Ахелоид

В теории, операция не обещала особых сложностей: Женька шел к Вове, вел его в зал, и пока тот качался, ускользал в парилку. И, пока Вова потел на своих тренажерах, Женька тоже потел, правда от жары. Затем он снимал майку, клал ее в пакет, застегивал рубаху на голое тело, вел в парилку Вову, и через пару минут выходил с пакетом обратно в спортзал. Вовина майка при этом оказывалась где-то под лавкой. В реальности же, после того как Женька дал Вове полотенце и, оставив его спокойно крутить педали одноколесного "Здоровья", незаметно проскользнул в парилку, он столкнулся с проблемой которую раньше и за проблему-то не считал. Были ли тому виной его специфическое версто-коломенное телосложение, или еще что-то - Женька задним числом подозревал у себя нарушение гормонального баланса, не только вытянувшее его в худющую жердину но и начисто лишившее его всякой агрессии, - но после десяти минут в парилке, Женька понял, что вспотеть к сроку ему не удастся. Можно было, конечно, подлить воды на камни, но тогда на майке вместо пота осел бы пар, и у химиков возможно возникли бы вопросы, почему пот их драгоценного ахелоида какой-то подозрительно водянистый. Оптимальным было бы если бы они нашли в майке нормальный состав нормального пота и оставили идею гнать из Вовы элитный самогон. Женька докрутил ручку температуры до упора. Прошло уже десять драгоценных минут, а на его лице даже не было испарины. «Может попрыгать?» подумал Женя, но тут вспомнил что еще не ел сегодня, да и вчера ел мало, да и вообще не помнил когда в последний раз ел досыта. Начни он истязать свое костлявое тело аэробикой, еще чего доброго сердце прихватит прямо в парилке. И долго же его потом будет искать растерянный Вова когда с тренажера слезет… Оставался один последний вариант. Сбегав в душевую и наскоро наглотавшись воды из-под крана, Женя вернулся, сел обратно, и нехотя потянулся к ширинке. За почти год в шахте, его либидо, подмораживаемое вечным холодом и голодом, сошло почти на нет. Да и до шахты если уж совсем честно, гормоны в Жене особо не бушевали. Его собратья по подземному несчастью нисколько не стыдились предаваться рукоблудству, пялясь в старые блеклые страницы выдранные из порножурналов, которыми они обклеивали стены, менялись как малышня жвачными вкладышами, и постоянно проигрывали друг другу в карты. Женю эта жалкая вакханалия особо не заводила. Изредка, ложась спать на диване в медотсеке, он почти механически доводил себя до оргазма, но делал это аккуратно и бесстрастно, как будто массируя затекшую мышцу. Картинки при этом в его голове мельтешили безо всякого порядка. Иногда запомнившихся девиц из порножурналов сменяла Шура, санитарка из ПНИ положившая на него глаз когда он в 16 лет вдруг вымахал до 190 см и в считанные месяцы вырос из всего что ему было выделено государством. Шура была в общем неплохой бабой; лет под 30, невысокой но крепко сбитой и круглолицей; разведена была дважды, детей не имела, и довольно долго прикармливала Женю как уличного кота, до того как однажды пригласить его к себе домой, слегка напоить домашней ягодной наливкой, и залезть к нему в штаны. Ошарашенный Женька, которого до этого не то чтобы не трогали интимно а даже не обнимали никогда - по крайней мере он такого не помнил - почти моментально кончил от Шуркиных шаловливых пальчиков, но Шура только усмехнулась его зеленой молодости и повела в спальню учить далее премудрости взрослой любви. За несколько недель усиленного обучения, Женька уже успел много раз мысленно сделать ей предложение, несмотря на разницу в возрасте, забывая в пылких порывах свою социальную неполноценность. А потом Шура вдруг переехала к родне в Полтаву, даже не попрощавшись со своим малолетним любовником. О том что она больше не вернется он узнал от сослуживцев, когда наконец решился спросить их через несколько дней, куда же запропастилась Александра Ивановна. Шура была первой но далеко не последней кто положил глаз на высоченного зеленоглазого русого Женю, наметанным глазом угадывая в нем потенциал покладистого и одаренного ебаря. Со временем Женя научился учтиво приветствовать внимание к себе без какого-либо участия нежных чувств и честно отрабатывал домашние обеды и ужины - на большее ради него никто не раскошеливался, кроме одной дамы передарившей ему свитер связанный ей взрослому сыну и неблагодарно брошенный у нее же дома. Свитер был Жене короток в рукавах, но он сам пришил к нему манжеты, воспользуясь швейной машинкой уже следующей дамы; это была солидная добыча, и Женя вспоминал эту связь как свою наиболее удачную после Шуры, на которую очень скоро перестал обижаться. Но хоть он и получал свою долю оргазмов в этих отношениях, ни одну из них он не вспоминал потом наедине с собой. Механику женского тела он выучил неплохо, но думать о ней в свободное время ему хотелось не более, чем о пациентах ПНИ которых он подмывал. Иногда он напрягал воображение и пытался представить себе какую-то фигуру, обхаживающую его с таким же вниманием каким он одаривал своих дам, но все рассыпалось когда ему чудились глаза этого партнера, глядящие в сторону и словно обдумывающие планы на выходные, даже с Жениным членом во рту. И вот теперь, с вялым членом в руке и маленьким полотенцем наготове, Женя полулежал на скамье в парилке, сухой и хмурый, и не мог вспомнить ничегошеньки возбуждающего чтобы провести нужную операцию. Вместо страстных картинок в голову лезло беспокойство о Вове.