Ахелоид

Надо было конечно быть либо законченным идиотом либо изощренным садистом, думал Женя, чтобы спустить ахелоида в шахту с сотней мужиков, большая часть которых уже много месяцев сидела без баб. Хотя судя по тому, что Вовку теперь предлагалось каждодневно выжимать как лимон, Маматов не имел в планах отдать его на поругание оголодалому сброду, но это пока. Кто знает что придет завтра в его порочную голову. А им всем давно похуй кого и куда, и уж от маленького хорошенького Вовки они точно не откажутся...

***

За свой недолгий век, Женька повидал много лиц, и почти все они были патологически некрасивы. Детей в ПНИ уродовала генетика, пропитывая их черты алкогольным синдромом; кого-то перекашивали и искареживали родовые травмы; и всех дополнительно портило плохое питание, антисанитария, и наплевательство со стороны медперсонала. Среди самого медперсонала преобладали лица рыхлые и опухшие от алкоголя, того же плохого питания, только с избытком калорий вместо недостатка, и проштампованные наплевательством на своих больных. (Прочитав как-то чеховскую «Палату Номер Шесть», Женька поразился точности описаний реалий жизни в психбольнице, с поправкой разве что на размер - все ужасы этой жизни умножались многократно в учреждении, где на попечительстве у равнодушного и скаредного государства было не пять больных, а пять корпусов.) Красивые люди в Жениной жизни мелькали разве что иногда в телевизоре, который он иногда смотрел в ординаторской, и на иллюстрациях и фотографиях в скромной больничной библиотеке. И те другие были, в сущности, ненастоящими. Закончив девять классов (дальше ему как олигофрену не полагалось, да и право на эти он выбил из администрации с трудом) и нанявшись санитаром на низменную ставку в свой же ПНИ, Женька начал подрабатывать в городе. Там тоже преобладали лица смурные, озлобленные, настороженные, и вообще мало чем отличающиеся от медперсонала. Вживую красивых людей Женька начал видеть уже у Маматова, у которого служил сначала курьером, потом в антураже, куда его определил сам босс, молча давить на клиентов ростом и скинхедовской мрачностью. Обычно это были лихо размалёванные девицы не старше 25, вьющиеся вокруг пузатых бизнесменов в ресторанах и на вечерах, но попадались и молодые хорошо сложенные бандиты с симметричными чертами. Что будет происходить с этими лицами дальше, Женька знал наверняка, это и к гадалке не ходи: девок изъест до болезненной худобы кокаин, мужики распухнут от бухла и покроются шрамами. Их красота его не привлекала, а скорее отрезвляла, как ухмыляющийся череп на пиру у римлян. Немного другими были иностранцы. Состоя в свите Маматова, Женька успел насмотреться и на американцев и на всяких других гостей с далекого недикого Запада на его мероприятиях. Вне зависимости от возраста и пола, они часто были, если не красивыми, то по-крайней мере подтянутыми, без выбоин во рту, и вообще сияли благополучием и уверенностью в завтрашнем дне. Поэтому когда в шахту принесли бесчувственного ахелоида, и Женька расписался за него как за посылку, он было подумал что исполнители что-то перепутали и вместо соотечественника похитили иностранца. Маленькое личико с аккуратными бровками и губами натуральным бантиком совершенно не вписывалось ни в около-Маматовский быт, ни вообще в реальность какой она до сих пор являла себя Жене. Про ахелоидов Женька знал только то, что рассказал ему потом Станислав Владимирович: мол, есть такие, умеют типа околдовывать голосом и запахом. В момент когда он, смотря из приемной, понял что Вова пришел в сознание, его как током прошило. Все-таки жизнь в шахте была донельзя скучной, а тут хоть какое-то развлечение, тем более нечто паранормальное, ну или по-крайней мере наукой недоисследованое, говорил он себя, успокаивая бабочек в животе. И было действительно интересно. С порога «обезьянника», куда запирали провинившихся, типа как в армии на губу, Женя наблюдал как Станислав Владимирович присел на корточки возле низких нар где сидел ахелоид, чтобы осмотреть его зрачки с фонариком. Присел да так и не встал обратно, а застыл, завороженный цепким темным взглядом этого странного маленького существа. Жене пришли