Ахелоид

Серега уже три раза успел мысленно выругать себя за обжорство (съел аж два пломбира) и новую воспитку за потакание его порокам. Теперь, когда он стоял у темно-зеленого военного автобуса и чувствовал не только носом но и кожей зыбкие испарения бензина в воздухе, он уже знал что грядет, и заранее проклинал судьбу. Все это с ним уже было. Детский дом номер 2 города Надым нечасто вывозил детей проветриться, но раз в год их загружали в два автобуса и везли в город, в цирк. Только оглядываясь на это с высоты прожитых лет и только что побывав в цирке Кривого Рога, он понимал задним числом, что тот в Надыме был под стать городу, мелкий и захудалый, с анемичными лошадьми и старым худющим тигром. Но тогда поездка в цирк была событием всей долгой, серой, хлюпающей весенней четверти. К сожалению, один из автобусов выделенных для экскурсии детдому номер 2 страдал острым недержанием бензиновых паров. К моменту выгружения, несколько детей обязательно вываливались на свет божий измазанными блевотиной, что делало обратную поездку в том же автобусе повторно чреватой для всех, кроме самых стойких. Серега не принадлежал к числу стойких. Тряска в автобусе неизменно выворачивала его наизнанку. Серегин желудок вообще любил объявлять забастовки, будто вспоминая мир где не было ни вонючих автобусов, ни мерзкого детдомовского общепита, от которого и так постоянно мутило, хотя сам Серега такого мира уже не помнил. Возможно, думал он иногда, этот желудок достался ему в наследие из прошлой жизни, от которой, по недоразумению неполной реинкарнации, он не успел полностью отвыкнуть. (Про реинкарнацию он узнал от старших девочек которые уже месяц мотались по выходным в город смотреть какой-то индийский фильм про любовь и танцульки. Потом они же учили Серегу танцевать мужскую партию из этого фильма. Серега танцевал по очереди с каждой, после чего был за это посажен между ног на пол у старшей, Нинки, и тщательно причесан, а также одарен Золотым Ключиком, слегка черствый пряником, и другими городскими гостинцами. Но он соглашался танцевать не из-за еды; главное, это были Нинкины пальцы у него в волосах. Девчонкам нравились его волосы, шелковистые и желтые как масло, и он противился как только мог полугодичным стрижкам, вымаливая себе у парикмахера полную польку с зачесом наверх, потому что боялся потерять те волшебные воскресные полчаса, когда он чувствовал себя если не любимым кем-то человеком, то по-крайней мере обласканным котом.) И вот сейчас Серега готовился загружаться в нелепую носатую армейскую барбухайку, уныло смотря на открытую дверь и слушая вполуха дядьку майора разговаривающего с высоким худым мужчиной, про которого Серега сразу подумал что он похож на английского лорда. Серега встал в очередь одним из первых, со скуки, и был уже этому не рад. Он знал, что садиться надо было спереди, где будет меньше тошнить; но сесть спереди, и вообще где-либо кроме самого заднего сидения, было бы западло. Это могли себе позволить только девчонки, либо законченные ботаники, чья репутация уже не могла быть подмочена далее. А здесь все-таки новая школа, новые ребята... Серега пригнулся и медленно направился вглубь автобуса, словно революционер на пути к расстрельной стене. Впереди уже сидели две девчонки и серьезный темненький мальчик его возраста или чуть-чуть постарше. Мальчик читал книгу. Вот ведь несправедливость, подумал Серега, он даже читать в автобусе может. Серега не вспомнил как его звали, но вспомнил другое. Пока вокруг них суетился фотограф и его ассистентка, приводящая в порядок по очереди все их лохмы, галстуки, пиджачки, и юбчонки, этот пацан сидел на корточках поодаль, аккуратно причесанный, с подогнутыми манжетами и даже кажется с начищенными пуговицами – очень уж они на солнце блестели - и рассматривал что-то на лужайке. Ботаник, подумал Серега; законченный, просто хрестоматийный ботаник. (Слово хрестоматийный он тоже подслушал недавно от старших девочек и теперь с умным видом награждал им все вокруг.) А еще когда один из малявок споткнулся о ступеньку, этот чернявый подставил ему руку, чтобы тот не упал, а потом присел и перевязал на нем шнурки. Вид у него был при этом чрезвычайно серьезный и трагический, как будто шел не в цирк с новыми друзьями, а вел своих воспитанников в адское пламя концлагеря, как Януш Корчак. Заметив Серегу, ботаник поднял свои большие грустные зеленоватые глаза и словно прочел на Серегином лице все чего он желал в этот момент – и, подвинулся со своего места у окна, кивая на него. Обрадовавшись, Серега плюхнулся рядом. Сесть впереди самому было западло. Подсесть к другану который занял тебе место было святое. - Здорово! - сказал он, широко улыбаясь своему спасителю. - Юра, — сказал чернявый и протянул ему небольшую крепкую темную ладонь. Серега взял ее в свою. - С...