Абсолютно честная ложь

Мирон слабо стоящий на ногах сейчас вынужден выслушивать ругань от отца, который в кои-то веки решил повзаимодействовать с сыном. Крики сменяются на агрессивный вой, и Фëдорова начинает подташнивать. Тотальное лицемерие и отец, которого ты почти ненавидишь: он может и добрый, может даже есть, но какая разница, если никакого воспитания от него нет? Ни одного совета, ничего, абсолютно ничего. Он не может защитить, он не может ничего, кроме того, как прогибаться под матерью. А она? А она не лучше, о нет, ее душные причитания, гиперопека — всё, чтобы сделать из сына изгоя. Мирон знает: они все злы, они все враги, никто из них не должен и близко подойти к настоящему Яновичу. Когда отец замечает, что ребенок его не слушает, он хватает его за плечи, трясёт. И Фëдоров не выдерживает. Обостренное чувство справедливости, воспитанное этими же уродами, и из груди раздается отчаянный, дикий и злобный вопль. Это крик загнанного в угол животного, крик того, кто сейчас будет выгрызать себе жизнь и свободу. — Прекрати! — Голос срывается в самом конце, на глазах тлеют слезы, и Фëдоров выдергивает плечо из лап монстра и бежит. Он не совсем знает куда, просто бежит, алкоголь от стресса быстрее выветривается, и сейчас он даже не пьяный, точнее не в говно, даже ноги твердо держат. А позади раздаются крики, вой, слезы — будто погоня. Но Мирон сбежит от нее, сбежит и очень далеко, сбежит, спасется — он знает. Он обязательно выживет, даже если все вокруг против. Слава прячется в комнате, подслушивая как в очередной раз плачет мать, кричит пьяный отец. Страшно от бессилия, страшно, что он убьет мать, страшно, что тело завалится к нему. До ужаса страшно, это стынет в жилах, сводит скулы и заставляет всю улыбку забиться в самые дальние углы, забиться всем чувствам так далеко, чтобы никогда не найти. Маска сарказма, злого придурка, заносчивого наглеца, клоуна, кого-угодно, но не его настоящего. Сейчас даже не хочется идти к Ване, хочется вдолбить чего-то тяжелого, напиться, укуриться, но самое главное — бежать. Когда всхлипы стихают, в дверь раздается звонок и пьяное чудовище заваливается к двери. Становится страшно за пришедшего. Кто вообще мог наведаться в такое время? Точно не Светло, а кто тогда? Опека? Менты? Но парень не успевает обдумать это, слышатся разговоры, глухой удар и слабый голос Мирона. Мирона блять? — Карелин, ты сильно будешь злиться если я отрубил твоего батю? — Охрипший голос, кажется заплаканный, но отличить сложно. — Ты сделал что? — Не менее охрипший голос Машнова. — Отрубил твоего отца. — Дверь открывается и видно Славу. Помятого, испуганного, он оглядывает тело, поджимает губы и… стартует с места, хватая Фëдорова за руку. Спустя минут десять бега, Янович не выдерживает и останавливается. — Блять, Слава, я не могу больше. Хватит, мы далеко сбежали. — Фëдоров хватается за бок, в нем колит. Надо было курить меньше. И пить. И заниматься всякой аморальщиной. — Ладно. — Карелин останавливается и он плюхается на бордюр. Таз неприятно ноет, но стоять на ногах он не в силах. — Расскажешь? — Садится рядом Фëдоров, тяжело дыша. — А ты? — А что мне рассказывать? — Не думаю, что ты прибежал ко мне опять пьяный и вырубил моего отца просто так. В прошлый раз это закончилось отсосом. — Карелин истерически смеется, стараясь не думать о том, что в квартире осталась затихшая мать. — Я сам не знаю, почему пришел к тебе? — Говорит Янович с вопросительным тоном и Слава понимает, что он не врет. Молчание немного затягивается, и