Священные Клинки

...Кто-то бормотал над головой, бубнил, вытягивая из уютного, какого-то сладкого забытия. — ...только, низший – а выжил... — Предыдущему анг руки выломал, и крылья впридачу... — ...сказал, что крики и в дальних павильонах слышали. Это ж... безумен... — Наш манеер никогда такого не позволял... Бубнеж приближался, разбивался на интонации, голоса, тихий свистящий шепот, шелест ткани, чьи-то шаги. — Тише говори! А то анг услышит, и тебе прикажет язык вырвать! Линань вздохнул, и с трудом разлепив глаза, часто заморгал. Шепотки сразу же смолкли. ...Он живой. Лин медленно приподнял ладони, поднес к лицу. Руки целые. Пальцы, суставы, ногти – их пощадили. Златокосый анг Ноах пощадил его руки. Слуги помогли выбраться из кровати, под руки отвели к бадье за ширмой. И только оказавшись в теплой воде, Линань заторможенно понял – аннерг пощадил его всего. ...Даже не взял, пусть бы это и была основная функция Лина. Пожалел? Или Линань ему не понравился? ...Мерзкий, отвратительный страх заворочался внутри, стоило Лину помыться с помощью слуг – пальцы у него подрагивали, и даже гребень удержать не получалось. Если он не пришелся по вкусу ангу Ноаху, то тот вернет его манееру. А надеяться на милость хозяина было делом напрасным – так что Линань в лучшем случае закончит в борделе. Только когда его вытащили из воды и помогли облачиться в тончайшие нижние одежды с вышивкой серебром, Линань осознал, что находится не в своих покоях. А в гостевых, которые определили златокосому ангу, не уступающих в богатстве хозяйским. Это было... Странно. Получив от Лина желаемое, манеер отправлял его к себе. И никогда, ни разу не оставил у себя в кровати. Анг Ноах не захотел? Но ведь достаточно позвать слуг... Как же странно. — Господин анг пожелал, чтобы вы не покидали его покоев. — Негромко сообщил кто-то из слуг, поставив перед ним столик с подносом. Линань невидящим взглядом посмотрел на него, и запоздало кивнул, показывая, что понял. — К вам приставлена охрана. Это зачем? Лин и не помышлял о попытке побега. Глупо мечтать о том, что не сбудется. И потом, куда Лин пойдет? Он в огромном городе, он слаб, и закончит где-нибудь в темном переулке или канаве. Он отучил себя думать о том, что останься у него крылья, он мог бы просто улететь. Куда угодно, хоть на север. ...Брат говорил идти туда. Просить защиты у Клинков. ...Водный Клинок сидел, будто диковинная статуя, возле двери. Темные волосы, гладкие и блестящие, волосок к волоску собирались в изящную и одновременно обманчиво-простую прическу на затылке. Пустые ладони покоились на коленях, обтянутых синей тканью. ...Брат говорил идти на север и просить защиты у Клинков. А в итоге Линань сидит на юге, в покоях безумного аннерга, лишенный крыльев, и превращенный в ценную шлюху, и думает, как бы получше лечь под нового хозяина, чтобы тот сохранил ему руки и жизнь. Под присмотром Клинка. К завтраку Лин не прикоснулся. В кровать не вернулся – та навевала нехорошие воспоминания. В одном слое нижних одежд выйти куда-либо было бы неприлично, даже если бы Линань и хотел гулять. Даже если бы ему позволили. Самого анга Ноаха нигде не было. Слуги шепотом передали, что «благодетельный златокрылый аннерг» ушел в кабинет манеера на рассвете. Ну и славно. Лин не знал, что говорить и как. Поблагодарить за то, что анг оставил ему жизнь? ...Ни нот, ни инструментов в покоях не было. А просить принести их из своих комнат Лин не решился. Что, если аннерг вернется в дурном расположении духа, и прикажет все уничтожить? Нет, Линань не хотел рисковать. И пусть цинь, флейты и прочее ему дарил манеер, часть записей с нотами осталась от брата. Поэтому ему ничего не оставалось, как босиком ходить по чужим покоям, не решаясь ни к чему прикоснуться, да сидеть возле окна, что выходило в еще один небольшой, ухоженный сад. Только без рыбок в каменной чаше. Стоило слугам оставить его, как Клинок молча поднялся и беззвучно покинул комнату. Линань мог не обманываться – тот сел в ту же позу за дверью, и вряд ли вообще сдвинется с места до самого заката, если ему не прикажут иного. ...