И я все еще здесь

[......]

Пран говорит чуть удивлённо: — О, это же Вай! И стоит Корну чисто по инерции обернуться на окно, что как раз выходит на дорогу, у него пропадает аппетит. Там и правда Вай — стоит себе, ждет зеленый свет на перекрестке среди толпы и отчего-то чуть нервно дергает край собственной рубашки, будто от нетерпения, что вызывает одновременно и умиление, и беспокойство. Так на него не похоже. Корн и хотел бы себе солгать, что совершенно не рад его видеть и вообще нет ему никакого дела, но подскочивший мгновенно пульс безбожно выдает — черт, черт, черт, отбивается эхом в ушах, как же достало! Никто об этом не знает, конечно, но от себя не убежишь и себя же не обманешь. Они снова не виделись слишком долго, он снова позволил себе скучать по Ваю так, будто когда-либо вообще имел на это право. И все это его б е с и т. — Должно быть, идет с дополнительных занятий, — сообщает непонятно зачем Пран и тут же приподнимается. — Я позову его к нам. Пат ловко перехватывает парня под локоть и усаживает на место рядом с собой. — Не-не, — говорит он. Взгляд у него хитрый, прищуренный, с таким Пат всегда замышляет либо пакости, либо самый «гениальный и беспроигрышный» план действий, за который потом прилетает всем, кто находится в радиусе досягаемости, а потому Корну заранее не нравится происходящее. Тот осматривает медленно всех за столом — Чанг и Мо копаются вдвоем в одном телефоне и тихо что-то обсуждают, не замечая больше ничего вокруг, будто не они вовсе предложили им перекусить вместе полчаса назад. А затем Пат переводит этот взгляд на Корна, и Корн поджимает лодыжки под столом с очень плохим предчувствием, но продолжает усиленно делать вид, что увлечен только своим обедом. — Давайте Корн его позовет, ага? — Не думаю, что это хорошая идея, — тут же отзывается вместо него Пран с большой опаской в голосе. За такие здравые вещи с каждым днем этот архитектор вызывает у Корна все больше уважения, но он, конечно же, не станет говорить об этом вслух. — Ну ты ведь хотел, чтобы они подружились, — Пат ободряюще улыбается, щелкая парня по носу. — Так вот пускай налаживают контакт. Корн, что скажешь? Корн бы ничего вообще не хотел говорить, если интересует его реальное мнение. Он просто пришел, черт возьми, поесть! Можно ли как-то обойтись без Вая, который и без того вдоволь терроризирует Корна в его собственных мыслях на ежедневной основе? Про себя он проклинает и Вая за то, что так не вовремя оказался в этом месте, и самого Прана, который заметил друга в толпе и, конечно же, не смог смолчать. Теперь уже под четырьмя пристальными взглядами — три из которых любопытные, один — Пранов — испуганный, Корн цепляет на себя маску непринужденной усталости, чтобы дать всем понять, что он вовсе не желает идти и куда-то там звать Вая. Выдерживается кинематографическая пауза, за которую Корн успеет в голове перебрать несколько вариантов исхода событий, но ни один, где присутствует имя Вая, не может быть благоприятным априори. Корн вздыхает, смотрит тяжело на лучшего друга, распаляясь еще больше от его ухмылки, но молчит, упорно делает вид, что ему плевать на всю эту ситуацию абсолютно, на какие-то отношения, на возможную дружбу. Ему, разумеется, нет дела. — Ну потешься, потешься, ладно, — бросает развязно Корн, кладя салфетку рядом и выходя из-за стола. Он делает это просто потому, что Пат — его друг, каким говнюком бы ни был, и он может оказать в очередной раз ему это одолжение. Вовсе не оттого, что у самого сердце бьется в приступе взволнованности и ладони потеют от желания скорее увидеть Вая, услышать его, схлестнуться с ним очередным потоком. На самом деле, чувства его в этот момент очень двойственные — он хочет оказаться с Ваем рядом, так необдуманно и просто, но даже сейчас понимает, что это, скорее всего, испортит настроение и ему самому, и