Машнов достает пачку сигарет. Никотин сейчас будет как нельзя кстати. Говорить о произошедшем в семье у обоих не хочется, потому Карелин начинает отвлеченную тему. — Знаешь, Замай недавно про забавный конструкт расссказал. Постирония, это что-то больше иронии. Знаешь, как будто вся грязь накопившаяся внутри выливается в издевательскую иронию, наполненную бессмысленным дерьмом. Сложно описать. — Вздыхает Слава, пытаясь сформулировать мысль. — А какой смысл от нее? — Интересуется знатно уставший Мирон. — Разве не получается, что это очередной поток лжи и абстракционизма? — Это все еще настоящие мысли и эмоции, просто завернутые в плотную ткань абстракции и троллинга. — Серьёзно рассуждает Слава. — Да почему настоящее? Настоящее это живое, люди из мяса и крови. Они дышат, болеют, разлагаются, это невозможно сыграть. Это не театр, где спектакль поставлен человеком и несет в себе хоть что-то живое. Это не истории, основанные на жизненном опыте. Постиронией можно выколоть глаз? Или убить человека? Или хотя бы хуй отрезать? — Разве все живое заключается в том, что может умереть или убить? — Смерть и болезни единственное, что нельзя подделать. — Я бы поспорил, взять те же спектакли, фильмы или людей, которые бежали от прошлой жизни. — Факт подделки все равно останется, более того он всплывет. А вот факт смерти останется таким же. А больного человека вообще сложно сыграть, и такое не любят. Смотреть жалко, неприятно и иногда мерзко. — Пожимает плечами Янович.- Бля, а натюрморт для тебя тоже подделка и не искусство? — Слава разглядывает лицо Фëдорова, словно пытаясь понять, серьёзно ли он. Что самое страшное, Мирон абсолютно серьезен. — Да блять, за натюрмортом стоит художник, живой и дышащий. Если это условно тренировка навыков, то это нельзя назвать искусством, а если нет, то это восприятия человека. Захотел же он нарисовать почему-то эту картину. — Дядь, ты сам себе противоречишь, сначала гонишь на людей с абстрактным восприятием мира, а потом говоришь, что у каждого разное восприятие. У вас в гуманитарном логика — это архаизм? — Мирон замолкает после слов Карелина, словно услышал что-то кардинально новое. Он не то чтобы с кем-то рассуждал на такие плавучие темы, пару раз по пьяне с Охрой, но они никогда не возвращались к этому. А тут полноценный и серьезный разговор, только вот пауза для переосмысления своей жизни затягивается. — Ты там помер что-ли от нагрузки? — Иди ты. — Лаконично огрызается Фëдоров. Не нравится ему, когда картину мира рушат его. Славка на это лишь пожимает плечами и затягивается еще глубже. — Ладно, возможно я не прав. — Тяжело вздыхает еврейчик. Признавать свою неправоту он тоже не любит. Янович ждет очередных язв от Машнова, но тот лишь пожимает плечами и продолжает курить. Возможно Слава не такой плохой, как представлялось в голове.- Вано недавно тоже говорить о постиронии начал, это вы его толкнули? — Беззлобно фыркает Фëдоров. — Все вопросы к Светло, я не виноват, не бейте! — Театрально пугается Машнов, после очень криво улыбаясь. Сигарета в руках Карелина будто растаяла и он еле слышно матерясь поджигает еще одну. — Две вподряд? — Удивляется Мирон, он, конечно, и сам много курит, но две вподряд, особенно посреди ночи, такому слабому организму, как Славин… это как-то слишком. — Я не сосредоточено курил. — Бурчит Слава затягиваясь. — Это как вообще? — Ну, я не концентрировался на никотине который в меня начал попадать, а чтобы от никотина штырнуло, надо сосредоточенно курить. — Ебануться. — Удивленно