Священные Клинки

Манеер поселил Линаня в этом павильоне почти сразу, как прибыл в Звездный Город. Большие покои, забранные ажурными деревянными решетками окна, много света и пространства. Был даже собственный сад, небольшой, но тщательно обустроенный, и со стайкой золотистых рыб в широкой каменной чаше. Изящная клетка для дорогой игрушки. Кроме Лина, у манеера других игрушек не было. Иных наложников он к себе в покои не звал, а стоило юноше из борделя закончить учить всему Лина, отпустил и его. Его господин был брезглив, и по домам удовольствий тоже не ходил. ...И потому было полной неожиданностью, когда двери покоев распахнулись, и под тяжелым взглядом манеера слуги втащили тело крылатого. Сам он идти не мог. — Пока на кушетке оставьте. К вечеру чтобы вторая кровать стояла. И пусть лекарь посмотрит. — Вид у господина был недовольный. — Охрану усильте. Если этот... сбежит опять, дядя с вас всех шкуры спустит. А ты позорной прогулкой не отделаешься, понял? Это уже говорилось не слугам. Крылатый же никак не отреагировал – Лин вообще не был уверен, слышал ли тот хоть слово. К Лину была приставлена охрана, но скорее для статуса. Ему не запрещалось куда-либо идти, но Линань предпочитал собственные покои и общество музыкальных инструментов и нот. Лекарь же, который осматривал его самого, пришел быстро. Кинув взгляд на Лина, и лишь крыльями белыми качнул. — Я уж думал, что это тебя по всему городу за волосы протащили. — Лекарь любил говорить, пустой болтовней отвлекая пациентов. — Еще удивился, чем ты насолил господину из Координационного Центра. А он, значит, сюда со своей игрушкой явился... Лежи-лежи, болезный, что ж ты так бездумно хозяйскую ярость вызвал, а? Значит, этот крылатый в его покоях был не новым наложником манеера. А уже принадлежал кому-то другому. Крылатый не ответил, лишь простонал сквозь зубы неразборчиво, когда лекарь вытащил у того из ноги что-то острое. То ли осколок, то ли кусочек черепицы, то ли вовсе камушек. Новый наложник не дергался, белеющими пальцами впиваясь в собственные ладони, и когда слуги отмыли его и расчесали волосы – перестал иметь сходство с грязной кучей. Волосы у него были не светлые, а каштановые, будто кора дерева. Кожа – бледной, без изъянов. А вот перья на крыльях так и остались темными, будто грязь в них впиталась намертво. — Ну что, ты чей смесок? Анжи, дэо или темных лае? — С любопытством уточнил лекарь, осматривая крылатому вторую ногу. — Темных. — Хрипло ответил-выдохнул наложник. И добавил. — Я лир. — Ну, лир – тоже хорошо. Был бы из лае – меня бы вовсе не позвали. Из Старейшин, я верно понимаю? Недавно у своего хозяина? Значит, не совсем глупый, научишься. Лин, когда этот комок перьев высохнет и перестанет хромать, научи, что и как нужно делать. Ты, низший, хоть и симпатичный – но здорово хозяина разозлил. Повезло, что не убили сразу. Крылатый, все это время смотревший в потолок, перевел пустой взгляд на лекаря. — Лучше бы убили. Тот лишь махнул рукой на его слова. — Глупостей не говори. Ничего, научишься. Привыкнешь. И лишь потом, когда лекарь закончил и ушел, а крылатого напоили травами, тот повторил, вновь уставившись пустым взглядом в потолок. — Лучше бы убили. Лир был молчаливым. Он не кричал, не ругался, но слуг, пришедших помочь с мытьем на закате, к себе повторно не подпустил. Он был старше самого Линаня. И у него были крылья – большие, но на диво изящные, с блестящими ухоженными перьями. И следы чужих пальцев. На шее, на тонких запястьях, на лодыжках, на бедрах. Отпечаток чьей-то подошвы на плече. Казалось, лир полностью кем-то запятнан. Целым оставалось лишь лицо. ...