Ахелоид

Ужин ему принес опять Сидоров. «Чем мне подносы таскать как барину, сводил бы меня лучше в столовую,» вздохнул Вова. «Куда я сбегу?» Сидоров ничего не ответил, только хмыкнул и ушел. Пять часов между ужином и отключением камеры Вова провел в творческих трудах, иногда перебивая их йогой, не только чтобы размяться но и с надеждой, что куда-то запропастившийся Женька увидит его из медотсека и прельстится. С каждым часом, мысли о Женьке преследовали его все более настырно, и когда в одиннадцать двадцать Вова улегся в постель, ему стоило больших усилий чтобы сразу же не схватиться за член – все-таки не стоило дарить своему врагу такие замечательные кадры. Десять минут он смирно лежал закутавшись в спальник, медленно закипая в полувозбужденном состоянии и старательно отгоняя эротические мысли. Когда на его руке запикали часы, возвещая полдвенадцатого, он подождал еще с минуту, потом с облегчением отбросил одеяло, взял себя в руку и принялся красочно воспроизводить в памяти замечательный сон этого утра. Он сам не знал откуда взялись такие смелые желания – ранее он не наблюдал за собой особой тяги к пикантностям типа связывания, да и о мужчинах мечтал редко. Видимо все дело было в Женьке, вытягивающем из Вовы всё, что он подсознательно запрещал себе желать. Женьке хотелось отдать самое сокровенное: уязвимость. Откуда-то Вова точно знал что Женя никогда не причинит ему намеренно вреда, не сделает нарочно больно, и что отдаться ему, в любой манере, будет пиком наслаждения... Сначала я его ртом, думал Вова, лихорадочно лаская себя и сжимая в свободной руке полотенце. Он наверно большой, глубоко не смогу взять, но сколько смогу. Не до конца, но пусть потечет смазкой. Потом он меня, тоже ртом. Крепко, грубо, и до конца чтобы спускать и спускать, а он сосал и сосал. А потом перевернул меня и засадил, и ебал во всю, чтобы кончить сначала спереди а потом сзади, так кажется бывает, наверно будет и хорошо и больно, ну и пусть больно, главное чтобы это был ОН... Вова всё еще переводил дыхание после сокрушительного оргазма, когда под дверь комнаты проскользнул ключ. С секунду Вова таращился с кровати, потом скатился на пол, встал, уняв дрожь в еще слабых коленках, поднял ключ, обронил его, выругался, поднял опять, вставил в скважину, повернул в одну сторону, не пошло, выругался, повернул в другую, потянул дверь, не пошла, заскрипел сам как несмазанный замок от нетерпения, повернул до упора, потянул и рывком отворил дверь, бормоча «Ну наконец-то, господи...» За порогом никого не было. Позабыв о камерах в коридоре, Вова высунул голову и огляделся. «Эй!» просипел он и напряг слух. Где-то вдали еле слышались удаляющиеся шаги. Чертыхнувшись, Вова бросился под кровать, вытащил сумку с формой и принялся переодеваться, прыгая на одной ноге и чертыхаясь, не попадая в штанины. Потом он сел на кровать и замедлил действия - все равно Женьку было уже не догнать. Закончив застегиваться, Вова посмотрел на себя в зеркальное окно-иллюминатор в двери – скоро надо будет что-то решать с бородой, хотя бы подчистить шею – взял ключ и вышел из комнаты, заперев ее. Решив что Женька наверно решил не палиться на камере лишний раз и пошел обратно в медотсек, Вова припомнил направление и пошел за ним. На пути ему никто не попадался, что впрочем было понятно, все-таки почти полночь. Хотя кто их знает, может тут в две или три смены заняты. Все-таки интересно чем... В коридоре справа промелькнула тень, свернув за угол пока Вова поворачивал голову на движение. А вдруг Женька, подумал он, и рысцой поскакал вслед. Но подойдя к повороту, Вова выглянул за угол и затаился: впереди шел не Женька, а Крапов. Он был одет в черную куртку и бурые походные штаны в которых Вова видел его утром - собственно, по ним он и узнал их хозяина со спины, а точнее по грязным концам штанин. На спине у Крапова был внушительного вида рюкзак, а на голове - каска. Куда это он, подумал Вова. Когда Крапов опять завернул за угол, Вова крадучись проследовал за ним и опять выглянул. Коридор за этим углом был странный: очень длинный, и только наполовину освещенный: в какой-то момент, лампы на потолке просто кончались. Вова смотрел и ждал. Когда Крапов дошел до последней лампы, он остановился и на несколько секунд поднял правую руку к голове. Затем он пошел дальше. В темноте за последней лампой замаячил огонек, как раз на уровне его лба. Так, подумал Вова. Лампа спелеолога. Черт, а у меня фонарика нет... Хотя нет, фонарик его только спугнет. Попробуем без. Тихо-тихо, Вова пошел вслед. Что такое шахта без фонарика Вова понял примерно через несколько метров после последней лампы, когда под ногами закончились еще и бетонные плиты. Изредка поглядывая на маячащий огонек, выхватывающий из темноты впереди каменные выступы стен и потолка, Вова ступал так аккуратно как только мог. Пару раз он все-таки оступался, брызгая россыпью мелких камней. Но Крапов не оборачивался – видимо, шум его собственных уверенных шагов достаточно заглушал Вовино присутствие. Они шли минут десять, пока Крапов не остановился. Вова тоже замер. Фонарик на лбу Крапова осветил стену. Вот те на, подумал Вова. Столько шли, а тут тупик? И тут же похолодел, поняв что попал: когда Крапов повернется и направится обратно, спрятаться будет негде. Но Крапов не поворачивался. Вместо этого он присел, снял рюкзак, открыл его, и вытащил из него что-то, что Вова не смог разглядеть, то ли лохмотья, то ли бинты. Встав опять, он переступил обеими ногами по очереди, и подтянул странную штуку до пояса, подтягивая и закрепляя то тут то там. Только когда Крапов вытащил из рюкзака моток альпинистской веревки, Вова понял что это была обвязка. Не успел он подумать, куда собственно стволовой собрался лезть в этом тесном тупике, как Крапов все-таки обернулся, и луч света с его лба прожектором осветил глубь тоннеля. Вова едва успел спрятаться за выступ в неровной стене, еле дыша пока луч ощупывал камни вокруг него. Потом вокруг опять потемнело. Вова слегка перевел дух за выступом – шагов не слышалось, окриков тоже, только неясное шебуршение. Когда он решился выглянуть снова, тупичок был пуст.