разводит руками Мирон, действительно пытаясь вникнуть в суть. Сосредоточенное курение это конечно сильно. — Ваша компания меня пугает иногда до ужаса. — Боишься тяжелых философских взысканий? — Скорее, в каком состоянии вы их придумываете, наркоши ебаные. — Да не употребляем мы! — Искренне возмущается Слава. Даже алкашом его назвать было бы справедливее, не сильно конечно, но там хотя бы основание есть. Машнов между прочим ни разу в жизни даже не пробовал наркотики! — А тогда в подъезде?.. — Да блять, ты меня об стену ебнул, может я себе сотряс легкий заработал! Вот и болты были! — Бурчит Слава, все еще недовольный. — А что у вас в жизни то происходит, что вы до такого в трезвом уме докатываетесь? — Фëдоров все еще не верит, в то, что Карелин не наркоман. — Всякое разное. — Огрызается Слава, наконец сосредотачиваясь на сигарете. Так проходит некоторое количество времени в тишине, наглый кот наконец докуривает. - Ты сильно злишься? — Слегка виновато уточняет Мирон. — Ну мне не нравится, что ты считаешь меня наркоманом ебучим! — Продолжает ворчать Славик, не совсем понимая, про какую злость говорит Фëдоров. — Да я не про это блять. — Закатывает глаза еврейчик. — А про что? — Ты серьёзно?! — Если ты щас не обьяснишь, я тебе… — Я твоего отца ебнул! — Вспыливает и выкрикивает Янович. От крика в дали визжит и уносится кошка, а в одном из окон загорается свет. — Ну не ебнул, а отрубил, но смысл не сильно меняется. — Слава не знает, как на это реагировать. Он некоторое время сбегал от этих мыслей, но сейчас, когда вопрос задается напрямую… это ставит в тупик. Причем эмоциональный, Машнов даже расплакаться не может. Вообще ничего, просто злоба, пустота и какая-то издёвка. То ли над остальными в качестве эмоциональной защиты, то ли над самим собой. — Ну и что молчишь? — Мирон, отъебись, а? — Страдальчески просит Слава, понимая, что упертый патлатый еврей, вряд ли отступит. — То есть как тебе за мной со своим «гей не гей» бегать, то это замечательно, а как я серьёзные вопросы задаю, так мы сразу в отказ! — Ворчит Мирон, хватая Карелина за руку, то ли чтоб согрется, то ли чтоб тот не убежал. — Да не ебу я что тебе говорить. Ну вырубил. Молодец? Ужас, я тебя ненавижу? Я не знаю твою мать. Этот придурок опять упился, ты пришел и вырубил его, я сбежал и не получил пизды. А на кухне мать осталась, я не проверил и не буду, страшно мне. Что ты блять услышать хотел? — Срывается Слава, поворачиваясь к Яновичу вплотную. Мирон аж замирает от такой экспрессии. — Прости, наверное? — Фëдоров аккуратно глядит Карелину в глаза. — Если уж у нас, блять, вечер откровений, то может пояснишь, нахуя завалился ко мне и… и теперь задаешь эти блядские вопросы? Ты сука резко проникся моей фигурой? Или после рандомной проверки ориентации, решил сделать тест еще раз? Нахуя ты пришел, ебланище? — Вся желчь Машнова выливается на Яновича, абсолютно вся, но почему-то Мирон считает это чем-то хорошим. Чем-то интимным. Вряд ли Славка так на каждого прохожего с криками бросается, а это уже значит как минимум то, что ему не все равно. — Я пришёл, потому что долго, как в трезвом состоянии так и не очень, раздумывал над тем, что произошло. И вот сейчас, я возвращался с дохуя масштабной пьянки, я дома не был с неделю. Может и больше, я не помню если честно. В школе, как ты мог заметить я тоже не появлялся, но на это похуй, мне это прощают. Ну и встретив на пороге ментов и злого батю, который начал вдалбливать мне что-то в мозги, я решил убежать. — Пожимает плечами Мирон, открываясь