Наверное, хозяин пожалел портить. — Ты пытался сбежать? — Отважился спросить Лин. Слуги судачили, выдумывая причину для такого наказания одну грандиознее другой. Но одно оставалось правдивым – разъяренный манеер, прибывший в гости к хозяину Лина, прогнал собственного наложника босиком по всей центральной улице. А где-то – протащил за волосы. До этого момента лир не удостоил его ни единым взглядом. А тут даже голову повернул, вперившись яркими глазами с расширенными зрачками. — Нет. Линаню вспомнилась собственная оплошность, когда он перевернул темный и горький напиток господина. Тогда тот так разозлился, что наказал розгами. Правда, сразу же распорядился позвать лекаря. Едва начавшись, разговор увял. Лир ни о чем не спрашивал, ничего не говорил, даже не ходил по покоям. Лишь сидел в одеялах на новой, едва-едва поставленной слугами кровати, поджав ноги и нахохлившись, похожий на большого недовольного воробья в гнезде. Перед закатом Линань, собравшись с духом и помня слова лекаря, подобрался ближе. ...Лучше бы распорядились позвать кого-то с опытом. Как того юношу, что учил самого Лина. Тот не стеснялся говорить ни на какие темы, не краснел и ладони у него не потели. А еще у него было много практики, и в обучении тоже... — И что, ты предложил лиру заняться практикой? — Златокосый аннерг посмеивался неслышно. От подобного предложения Лин залился краской стыда. В таком ключе он даже не думал! Нет, он попытался объяснить все, жутко стесняясь собственного косноязычия в этой теме и отсутствия той легкости, которой обладал его собственный наставник. Лир же... Он молчал, не меняясь в лице, но слушал, казалось, внимательно. А когда Лин специально оставил на одеялах флакон с маслом – помедлив, забрал его. Обрадованный этим Линань успокоился, и почти даже не нервничал, когда его позвали играть на цине на званом ужине. Там тоже все было пристойно – у манеера был дорогой гость, и от Линаня требовалось быть музыкантом и украшать вечер. Он не нервничал, когда слуги сообщили, что гость манеера сменил гнев на милость и позвал наконец в свои покои лира. ...А когда лира притащил за волосы злющий незнакомый аннерг и бросил, не церемонясь, на пол, Лин полностью растерялся и испугался подобному повороту событий. Линань запоздало поклонился. Кроме слуг, лекаря и господина, в его покои никто прежде не заявлялся. — Ты эту тварь научил? — Аннерг был в бирюзовых одеждах с золотой вышивкой, с золотыми же кольцами на пальцах и крупным медальоном на шее. — Прошу меня простить, но я не понимаю... — Все ты понимаешь! Знакомый флакон, звякнув, приземлился возле ног. И Лин, в первый миг опешив, в непонимании поклонился еще раз. Аннерг фыркнул, и намотав темные пряди своего наложника на кулак, заставил того встать на ноги. Силой развернул лицом к Лину. — Он тебя научил, верно? Крылатый вдруг дернулся, будто на миг обратившись непокорной птицей. Вцепился пальцами в руку в своих волосах, выкручиваясь, выдираясь... Чтобы согнуться от удара в живот. А потом упасть. Аннерг бил, не сдерживая собственных сил. Бил кулаками, а потом, выпрямившись, с силой наступил лиру на сгиб крыла, отчего то хрустнуло как-то тоненько, а лир, молчавший до этого, вдруг заскулил. — Еще раз замечу, обе руки сломаю так, что костей не соберут. — Пригрозил аннерг, и в два мгновения оказавшись рядом, ухватил Лина пальцами за подбородок. Сдавил до боли. — Я знаю, что это был ты. Если попробуешь еще что-то такое провернуть – не посмотрю, что ты принадлежишь моему племяннику. Понял, низший? — Но... Но... — Это неискушенному молодняку нравится приторно-послушная шлюшка. А я свою дрессирую силой. Так забавней. — Аннерг брезгливо разжал пальцы и отвернулся от Лина, будто враз позабыв про него. Подошел к собственному наложнику, присел, поджав собственные крылья. Потрепал того по спутанным волосам. — Тебе ведь нравится. Нравится, верно? Вопрос предназначался не Лину. Но силы, вложенной в слова, было так много, что он осознал себя уже сидящем на полу с болью, растекшейся по мышцам. ...