Шорох вырвал из неприятных мыслей о собственном будущем. Лин, устроившийся на подушке у окна, подавил мгновенное желание забиться куда-то в темный угол и притвориться ветошью. Помедлив, поднялся на ноги, и пройдя главные покои, осторожно приоткрыл дверь в другую внутреннюю комнату. ...Только бы не крысы. Ветер, только бы не они. Белый, полупрозрачный балдахин был сдвинут. На белых простынях бурели змеиные шкурки бинтов. Линань в облегчении привалился плечом к дверному проему. Это были не крысы. А всего лишь крылатая, про которую Лин, к собственному стыду, успел забыть. Высшая сосредоточенно размотала бинты на руках, осмотрела собственные запястья, ладони. Пошевелила пальцами – длинными и красивыми. Целыми. Сжала и разжала кулаки. После этого крылатая подняла руки, принявшись неуклюже снимать бинты с лица. Зашипела сквозь сжатые зубы – кажется, те присохли к ранам. — Подожди, я сейчас попрошу принести воды. — Произнес Лин, надеясь, что слуги и врача позовут. Самостоятельно такого права у него не было. Высшая лае, по вине Лина оказавшаяся в плену и в теперешнем положении, дернулась, вывернула голову на голос, как-то судорожно дернула крыльями. Потянула за балдахин, отодвигая его, и предсказуемо путаясь в полупрозрачной ткани. Лин подошел к кровати, отчаянно не желая этого делать. Помог отдернуть балдахин, готовый (на самом деле нет, совершенно не готовый) к чужой злости и обвинениям. Склонился низко, почти складываясь пополам, так, что собранные в мягкую косу волосы коснулись пола. — Прости, я не хотел... Я не знал... Тогда я запаниковал, испугался, и этим навлек на тебя все это... — Слова не собирались в конструкции, царапали рот, собирались выйти вместе со слезами. ...Он тогда закричал, и этим разрушил всю жизнь этой крылатой с малиновыми крыльями. Обрек ее на участь, вряд ли лучшую его собственной... ...Уже ничего не исправить, но, если Высшая захочет его ударить – пусть бьет. Прохладные ладони прикоснулись к щекам, обхватили лицо, заставляя поднять голову. Бинты все еще продолжали закрывать половину лица крылатой. Но правый глаз был цел. Правый уголок губ дрогнул. Лин отвел взгляд. ...Вот бы она ему шею свернула. Тогда бы для Лина все наконец закончилось. — ...Это ты. — Шепот крылатой был едва различимым. — Это правда ты. Ты живой, Линань... Ошарашенный собственным именем на чужих устах, Лин вскинулся, оторвал взгляд от белых простыней. Высшая лае потянула его к себе почти силой, подгребла крыльями поближе, заставляя забраться на кровать. Обняла мятыми вспушенными перьями, почти до боли сжала лицо руками, и рассматривала его с такой жаждой на непокрытой бинтами части лица, с такой радостью, с какой на Лина прежде не смотрел никто. Ни манеер, ни кто-либо из его подчиненных не обнимал Линаня так крепко, не гладил по лицу. И не улыбался так. — Живой, живой... — Шептала Высшая, будто бы потеряла рассудок. ...А может – и потеряла? Что, если она знала его брата, и теперь видит в Лине его? Что, если пытки в подземных казематах довели крылатую до того, что она больше не видит разницы между вымыслом и реальностью? Высшая лае растрепала ему прическу, будто пытаясь прикосновениями убедить себя, что перед ней не мираж. Огладила лицо, лоб, шею, судорожно сжала плечи, потянулась в попытке обнять его, прижать к себе. Скользнула ладонями по спине. ...Замерла, закаменела. Медленно выдохнула, едва ощутимо через тонкую ткань прикасаясь к основанию крыльев. ...Видимых шрамов не осталось. Лекарь говорил, что ему пришлось постараться, чтобы убрать кости и связки незаметно, и чтобы при этом Линань не стал калекой и не умер. От основания крыльев только и осталось, что немного нервных окончаний под тонкой пленочкой наращенной гладкой кожи. Ни пуха, ни перьев там уже не вырастет. Как и крыльев. — Кто... Сделал... Лин представил, что малиновые, бесконечно яркие крылья Высшей тоже отрежут, и едва не заплакал. — Я попрошу... Я анга Ноаха попрошу, чтобы тебе крылья не резали. — Пообещал он, судорожно думая (и одновременно страшась мыслей), что ему придется делать и как выворачиваться ради этого. ...Линань виноват во всем произошедшем. И если анг Ноах затребует в обмен на крылья Высшей плату – Лин может отдать руки. ...