Ваю, хотя тот даже через окно не выглядит счастливым хоть сколько-нибудь. Стоит ли его тревожить, зная, что тот не жалует его компанию? И что такого вообще сказать ему, чтобы тот правда согласился присоединиться к ним за обедом, а не послал нахрен? Корн не представляет, но соглашается, потому что он хороший друг и не любит отказывать. Выбирается из-за стола показательно медленно, будто надеется, что за это время Вай успеет не только перейти дорогу, но и внезапно уехать в другой город — так всем будет проще, а особенно Корну. Но когда он выходит на улицу, Вай все еще в пределах видимости, и Корн с каждым шагом чувствует, как со спины все сильнее давит нервозность. Как раз загорается зеленый свет, и толпа шустро плывет по пешеходному переходу, а Корн, сам не знает зачем, бросается за ними следом, ловко лавирует мимо людей, чтобы избежать столкновения, и все же догоняет Вая, когда тот уже оказывается на другой стороне улицы. — Вай! Эй, Вай, подожди! Когда Вай оборачивается на голос, его красивое лицо искажает смесь удивления и досады. Он недовольно интересуется: — Чего? У Корна от его тона всякий раз сердце уходит в пятки, вся та жалкая уверенность, которую он так бережно собирал по крупицам до этого, чтобы пронести гордо и смело, рассыпается вдруг прямо на глазах и теряется под колесами проезжающих мимо машин. Этот взгляд напоминает ему о тех временах, когда они выбивали друг из друга дух при первой же возможности и позволяли себе отрываться на полную, не стесненные никакими соглашениями и обещаниями. Теперь обстоятельства уже другие, и все вокруг так резво приспособились к новой жизни, что даже удивительно, только они с Ваем остались прежние и безобразно отстают от своих друзей, продолжая все биться лбами в стену, не видя иного выхода. Ну. Нет, Корн этот выход хотя бы пытается найти. С переменным успехом. — Привет, — бросает он неловко, когда останавливается напротив всего в нескольких шагах. И невольно, всего на секунду, на крохотный ничтожный миг, позволяет себе бездумно на него любоваться — как засматриваются на произведения искусства в галерее или на живописный пейзаж, что так сложно запечатлеть на камеру и передать словами кому-то другому. Ведь да, он скучал, так невыразимо и постыдно скучал по нему, что теперь будто кислород разом бьет в голову, восполняя недели голодания, а по коже пробегает щиплющий морозец, несмотря на палящее послеполуденное солнце. Корн путается в ногах, путается в словах, говорит несвязно: — Ты… тут мимо проходил, а мы, ну, зашли перекусить, и Пран с нами, он… — Ага, я видел вас, — отвечает Ват бесстрастно. — Не знал, что теперь он тусуется не только с Патом, но и со всей его шайкой инженеров. Будто речь о бродячих псинах — блохастых и невоспитанных. Вай такие выраженьица страшно любит конечно. А Корн раньше, не особо церемонясь, разбил бы лицо этому ублюдку за настолько пренебрежительное высказывание в их сторону, и все, как прежде, закончилось бы побоищем — у него чешутся руки от одной мысли, но совершенно, совершенно нельзя это допустить. Он же не идиот. Сейчас Корн проглатывает зачатки негодования, прощает Ваю даже больше, чем тот на самом деле заслуживает, и продолжает вести разговор в приветливой, почти слащаво-милой, насколько он способен, манере. — Это произошло спонтанно, — объясняется Корн размыто. — Ого, какие мы слова знаем. — Заткнись лучше, а? — выплевывает чуть устало. — Мы, в общем, не планировали обедать вместе. Вая явно не впечатляют подобные оправдания, да и вряд ли он ожидает их, в принципе, поэтому спрашивает уже жестче: — Клево, так а от меня ты чего хотел? Корн настолько переволновался, что и сам забыл, зачем здесь и что собирался изначально сказать. Он просто хотел его догнать — не понятно? Хотел с ним заговорить, увидеть, обратить на себя внимание — разве этого мало? Ему бы