на ум факир и кобра, только трюк вышел наоборот: выползшая из корзины кобра, устав от закадровых избиений флейтой по балде, собралась с силами и ввергла в транс своего горе-заклинателя. Неизвестно, чем бы это кончилось, если бы в коридоре не потерял сознание хворающий Сердюк. Пришлось прервать сессию и окликнуть доктора, а то кто знает как долго он бы просидел на кортах. Когда доктор ушел оказывать первую помощь Сердюку, Жене стало невероятно любопытно. В сказки про нечисть он не верил; в экстрасенсов и магию тоже, разве что соль через плечо бросал от греха, наученный нянечками. Про гипноз читал, но знал что нельзя загипнотизировать человека, если тот сам того не пожелает. Ну-ка, подумал он, сдирая со рта ахелоида клейкую ленту, валяй, колдуй. Но голос у ахелоида оказался совсем не такой какой Женька себе представлял – не было в нем ни певучести, ни нежности. Представившееся Вовой прелестное черноглазое создание хрипело, рокотало, скрежетало, и сложно было представить что этот голос может кого-то привлечь волшебным пением. Что до взгляда, он был бархатный и цепкий одновременно, но заколдованным себя Женька не чувствовал. Зато гонору в маленьком ахелоиде было на троих с лихвой. Уже оставив его в камере, Женька шел обратно в медотсек и поймал себя на том, что улыбается. Когда Вова заставил его съесть половину своего обеда, в качестве дегустатора, Женька погрустнел: в отраву он не верил, но надежды на дружбу были обмануты, да и быть подопытным кроликом было унизительно. Подъев все дочиста (Вовку в отличие от всех их решили кормить как человека), Женька приготовился к неловкому выжиданию, где они сидят друг напротив друга и ждут, сдохнет ли Женька в страшных мучениях. Но Вовка не стал ждать совсем, а просто съел свою половину, быстро и жадно. Сначала Женька не понял, хотел было остановить – куда, мол, еще рано, дай яду подействовать. А потом понял что никакой отравы Вовка не боялся - просто решил поделиться. И это было настолько неожиданно, что Женька выпал в осадок и ушел не попрощавшись. Видимо это молчание Вовка истолковал как знак согласия на все сразу, потому что с тех пор Женька ходил в прицеле Вовиного внимания. Он так и не понял, чем там должны соблазнять свою жертву ахелоиды, но Вовка палил из всех стволов: делился едой, провоцирующе выгибался и тянулся перед камерой, постоянно лез обниматься, а теперь и вовсе отключил у себя по ночам наблюдение аки Джеймс Бонд и уволок в постель. Никаких флюидов подавляющих разум и волю Женька не чувствовал; в то же время сопротивляться нахрапистому соблазнению совершенно не хотелось. Тем не менее, часть Жени сохранившая способность здраво мыслить била в набат. С одной стороны, Вовина стратегия вполне коррелировалась со его прошлым опытом: дамы тоже сначала кормили его, а затем бесцеремонно тащили в кровать. Да и психологически все было ясно: соблазняя охранника, узник мог надеяться получить какие-то послабления или шанс выбраться. Вот только не похоже было что Вовка готов принести в жертву собственное достоинство чтобы... что? Толку от Женьки было как от козла молока. Выпустить он его не мог - да что там, он ему даже двойную порцию из столовой принести не смог! Тогда зачем все это? Неужели Вовка настолько сексуально оголодал на поверхности что теперь в шахте бросился буквально на первого попавшегося?.. В постели с Вовкой было тепло и уютно, и Женька жалел что проспал всю прошлую ночь а не насладился этим уютом как следует. Но зато потом он проснулся с Вовкой на груди. Женька редко просыпался с теми с кем ложился вечером – он плохо помещался в постели своих дам, и видимо пихался во сне, так что его обычно просто кормили и выставляли за дверь после акта. Просыпаться с Вовкой было тоже тесно, но очень приятно. Жене подумалось, что наверно это имеют в виду люди когда говорят «по-домашнему». Или «родной». Для него, как для всех пожизненных детдомовских, эти слова были пустым звуком. Теперь в них обитал Вовка, с его холодными пятками и острым носом у Жени под челюстью. Всего три дня прошло, подумал Женька. Пиздец. Вовка почти поцеловал его тогда, когда они проснулись. Не так как перед сном, громко и залихватски, в