Манеер никогда не применял эту силу на Лине. Ни разу. Даже когда злился и был недоволен. Знаменитая способность аннергов – принуждать одним лишь голосом. Обманывать чужой мозг, как-то воздействовать на нервную систему. Вряд ли Линань вообще выдержит больше пары раз... А лир, тяжело дышащий, с болезненно и неправильно вывернутым крылом, царапал ногтями деревянный пол. По щекам у него расплывался, расползался лихорадочными пятнами румянец. — Не... Не... Нраитс... — Прохрипел он, когда аннерг отвесил ему пощечину. — Вот и славно. Отдыхай пока. Завтра мы возвращаемся домой. — Поднявшись и еще раз наступив на измятые перья, аннерг покинул комнату, напоследок приказав кому-то из слуг, чтобы позвали лекаря. Линань на четвереньках подполз к лиру, почти коснулся ладонью спутанных волос, ощущая подступающие к глазам слезы и горький комок в горле. — Я не хотел. Я не знал... Лир, казалось, его не видел и не слышал, пустым взглядом вперившись в потолочные балки. И на появление лекаря никак не отреагировал. Только пробормотал что-то про несколько лет. ...Только уже потом, глубокой ночью, думая, что Линань, напоенный травами, спит и не слышит, он тихо плакал, спрятав лицо в одну из подушек. Мотылек выдохся и замолчал. А вот Ноаху, незаметно установившему связь и оттого чувствующему все оттенки чужих эмоций посмеиваться расхотелось. Это же видно – на лэлори манеер Армин силу не применял. То ли в самом деле жалел, понимая, что разум бескрылого Мотылька не выдержит такого, то ли не любил использовать силу в таком ключе. И потом – при желании можно заставить слушаться, не устраивая чужому разуму разлом. А вот аннерг, владеющий лиром, беречь свою игрушку не собирался, получая от своей забавы искреннее удовольствие. Судя по всему, он был в каком-то родстве с манеером Армином. Мотылек ни имени его, ни лира не знал. Ну ничего, Ноах не закончил проверять все бумаги, наверняка отыщет в отчетах. ...А если этот «господин из Координационного Центра» является дядей Армина, то к завтрашнему вечеру он появится пред очами анга Ноаха. Интересно, а у него хватит благоразумия притащить и своего наложника, чтобы ненавязчиво «уступить» его Ноаху? Помнится, иногда ему предлагали подобное. Не в виде взятки, нет конечно. Исключительно для улучшения настроения «великого анга». ...Если анжи его не спрятали, значит крови темных лае в этом лире было слишком мало и та не пробудилась. Для любых других выводов слишком мало данных. Мотылек тем временем, что-то обдумав, бросил на Ноаха быстрый взгляд из-под светлых пушистых ресниц. — Спрашивай. — Легко догадался Ноах. Слава всем ветрам и иллюзиям, пока у «анга Ноаха» был приступ хорошего настроения, он мог быть не полностью мудаком до кончиков перьев. Проблема была в том, что этот самый приступ редко длился дольше десятка минут. — После того, как у... У Высшей... — Мотылек замялся, и перефразировал. — После того, как появится ребенок, ее сделают такой же, как меня? — Какие далеко идущие вопросы. — Ноах наконец сложил крылья за спиной. — Завтра прибудет кто-то из Комитета, Малиновке подберут временного партнера из списков получивших разрешение на пару, а дальше посмотрим. Сможет еще раз понести – проведут очистку... А если не сможет... Ну, по обстоятельствам. ...