Он сможет. Сможет, сможет-сможет-сможет и без рук. И без музыки. И без... — Что я вижу – моя шлюха забралась в еще одну кровать. — Голос был поддельно мягким, почти добродушным. Почти. Лин дернулся, пытаясь выскользнуть из рук крылатой, убраться с чужих простыней и упасть на пол на колени, открывая голую шею. Манеер стоял в своей парадной белой форме на пороге комнаты, скрестив руки на груди, и был недоволен. — Простите, господин, я ни о чем запретном не помышлял. — Линань прижался лбом к деревянному полу, надеясь, что хозяйская злость обрушится лишь на него. А хозяин буквально дышал злостью. — Или ты стал настолько ненасытен, что тебе оказалось мало и анга Ноаха? И куда полез? К деве... — В словах манеера послышалась брезгливость и ярость. — Ничего, слуги сейчас ему доложат, и он прикажет тебя вздернуть. Хотя, наверное, сначала кинет солдатам. Или на псарни. Куда-нибудь в яму, что кишит крысами... Лин вжался лбом в пол сильнее, стараясь не трястись. Почти забытый, почти исчезнувший страх вернулся сторицей, усилился десятикратно, уничтожая остатки здравомыслия, омывая разум паникой. Пинок под ребра он почти не почувствовал от страха. Как и последующей боли. Что-то грохнуло о стену. Зазвенела металлом цепь. — Ты! Это ты! Это был ты! ...Кажется, Линань на миг потерял сознание. Потому что он вдруг оказался на полу на боку, и смотрел на комнату снизу вверх. Крылатая с малиновыми волосами и перьями схватила с прикроватного столика подставку под благовония и быстрым, сильным броском швырнула в манеера. Целясь в голову. Манеер Армин едва увернулся, и поставка с керамическим треском разлетелась о стену рядом с его лицом, осколками царапая щеку. — Лжец! Ты лжец! Ты обманул! Обманул! Это ты с ним сделал! — Стеклянный кувшин с водой закончил свой путь на стене, брызнув мокрыми брызгами во все стороны. — Я тебя убью! За кувшином последовал пузырек, вероятно с мазью. Ваза с цветами. А потом Высшая лае бросилась на манеера. Без оружия, лишь с голыми руками, но аннерг попятился, не атакуя в ответ ни голосом, ни крыльями. Зазвенела, натягиваясь, цепь, и Малиновка упала. Извернулась ящерицей, обожгла яростным взглядом темный металл, что окольцовывал ей лодыжку, дернула ногой в попытке освободиться, но лишь содрала кожу. Она не переставала кричать, вряд ли вообще осознавая, что обещает и кому. ...Манеер лишь сжал руки в кулаки. Линань никогда прежде не видел такого выражения на его лице – злого, и одновременно беспомощного. Будто бы он не мог ударить Высшую. Будто не мог заставить замолчать. Будто бы не был в состоянии даже ответить на ее оскорбления, и от этого одновременно злился и терялся. — Какая прелесть. — Голос анга Ноаха проморозил всю комнату. — Какой накал страстей, какая патетика! И все это в моих покоях. Манеер Армин, объяснитесь. Златокосый аннерг стоял в дверях, и за его полуразвернутыми внешними крыльями гнули шеи слуги, наверняка доложившие об инциденте. Хозяин Лина развернулся на пятках, тыльной стороной ладони вытирая лицо – один из осколков разбитой подставки оцарапал кожу. — Мне сообщили, что наложник пробрался в постель крылатой девы с известными намерениями. И по прибытии сюда я увидел... — Манеер дернул крыльями, - непотребство. Линань закрыл глаза, даже не пытаясь подняться с пола. Это было унизительно, неправильно и больно. ...Никаких измен. Лишь манеер мог распоряжаться, кто и как мог использовать Лина. Один раз, всего лишь один раз он не уследил, не запретил, не успел – когда его учил юноша из борделя. Тот сам обо всем доложил после, сказав, что хорошая шлюха должна понимать на своей шкуре, какого рода удовольствие должна доставить. По полу прошлись тяжелые, почти беззвучные шаги. — Не трогай его! Не смей! Не приближайся! — Зашлась в истерике Высшая лае. Зазвенела цепь, будто ее пытались порвать. От крика ее вибрировали стены и пол. — Ну-ну, угомонись, Малиновка. Тебя должен осмотреть лекарь, раз уж ты проснулась. — В голосе анга Ноаха слышалась насмешка. — ...Бросишь в меня вазу – я оторву Мотыльку руку. Горячие твердые ладони прошлись по спине, перевернули, приподняли голову. Линань заморгал, пытаясь унять слезы боли, заскулил на выдохе, когда его подняли. — Манеер Армин, надеюсь не покажусь невежливым, но впредь не смейте заходить в мои покои без моего на то дозволения. А то, знаете, мне очень интересно, почему беременная дева называет вас лжецом.