Степа, — вдруг сказал он, пожимая Юре руку. - Очень приятно, — произнес Юра с некоторой торжественностью. - А ты знаешь, мы далеко едем? Юра нахмурился. – Нет, не знаю, — с сожалением сказал он. Серега – теперь уже Степа, назвался так назвался – вздохнул и прислонился головой к прохладному окну, стараясь уснуть. * * * - Тебе очень плохо? – пробился тихий голос через шум мотора. Степа не мог ни кивнуть ни разинуть рот. В глазах у него были слезы. Одно дело было блевать перед своими в родном детдоме, они и не такого навидались. Но обблеваться как последний подзаборный бич в первый же день новой школы, да еще после торжества с фотографом, да еще перед новым товарищем... Больше всего на свете Степа ненавидел быть беспомощным, и всегда был готов схлестнуться за свои интересы с кем и чем угодно - с воспитками, училками, начальством, да хоть с самой судьбой. Но против собственной некстати деликатной натуры у него не было приема. Вдруг на его спине появилась ладонь, а на груди другая, и Юра, подталкивая снизу, помог ему медленно выпрямится. - Закрой глаза, — сказал он. – Нас трясет, и твои глаза постоянно ищут точку опоры и не находят ее. Это расстраивает твой вестибулярный аппарат, поэтому тебя тошнит. Степа закрыл глаза и выдохнул со всхлипом. Юра помолчал, и вдруг придвинулся еще ближе. Вот, — сказал он, — понюхай. Под носом у Степы оказалось что-то щекочущее ноздри, и Степа вдохнул, почему-то полностью доверяя Юре не подсунуть ему какую-нибудь гадость. Он почувствовал тепло от Юриных пальцев и пронзительный запах мяты. - Держи у себя под носом, — скомандовал Юра, и Степа перенял у него веточку мяты левой рукой. - Или съешь.  - Это у меня теперь усы, — пролепетал он, еле шевеля языком. Он почувствовал скорее чем услышал тихий Юрин смешок. Держа под носом мяту, Степа чувствовал себя как-то нелепо и приоткрыл глаза, посмотреть из-под ресниц не пялятся ли на него. Но никто не обращал на них внимания – их соседки на другой стороне автобуса болтали о чем то без умолку, без естественных пауз в диалоге, и кажется даже без перерывов на вдохи. Поколебавшись, Степа отправил мяту в рот. В тот же момент, Юра протиснулся к окну, задев его лицо своим пиджаком. Наверху завозились; Степа то ли почувствовал то ли вообразил как Юрин живот несколько раз напрягся под пиджаком, и вдруг вокруг зашумело сверх обычного, а в лицо дунул прохладный ветерок. - Я форточку открыл, так будет лучше, — сказал он. Пока он садился на своем место, Степа три раза решал и передумывал обнять его за живот из благодарности, и когда тот сел обратно, придавив мягкое сидение, подвинулся к нему поближе. И вдруг он почувствовал что-то запредельно новое, от чего он враз забыл про все на свете: Юра взял его за правую кисть руки. - Я могу тебе показать специальную точку от тошноты, хочешь? – спросил он. Степа еле расслышал его над мотором – Юра говорил так тихо и спокойно, как будто они были где-то в классе и с минуты на минуту ждали учителя. Степа открыл рот и мелко кивнул. - Правильно, жуй мяту и дыши через рот, - ободрил Юра, и, пощупав Степе руку как врач ищущий пульс, вдруг надавил подушечкой большого пальца у него между двумя сухожилиями. От неожиданности, Степа вздрогнул, но руку не вырвал. Давление на секунду ослабло, словно Юра испрашивал разрешения, а затем возобновилось и подушечка пальца начала слегка ходить туда сюда, по кругу. - Это акупунктурная точка, «ней-гуань», — наставительно сказал Юра. – Легко найти на себе, три пальца от сгиба ладони – Степа почувствовал на руке три пальца в ряд, — находишь два сухожилия, и делаешь массаж между ними. – Юрин большой палец вернулся к своему ритмичному давлению. - Какая такая точка? – пробормотал Степа, плавающий в новых ощущениях. - Акупунктурная. Из рефлекторной терапии. Но вообще это из китайской медицины «чжень- цзю» - иглоукалывание и прижигание. И Юра принялся рассказывать что-то своим тихим размеренным грустным тоном про китайцев и их медицину, про какие-то параллели и меридианы, про странные штуки под названиями Инь, Янь, и жизненную энергию ци, хотя все это антинаучные сказки, но все равно кое-что работает, потому что у нас есть нервные окончания, а их можно отвлечь от одного процесса в организме посредством другого чувствительного процесса... Степа проснулся когда Юра слегка потормошил его и открыл глаза. Возле них уже стояли девочки соседки, двигаясь к выходу. Степа украдкой осмотрел свою грудь. Она была безупречна – даже галстук не торчал где-то под ухом, как обычно, а лежал аккуратно как на картинке. Возле него, Юра тоже аккуратно поправлял на себе галстук. Затем он повернулся к Степе и улыбнулся неглубокой, утомленной улыбкой. И в груди у Степы поплыла какая-то сладкая тоска, правильное имя которой он не мог назвать еще многие годы.