бритую голову, а по-настоящему. Женька представил Вовкино лицо, с этими огромными черными глазами, как будто умоляющими любить его. Как такому отказать? Это как ластящегося кота не погладить. Правда, если верить мифам Древней Греции, был конкретный шанс что после совокупления ахелоид его просто сожрет, как самка богомола. Но хотя инстинкт самосохранения призывал сначала уточнить не съедят ли его, а уже потом уже решать в какой мере ему отдаваться и за какую цену, все остальное в Женьке требовало сегодня же заявиться обратно к Вовке в камеру и отыметь его во всех позах пока дают. А что съесть могут, ну, все там будем. Не в смысле в животе ахелоида, а в смысле помрем все. Да и откровенно говоря, жить, это то еще удовольствие. А вот Вовка... Женька вспомнил Вовку при свете их самодельного ночника, и представил себе его голым, горячим, румяным от возбуждения. Женька смотрел на него, гладя его плечи и спину, потом опустил руки ниже и взял его за небольшую округлую попку, отлично поместившуюся в его ладони. «Привет,» промурлыкал Вова, пока Женька лапал его упругий зад. «Я так ждал тебя...» Женька поймал его губы. Целовался Вовка так же как и все делал в жизни, с полной отдачей и без оглядки, аж голова кругом шла. Пах Вовка просто замечательно, и почему Женька тогда ему сказал, что он пахнет канифолью, как андроид? Ванилью, он пах ванилью. Женька провел носом по его шее целуя ежесекундно, ниже, ниже, грудь, подмышка, здесь запах был более комплексным вместо ванили вдруг расцвел целый тропический лес запахов, ниже, ниже, тут пахло еще лучше, и Женька жадно схватил ртом Вовкин член. Вовка охнул у него над головой и забился под руками, пришлось придержать, чтобы он не поранился об Женины зубы. Женька сосал член впервые, но особой хитрости тут не было, тем более что рот у него был большой, а член у Вовы красивый но скромных размеров, пропорциональный его общим габаритам. Держа Вовку за эти самые габариты, Женька осторожно попробовал большими пальцами между ними – и неожиданно нашел скользкое и податливое. Выпустив член изо рта, он посмотрел вверх по постели, куда разложил Вовку. Тот кивнул, раскрасневшийся и растрепанный насколько позволяла стрижка. «Я готов,» прошептал он, и у Женьки явно поехала крыша, потому что он никогда ни в кого не входил без подготовки – размер не позволял, даже с женщинами – но тут просто вытянулся, прильнул к Вовиному рту, и одновременно толкнулся в мокрое. И Вовка принял его, охнув в поцелуе, и подался к нему назад, такой нетерпеливый, такой горячий и узкий, что Женька не удежался и вошел по полной, до упора, Вовка оторвался от его рта и укусил его за шею, оставляя засос, и Женька вышел из него наполовину, и с силой засадил опять, и опять, и опять, ебать Вовку было таким наслаждением о каком он не то что не смел мечтать, а даже не мог подозревать, Вовку хотелось одновременно и заебать до обморока и сожрать, чтобы он всегда был под сердцем и никому больше никогда не доставался, чтобы весь он был Женькин, навсегда, и его можно было вот так иметь и иметь, а потом развернуть и трахать опять, еще и еще, и Женька знал что скоро спустит в него, и затем продолжит, и так много раз, а Вовка смиренно примет его, потому что он создан для Женьки, для его члена и рук и рта, он будет так же подавать назад и течь, Женька взял в руку его член и приласкал головку большим пальцем, Вовка вскрикнул и забился, фонтанируя в его ладони, как жаль что я не могу и ебать и сосать его одновременно, так хочется его всего, Вовка так сладко сжимал его спазмами, и въебавшись до упора, Женька тоже кончил... * * * Женька очнулся от щелчка в электрической печи – датчик температуры отключил дальнейший подогрев. Он моргнул и сел прямее, как будто ожидая за партой окрика от нелюбимого учителя. Все его тело было как будто набито сладкой ватой; в ушах колотился пульс. Он снял с шеи полотенце, глянул вниз и охнул: вся рубаха была в белесых разводах, от воротника до пояса. Слава те господи что не снял, подумал Женька, расстегиваясь. Замыть, немедленно... Уже стоя у умывальника и теребя ткань в холодной воде, Женька поежился и понял, что майка на нем была насквозь мокрой от пота.