Абсолютно честная ложь

Звон в ушах, тошнота и голова, которая не чувствуется — просто большая ватная часть тела, однако «обезбол» от самого организма проходит, а в нос ударяет резкий едкий запах. Звон постепенно сходит, и Мирон начинает слышать обеспокоенные голоса и переругивания. Пока обработать происходящее не получается и даже приоткрытые глаза видят все мыльно. — АЛЕЕЕЕЕЕ БЛЯТЬ ЭТО МИЛИЦИЯ! — Не выдерживает Слава и орет прям в ухо патлатому. Охра уже готов дать ему по лицу и не только из-за Мирона. Ну серьезно, позволить Мирону попиздиться, притащить его сюда обломав секс, фукать на засосы Светло, ныть, что мать тебя убьет за эту хуйню, а теперь еще и орать на всю хату. Однако, Фёдоров от крика вскакивает, испуганно оглядывается и видимо готов бежать. Однако видя довольное лицо Карелина, видимо меняет вектор эмоций с испуга на гнев. Славе прилетает в нос, не сильно, потому что руки еще не окрепли и координация плохая, но все равно увесисто. Машнов валится на кресло позади и мучительно простанывает. — Блять, чтоб я еще раз жиду помогал. — Да тихо ты, — Евстигнеев подходит к Яновичу и опускает его руку. — успокойся, ты дома и Карелин не посягает на твое очко. — Светло посмеивается, выкидывая ватку с нашатырем, которой пытался пробудить Мирона пару минут назад и тут же глядит на Славу. Крови нет, стукнули совсем легко, но видно как он морально нравственно страдает от подобной несправедливости. — Че случилось? — Наконец формирует мысль Фёдоров, облакачиваясь спиной к дивану. — А это должен рассказать твой новый друг. — Пожимает плечами Охра, и садится на столик около Фёдорова. Тот смотрит недоуменно на это высказывание, а страдющий Машнов подает голос. — Я этому агрессивному долбоебу не друг. — Звучит более грустно, чем зло. Ведь не зря Слава выбирает именно эту формулировку, а не «он мне не друг». Светло многозначительно пробегается по Карелину глазами. Мирон все видит, замечает, но что думать об этом не знает. Ну, мало ли? Однако Светло, кажется, тоже интересно, что вообще произошло и он толкает Машнова в плечо. — Ну, этот придурок с какой-то хуйни взъелся и побежал на коробку. Я думал он ща прибежит и Чейни захуярит, а он Ресту прописал. Они немного подрались, а потом Ян пришел, ну и вот… — Выдыхает Слава, даже не поднимая головы. — Пиздишь, я не просто так сгорел. — Хмурится Мирон, память к нему вернулась, но, понятное дело, не вся. — Че Саня сделал? — Интересуется Охра, играя зажигалкой. — Да язык свой, как помело пускает. — Фёдоров многозначительно смотрит на Евстигнеева, подобно прошлой переглядке Светло и Славы. Хозяин квартиры многозначительно кивает, собрание малолетних маргиналов погружается в неловкое молчание. Вдруг Светло перебивает эту тяжесть. — Если все чувствуют себя хорошо, то можно вы съебетесь? — Охра подтягивается. — Твое тело и Карелин мне всю сласть обломали. — Мирон посмеивается и замечает, как уши Славика легонько краснеют. А он бегает глазами быстрее. Это забавно. — Мирон, нормально себя чувствуешь? — Евстигнеев появляется около уха и спрашивает почти шепотом. Знает, что Фёдоров не любит себя слабым показывать при чужих. — До дома дойду. — Кивает Янович, на друга за «выселение» он не злится. Было бы ему правда до сих пор плохо, то Ваня сам бы его тут цепями замотал, еще бы ночь не спал и водичку носил. Такая дружба — превыше всего. Карелин скрывается в коридоре, тут же слышен грохот и громкий мат. Мироша заливается смехом, Евстигнеев злобно идет давать по лицу неуклюжему нечто. Когда спустя минут пятнадцать разборок разряда «сам ты пидорас», " да ты моего друга ебешь», «скажи спасибо, что не тебя», " светло, ты вообще его ебло видел? лучше б с замаем спал», Машнова выпроваживают из дома, а следом за ним выплывает, аки пафосная цаца, Фёдоров. — Спасибо. — Бурчит Янович, начиная спуск. — Ого, у тебя язык повернулся на такое? — Язвит Карелин, закуривая прямо в подъезде. Тёплый огонек, едкий дым. Славик уже прокурен, мать точно будет не в восторге. — Иногда задаюсь вопросом, как в таком хрупком тельце, есть такое количество силы. Поязвить, вытащить мое тело еще и курить. — Рычит в ответ озлобленно пёс. Они вновь вернулись к своим ролям. — Так ты оказывается реально гей. — Насмешливо додавливает кот. Он знает что Мирон сейчас взорвётся, но они выходят из подъезда, а Слава бегает неплохо. — Ты идиот? — Излишне агрессивно буркает патлатый, наркоша успевает ухватить мелькнувший страх в чужих глазах. — Да никто не прилагает столько усилий, чтоб казаться мужиком, как ты. По любому чет прячешь. — Расплывается в усмешке Славик. — Бред. — Споришь, значит я точно прав. — Да заткнись! — А то что? — Машнов смеется, отскакивает от жида и вновь смотрит бешеными глазами, как тогда, в подъезде. Мирон подбирается, губы сжимает, даже подбородок чутка вздергивает, и теперь вовсе походит на павлина. Это сравнение так смешит Карелина, что он не дождавшись ответа, хохочет до боли в легких. Сигарета даже немного затухает. — Ты че? — Злится, но больше недоумевает патлатый. — Господи, ты б себя видел. Грудь колесом, подбородок наверх, кудряшки от злости шевелятся. — Продолжает смеяться Славик. А у Мирона еще больше злых искорок в глазах. — Да я тебе щас! — Фёдоров бросается на своего недавнего спасителя, но Машнов оказывается быстрее и он бежит к концу улицы, иногда оглядываясь на Яновича. Еврейчик бежит следом, иногда поблескивая глазами. Кажется он тоже больше не столько зол, сколько заинтригован и раззадорен. Вот Слава врезается в дверь своего подъезда, Мирон со всей дури припечатывается сверху. Тазовые кости и поясница начинают побаливать, от такого количества травм. Еще и не самое легкое тело налегает сверху. Лицо патлатого оказывается опасно рядом с Карелиным. Глаза в глаза, тяжелое дыхание где-то на щеке, покрасневшие уши, конечно же из-за холода. Никто не стремится это прерывать, лезть дальше или отстраняться. Только ветер где-то завывает. «Вани со своим гей-излучением довели» — думается им почти что одновременно. Щеки Машнова буквально полыхают, мама бы точно не одобрила. Мирон того же мнения, только в отличии от Славы ему уже некоторое время все равно. Тем временем губы все ближе друг к другу, глаза сплетаются в бешеный водоворот. Сердце скочет так, что кажется скоро стены дома начнут содрогаться. Бояться, что кто-то вдруг увидит не приходится. Пару сломанных фонарей вдали и, как всегда, лопнутая лампочка около подъезда. Не будь Фёдоров сейчас сверху — он бы обязательно прописал Славе. Не будь Янович сейчас с набухающим стояком внизу — он бы обозвал Машнова пидорасом. Не будь Мирон в шоке от того, что пробуждают в нем эти упоротые глаза — он бы сбежал.