просто болтать с Ваем день напролет наедине обо всем на свете и не делить его больше ни с кем. Он даже не надеется на большее, ничего не смеет просить, когда смотрит в эти штормовые глаза напротив. Ему бы хоть что-то… Хотя бы крупицу Вая оставить себе, чтобы бережно схоронить и утешаться ею, но их прошлые стабильно-взрывные отношения теперь разрушены, и Корн остается совсем ни с чем. Поэтому ему приходится ответить совсем не то, что крутится так хаотично и беспардонно в мыслях. А то, что будет правильным (что бы это ни значило). — Мы подумали, может, ты голодный? Пат всех угощает, — и это, конечно же, неправда, но должен же Корн хоть как-то подсластить пилюлю. — Зовешь меня к вам? — уточняет Вай с нескрываемым сомнением. Он так сильно прищуривается, что это почти похоже на то, как если бы он скривился от отвращения. Корн тяжело вздыхает, словно запыхавшись от бега. — Да. Вай замолкает на пару секунд, будто бы действительно раздумывает над столь щедрым предложением. Он бросает взгляд через плечо Корна, выискивая в окнах заведения знакомые лица — оба даже не сомневаются, что за ними все это время пристально наблюдают ребята, оставшиеся в кафе, как за цирковыми тиграми во время представления: все гадая, перегрызут эти двое друг другу глотки или найдут, в конце концов, общий язык. Вай лишь слегка ниже ростом, но ему приходится отклонится вбок, чтобы рассмотреть окна через дорогу, и это выглядит действительно очаровательно. После этого он говорит: — Пожалуй, точно нет. Корн не сдерживает нервного смешка. — Так пожалуй или точно? Поведя плечом, тот поправляет сумку одной рукой, пока вторую засовывает в карман. Закатывает глаза, будто его попросили вдруг оценить чужое чувство юмора, и окидывает Корна еще одним тяжелым взглядом — с явной неохотой. А затем он вдруг улыбается, что абсолютно обескураживает Корна и разом выбивает воздух из легких, но в следующую секунду тот замечает, что улыбка эта вовсе не затрагивает темных глубоких глаз Вая, да и не улыбка это вовсе — больше тянет на снисходительный оскал человека, которому очень и очень осточертело объяснять кому-то очевидные для всех вещи. — Во-первых, — начинает он вкрадчиво, — я не думаю, что мне есть место в этой… интересной компании. — Я тоже там буду, если что, — бестолково вставляет Корн, тут же жалея об этом. Вай вскидывает брови в явном удивлении, их взгляды снова сталкиваются, как две несущиеся друг на друга кометы, и у Корна пересыхает во рту, а сердце заходится по новой, когда Вай таким легким и невинным жестом чуть склоняет голову к плечу. — А это и есть «во-вторых», — добивает тут же он абсолютно неосторожно, и, вопреки движениям, голос его тверд и почти враждебен. У Корна его трещащее сердце уже начинает скрипеть на зубах. Он выдыхает через плотину всех невысказанных чувств и обид, силой уговаривает себя не взрываться злостью, не вестись на столь виртуозную провокацию. Просто быть спокойным. Он ведь умеет. Ладно. — Ладно, — наигранно равнодушно он пожимает плечами, чем заслуживает легкое удивление со стороны Вая, — пусть так, все равно, — говорит, будто правда. — Но еще там Пран, и именно он тебя зовет. — Если бы он звал меня, он бы сам подошел, не думаешь? Что-то я не вижу его рядом с тобой. — Он и собирался, — настаивает Корн, — но Пат попросил меня сходить. — Зачем? — уточняет непримиримо Вай, и весь его вид излучает только раздражение. — Он… — Корн кратко оборачивается через плечо, будто ожидая за спиной увидеть друга, и неосознанно тянется потрепать высокий хвостик на голове — выдает в себе нервозность. — Они, в общем, с Праном все еще хотят, чтобы мы, э, подружились. — Мы в детском саду, что ли, или как? — Вай громко цыкает, не удовлетворенный ответом, и пропускает вдруг свистящий смешок. — То, что мы заключили мир, не значит, что я должен под ручку с вами ходить на обеды