Славе в ответ: не так экспрессивно, злобно и с чувством, по-своему. По-настоящему. — Почему… почему ты сбежал от него? Если бы мой ребенок неделю или больше дома не был, я бы тоже был испуган и зол. На себя правда, но зол. — Кашляет Машнов. — Испугался. — Абсолютно честно признается Мирон, чувствуя, как ëкает сердечко. Ему и сейчас страшно, страшно, что Карелин рассмеется. — Ты не смейся только! — Ничего смешного не вижу. Я тоже отца боюсь. — Признается в ответ Карелин. — Я его боюсь из-за выпивки, а ты своего почему? — Иногда мне кажется, что эти причины очень глупые. Но в моменте, я клянусь, меня каждый раз трясет. — Заходит издалека Мирон, словно прощупывая почву. — Давай уже говори. — Бурчит Слава, толкая его в самую середину поля, мол, нечего щупать. Увязнешь — вытащим, не увязнешь — хорошо. — Я не могу к нему однородно относится. Ну, он то как мудак себя ведет, то как хороший отец. Он вроде добрый, вроде есть, но он не может защитить, понимаешь? Его никогда нет рядом: он в работе, в себе, в книгах, я никогда не слышал от него ни единого совета. Он никогда не интересовался моей жизнью, и когда начинает делать какие-то эмоционально окрашенные поступки, мне страшно. Я тупо не понимаю, как к нему относится, и меня сука изнутри рвет. — Выдает на одном дыхании Мирон, почему-то заранее готовясь ударить Славу, если тот вздумает ржать. Но Машнов лишь грустно слушает и кивает. Неужели у него также? — Че киваешь то? — Понимаю тебя. Несмотря на общий взгляд, в котором может показаться, что я ненавижу его, это не так. Я не могу ненавидеть, ну могу, но мне плохо от этого. Мы и футбол смотрели вместе, и на матчи СКА Хабаровск ходили, и шутки шутили. Он даже чай мне постоянно приносит в качестве извинений. Я не знаю. Мама его боится и, скорее всего, давно не любит, но не может развестись. А я? А я не знаю. Оба замолкают. Слышны лаянье собак, визги котов — и всё это где-то совершенно отдаленно. Лампочка в фонаре, люди курящие на балконе и они, сидящие на бордюре, сбежавшие из дому. — А почему именно ко мне прибежал? — Насупливается Слава, подгибая ноги под себя. — Потому что последнее, о чем я думал до пьяного угара — это ты. Возможно и в угаре думал, но я не помню ничерта. — У Фëдорова даже щеки вспыхивают, неловко ему говорить такое Славе. Они ведь не друзья же. Наверное влюбиться в друга было бы легче. Только не в Охру, Мирон этого не переживёт. — Ты думал? — Слава не заканчивает вопрос, но он итак понятен, хоть и кажется подъебкой. Получая кивок от Фëдорова, Машнов уточняет. — И? что надумал? — Карелин спрашивает аккуратно, настороженно, хотя бы потому что он сам пока не знает, чего хочет. Сердце уже давно дает странные предпосылки к Яновичу, но Слава не был бы Славой, если бы позволял эмоциям строить взаимодействие с людьми. — Может… Блять. — Мирон вскакивает с бордюра, чем пугает Машнова, быстро закуривает и начинает ходить кругами. Когда мысли собираются воедино, он наконец выдает. — Может попробуем…это… встречаться? — Фëдоров от нервов делает три тяжелые тяжки в подряд и начинает слушать собственный пульс. — Ты… серьёзно? — Ни капли издёвки или осуждения в глазах Карелина нет. Сейчас перед Мироном можно увидеть настоящего Славу: напуганного, неверящего, но надеявшегося. — Ну за ручки в школе нам лучше не ходить, дабы пизды не огрести, но я серьёзно. — Встает как вкопанный Янович. — Я не против. — Уводит глаза в асфальт Слава. Ему страшно. И от того, как быстро все развивается, и от того, что он встречается мало того, что