рвением, что Вове казалось еще немного и он вгрызется в его плоть по настоящему, и с этой мыслью волна наслаждения подхватила, закрутила, и швырнула его, и Вова кончил фонтаном, а Женька все сосал и глодал головку, высасывая струю за струей, Вова никак не мог остановиться, его трясло, ток наслаждения нещадно бил его, одна за другой накатывались новые волны, теперь Женька совал твердый кончик языка в дырочку и с силой вылизывал ее, как будто хотел выебать Вовкин член языком, проникая в него снова и снова, и прогибаясь спиной почти в мостик от трясущего его электричества, Вова кончил опять, уже почти всухую, в упорно сосущий его рот... Скрипнула дверь. Весь в поту, все еще дрожа от оргазма, Вова открыл глаза. В парилку осторожно заходил Женька, неся какой-то небольшой баул – видимо смена одежды и форма, которую он просил. Судя по тому, как тихо он прикрыл за собой дверь, осторожно пригибаясь и переступая через порог, пробуждения пленника он не заметил.