и заплетать тебе косички. О, а было бы неплохо, думает мимолетно Корн и так сильно жалеет, что представляет эту картину в своей голове. — Мы просто теперь не достаем друг друга, вот и все. Заметь, я действительно выполняю этот уговор, в отличие от некоторых, — говорит Вай с явным намеком на Корна, небрежно взмахивает рукой, будто надеется сдуть из виду мешающую мошку, а затем в последний раз смотрит ему за спину. — Так что, если это все, я, наконец, уже пойду, а Прану можешь сказать, чтобы в следующий раз не присылал никого, если хочет поговорить. Корну остается только беспомощно наблюдать — снова — за удаляющейся фигурой. Вай любит уходить первым, Вай любит, когда последнее слово остается за ним. Такова уж его натура. А Корну и правда нечего больше сказать — в голову не приходит ничего дружелюбного или мягкого, чем можно было бы сгладить случившееся, а быть в отместку злым он не должен, чтобы не делать хуже. Он старается повторять про себя, что все в порядке — это же Вай. Он всегда знал, с кем имеет дело, он всегда знал его паскудную натуру. Нечего удивляться такому отношению. Вай — словно дикий лисенок, игривый и обворожительный, но кусает всякого, кто подойдет ближе дозволенного, и ни за что не дается на руки. И Корну Вай явно ничего не позволял, а он продолжает к нему раз за разом подходить. Конечно, реакция будет соответствующей. Поэтому Корн думает про себя, что ему просто следует быть еще терпеливее. Мудрее. Он ведь не идиот, да, он вполне может быть хорошим. А затем — ох, затем Вай оборачивается, зависнув в дюйме от следующего шага, и бросает, глядя Корну прямо в глаза: — Но правда, прекрати вести себя, как послушная дворняга Пата, это мерзко. Ты таскаешься за мной только потому, что он так сказал? Может, уже будешь делать, что сам хочешь, а не что хозяин прикажет? Или для тебя слишком сложно? Корн явно начинает ненавидеть все, что творится между ними сейчас. Корн явно не железный. У него есть свои пределы. И сейчас… ему сносит крышу. Он скрипит зубами, чуть опуская подбородок, и сам не знает, почему это задевает сильнее прочего. Почему именно это. Может, дело и не в словах вовсе — просто, когда чаша оказывается переполненной, вода начинает течь наружу, и неважно, будет ли эта вода такой же или особенной. Может, более ржавой. В любом случае, эти слова оказываются той самой последней каплей для Корна — когда срывается с места и хватает этого ублюдского архитектора за грудки, притягивая ближе, Корн шлет к чертям терпение, на которое прежде едва не молился. Стоит Ваю только ухмыльнуться в его руках и напрячься всем телом, отвечая вызовом в глазах, Корн забывает про дружелюбный тон. Когда, наконец, отпускает себя окончательно и позволяет кулакам действовать так, как те привыкли и как умеют, Корну совсем нет дела до того, кто из них мудрее, а кто на самом деле — полный идиот. Они просто набрасываются друг на друга, словно все время только этого и ждали оба с одинаковой силой, и между ними перестает существовать что-либо лишнее — только они оба и все, что никакими словами попросту не высказать; гудящий рой улиц стихает, заглушается шумом вскипевшей крови в ушах и тяжёлым дыханием рядом. Они делают то, что могут лучше всего, и делают это от самой души — диалог на понятном им языке. И это одна из вещей, что делает Вая для Корна незаменимым. Когда из кафетерия подоспевают ребята, Вай уже прижимает Корна к бетонной стене, отрывая небрежным движением край воротника, он замахивается для следующего удара, а Корн весь замирает в предвкушении и смотрит на Вая во все глаза — желая запомнить каждую деталь, запечатлеть его рядом с собой таким встрепанным и поколоченным. Запомнить все удары, обращенные ему с искренним чувством, разрушительно-страстным. Он не отворачивается, не жмурит глаза, он хочет видеть Вая каждую секунду, пока может. И