Хотя, по сути, очистка была аналогом смерти. Малиновке попросту выжгут участки мозга, отвечающие за воспоминания, и запишут новые, небольшим таким компактным блоком, чтобы ложку от вилки отличала и могла поддерживать минимальный диалог со своим супругом. Аннерги, получившие разрешение на создание пары и на детей, все равно от счастья едва перья не теряли и тряслись над ними больше, чем дракон над золотыми горами. У подобной процедуры был и свой минус – после нее крылатые жили лишь пару лет. Хотя обычно этого времени хватало на получение потомства. Паттерны поведения подсказывали, что приступ благодушия сейчас должен подойти к своему концу. И будто бы этого было мало, Ноах ощущал на самом краю восприятия чужой липкий взгляд. Ну да, конечно, Белые Плащи не доверяют никому, пусть бы и уверены в своем контроле. И по сути, у Ноаха было лишь несколько секунд для принятия решения касаемо дальнейшей судьбы Мотылька. Вариант один – следуя паттернам, Ноах переспит с ним, убив под конец. Лэлори и в полной своей мощи слабосилки, а этот не продержится дольше десяти минут. Минус Мотылек, ноль вопросов от тварей в белых плащах, минимум вопросов к Ноаху, угроза раскрытия минимальна. Вариант два – Ноах меняет паттерны, Мотылек на своих двоих сейчас же убирается к себе обратно. Результат: очень много вопросов от Белых Плащей, очень много внимания к Ноаху, угроза раскрытия не иллюзорно большая. Но Мотылек останется живым. А вообще установка тонкой нити связи говорила, что Сон его не контролирует. И что внутри лэлори весь дрожит, и разве что не звенит сотней оттенков страха и обреченности. Ноах приподнял ладонь, большим пальцем проведя тому по открытой шее, снизу вверх. Огладил подбородок. Задержал на сомкнутых губах. Мотылек понятливо, послушно приоткрыл рот, и если бы не связь и не ужас, что плескался на дне глаз – Ноах бы и не понял, что заниматься весенними играми тому не хочется. Два варианта. И какой выбрать? Убить Мотылька, но получить больше шансов в будущем отбиться от Белых Плащей. Спасти Мотылька, но похерить весь план. И сколько в итоге погибнет, если Ноах выберет лэлори? Какую расу выкосит под корень очередной дорвавшийся до управления идиот-аннерг? Какой мир зачистит? А-леро? Ниэль в свое время жаждал изучить их, и даже таскался за парочкой пернатых в юности с кучей записывающих кристаллов. ...Они сейчас тоже признаны слабосилками, не чета «великим» аннергам, так еще и получили клеймо слишком примитивных созданий с извращенной биологией, требующей коррекции. Ну да, «примитивные» создания, но голоса аннергов на них не действуют. — Не боишься умереть? — Мягко, тихо спросил Ноах, оттягивая момент принятия решения. Убрав руку от чужого лица, коснулся пальцами тонкой шеи со следами, которые сам же недавно оставил. ...Вот же, и даже не знаешь, что хуже вышло. А так задавил бы Мотылька «Ноах», и необходимости в теперешнем выборе бы вовсе не стояло. Лэлори моргнул, а потом вдруг улыбнулся. Не призывно, не развратно, а скорее жалко. В уголках покрасневших глаз начали собираться слезы. ...А ведь все, что с ним происходит, ему не нравится, он просто не в состоянии что-либо изменить... — А я... Меня потом солдатам отдадут, и в бордель. Манеер... Я видел, как вы его унизили, и манеер мне не простит. А если я вам не понравлюсь и вы меня живым вернете, то тоже... Я видел, мне показали, что там происходит. Я все равно в итоге умру под кем-то. Ноах задумчиво склонил голову к плечу. Хрустнул шейными позвонками. Вздохнул, принимая неправильное решение. Что не выбери, будет неправильно.