с парнем, так это блять Мирон Янович. Лучший ученик, главная звезда школы и злобный карась сарказма. Карась, потому что однажды, Мирон пришел в школу с сачком и карасем внутри. — И теперь мы видимо встречаемся? — Немного неловко спрашивает Фëдоров, на что получает ответ Машнова. — Да. — Может тогда прогуляемся по ночи? — Просит Янович, не желая бросать разговор сейчас. Разговор то интересный! — Давай кружок по пятачку, я вызову на всякий скорую матери, а потом свалим подальше. — Не думаешь, что поздно для скорой? — Никогда не поздно. — Ворчит Слава, поворачивая на пяточок и набирает скорую. Ситуация изложена, и скорая уже мчится, значит пора валить. Они сбегают на недостройку. Вдали видна каморка охранника и сам он спящий. Вот место для ночевки, не всю же ночь им проводить на бордюре. На строечке не так уж и плохо, если знать места, а Машнов их точно знает. Завтра в школе, Светло блять ахуеет. И если уж говорить о светлости, то когда двое наконец находят положение, на улице уже светает. Первый урок: ни Славы, ни Мирона не видно. Только Светло на второй парте и Евстигнеев на пятой. Оба злые и перепуганные за своих друзей. В класс неспеша заваливается учительница географии, от которой всех уже натурально тошнит. Начинается как обычно с пересадки галëрки вперед, и Охра угождает прямо к Ване за парту, что уже хорошо. Светло быстро пишет что-то на оторванном крае тетрадки и передает это Евстигнееву. «Ты знаешь где этих двоих носит? Твой еврей Славе ничего не сделает?» — Ване становится до ужаса смешно с постановки вопроса, но он сдерживается и пишет в ответ: «Ниче не сделает, он безобидный. Если ты не заметил, мы пили неделю, мб отсыпается или с родаками беда. Что с твоим наркоманом не знаю.». Ваня злобно тыкает ручкой между ребер Евстигнееву и очень агрессивно строчит. Несмотря на всю злобность, «сообщение» пишется быстро: «Мы не наркоманы!». Только вот прочитать написанное Вано не успевает, подходит Валентина Семеновна и отбирает записку. — Да как вы смеете! На моем то уроке! — И прочие причитания учителя. Записка в руке мечется, а Светло думает о том, что там будет. — А я вот сейчас на весь класс прочитаю! — Не на… — Не успевает Ванечка запротестовать, как на весь класс разносится: — «Мы не наркоманы». — Класс затихает, а после хохочет во весь голос, пока географичка краснеет, раздувается и начинает орать. — К директору, Светло! — Ваня уж не знает, что конкретно ей не понравилось, он же написал, что они не наркоманы, а реакция будто всё наоборот! Однако уже ничего не попишешь, и приходится тащиться к директору, который итак славится своей любовью доебаться. Стук в кабинет, громкое басовитое «входите» и крайне непонятное существо на кресле. Ванечка даже давится воздухом при виде этого. Директор-то новый, у него Светло еще не был, два года избегал этого момента, а тут нате. Нечто больше похожее на жабу или грушу, нежели на человека, да ещё и с пафосным видом, Ванюше от такого тошно становится, и он уже не уверен, что не наркоман. — Итак, молодой человек, по какому вопросу? — Спрашивает данное нечто, после чего в кабинет вваливается Валентина Семеновна, уже громко кудахтая и распуская перья. Директор внимательно ее слушает, после кивает и вновь начинает говорить своим басовито-скрипучим голосом. — Иван, подобные обсуждения просто недопустимы. Я уверен, что вы действительно не относитесь к той касте людей, про которых писали, однако я обязан протестировать вас. — Чего? — Взрывается Светло. Ванечка стерпеть может многое, но вот