особенно сейчас. Он смотрит. Он жаждет получить этот прямой тяжелый удар не меньше, чем Вай желает его избить. Хотя бы где-то у них все взаимно. Но их все же останавливают — невовремя и так бестактно. Пран вмешивается первым, перехватывает руку Вая всего за секунду до, оттаскивает сразу в сторону и твердо стискивает пальцы на локтях друга, сминая одежду едва не до треска. В этот момент Корн видит отражение своего разочарования в потемневшем взгляде Вая, и он четко понимает — Ваю тоже это нужно, может, не настолько сильно, как ему, но нужно. И сейчас Корну так хочется потянутся следом за ним, чтобы они остались столь же близко и только вдвоем, их ведь попросту нельзя так жестоко разлучать. Вырвать его из рук Прана и оставить подле себя. И как самая бешенная, неотесанная собака рычать на любого, кто сунется к ним хоть чуть ближе. Но Корн, он не такой смелый все же, поэтому позволяет случится тому, что происходит. — Я же сказал, черт побери! — восклицает между тем Пран, бросая гневный взгляд на Пата. — Я же сказал! Это очень, очень плохая идея! Зачем я послушал тебя вообще? Вай в его руках поначалу извивается, пытается сопротивляться, но Пран сильнее, он ощутимо встряхивает друга и, развернув к себе лицом, обращается строго: — Я же просил тебя! Вай, серьезно! — Чувак, ну правда, какого хрена? — в это же время спрашивает у Корна Пат. Он со своей стороны более спокойный — только придерживает Корна за плечо, чтобы не отходил от стены и даже не пытался продолжить, а Корн и не шевелится вовсе, все поглощая взглядом Вая, пока тот приходит в себя и вытирает кровь, что выступает из носа. Ваю в свое оправдание сказать особо нечего. Как и Корну, в принципе. Оба уже высказались действиями, и этого вполне достаточно. Их растаскивают и отчитывают, как нашкодивших сорванцов, и это до того забавно, что Корн не может перестать улыбаться. Утром его ждет фингал и пара ссадин, лопатки до сих пор жжет от удара, а рубашку придется латать, но это стоило того, определенно. Ему все равно в этот момент на то, как сильно огорчается кто-то из друзей, на то, как они выглядят со стороны, и что здесь так много прохожих. Вай сказал ему делать то, что он сам хочет. И он сделал. Он хочет Вая — всего и себе, и пускай получает Корн совсем немного, только крупицу былых эмоций, это отдается в нем особым чувством. Пускай даже между ними не может быть ничего больше, и Вай ни за что не подпустит Корна ближе, такие вот столкновения — все, что у него осталось. Вай бросает последний свирепый взгляд в его сторону, и Корн в этот момент почти любит его, такого безудержного и экспрессивного, подмигивает ему игриво, даже не пытаясь нацепить на лицо мало-мальски правдоподобную маску ненависти. Вай кривится на это в своей привычной манере, показывает фак размашистым жестом, и после этого Пран его все же уводит. Оно явно того стоило, думает Корн. Он видит, что Пат внимательно следит за ним, пытаясь понять и что-то для себя переосмыслить, но даже это не беспокоит его сейчас и не пугает. Отпуская, наконец, Пат качает головой несколько раз, тяжело вздыхает, как уставший отец, что уже не знает, какими словами достучаться до своего чада, и от этого еще смешнее. На самом деле, Пат сам виноват. Пран предупреждал, что это плохая идея. Но тот ведь хотел повеселиться! Так чего же он веселится один. Разумеется, всерьез Корн так не думает и никого в своих ошибках не винит. И, конечно, он извинится позже, конечно, он пообещает впредь быть сдержаннее и даже действительно сделает все, чтобы на этот раз не нарушить свое слово. Но сейчас это все кажется пустым и ненужным. Не имеет смысла. Он не жалеет. Только откидывается затылком к стене, запрокидывает голову вверх, глядя в безоблачное ясное небо, и чувствует себя куда лучше, чем все предыдущие долгие дни до этого. Поэтому Вай просто необходим ему.