так его лучше не доводить. Пытливый ум, острый язык и богатый словарный запас — всё, чтобы очко у собеседника не потухало, также как и собственное. — Да вы права не имеете! Во-первых это только с разрешения родителей, во-вторых это всего лишь дурацкая записка! Куда вы меня проверяться отправите? В ментовку? — Злится Ванечка, еще даже не успевая ничего сказать про слово «каста» в речи высокомерного ублюдка, а тот кажется совсем умом тронулся и действительно кого-то вызывает, видя как горит у Вани. — Не школа, а блядский цирк. Я итак понял что вы кого-то на меня вызвали, так вот знайте, я вас всех на хую вертел. Касты, касты, ты людей ещё на сорта подели, уебище. — Беснуется, как в последний раз Светло, встречая замечательных полицейских, которым, видно, делать больше нечего, примерно такой же речью. Если раньше ещё было возможно отмазаться и сказать, что директор ебанутый, то сейчас, после того, как Ваня сообщил менту, что он идиот раз сюда приехал, надежды остаться вне обезьянника нет. Когда наступило утра семь, Слава подорвался и огляделся, не сразу вспоминая события вчерашнего дня. Только спящий прям рядом Мирон обо всем напомнил. Расталкивая еврея, Машнов пытается размять затекшие от неудобного сна конечности. — Ты как? — Интересуется Мирон, прочищая горло и почти сразу же суя сигарету в рот. А чего ждать то? — Все затекло, как проклятое. А ты как? — Машнов берет уже заженную сигарету Яновича и делает тяжку у него, патлатый в ответ на это лишь хмыкает. — Да также. Только голова ещё болит, больше самогон не пью. — Забавно морщится Фëдоров. — Я сейчас домой, за вещами завалюсь, в школе уже давай увидимся? — Предлагает вариант развития событий Карелин, неспешно бредя по недострою. — Без проблем. — Соглашается Мирон, вот и разговор сошел на нет. А о чем еще говорить? Утро не для разговоров, вообще удивительно хотя бы то, что они друг другу глотки не перегрызли. Молчаливый путь, молчаливое прощание, и Слава идёт к своему дому. В сердце начинает щемить уже тогда, когда видна полицейская машина у подъезда. Подходить ближе все меньше хочется, однако уже поздно, один из полицаев стопает юнца. — Вы случайно не Вячеслав Машнов? — Не случайно, но да я. Что случилось? — Даже сейчас не может не язвить парень. — Ваша мать сейчас находится в больнице, на удивление, в довольно хорошем состоянии, чего не скажешь о вашем отце. Сейчас врачи делают все возможное, чтобы спасти ему жизнь, но это ничего не гарантирует. Вы должны проехать с нами для дачи показаний. — Чеканит молодой мент, беря Карелина под руку. В голове путаются мысли, начинает подташнивать. На него же это не повесят? А если будут спрашивать где ночевал? А что с отцом? Что будет если он не выживет? — Слишком много вопросов у Славы, а у оперов кажется слишком много подозрений, потому по приезде его сажают не куда-нибудь, а в самый настоящий обезьянник. Спасибо что хоть в пустой. Но какого удивление Машнова, когда туда же вталкивают злобно матерящегося Светло. — Ваня? — О блять. Живой. — Ванечка в миг отвлекается и успокаивается, обнимая лучшего друга. — Так вы голубки хорошие друзья значит? Еще лучше. Иваныч, материала много, работаем, кабинеты поосвобождай! — Прикрикивает ментяра, который вез Машнова. Слава и Светло переглядываются, давая понять, что обсудят абсурд того, за что их посадили после, а сейчас, надо что-то делать. Или лучше ждать, хотя это неизвестно. Почему-то становится довольно страшно. — Слышь, голубой жандарм, хочешь анекдот про парты расскажу? — Скалится Ваня.