Ледяная лестница

Работа, на удивление, начала спориться. Дилюк приносил новые обломки, Кэйя лепил из них лестницу. Ступени множились, приходилось взбираться всё выше. Крио Глаз Бога издавал несколько вспышек, а потом его владелец спускался, чтобы немного отдохнуть, согреться, принять новую порцию обломков и продолжить постройку. Делом это всё оказалось не быстрым, но и торопиться было некуда. Вести учёт времени они не могли: на такой глубине всегда было темно независимо от времени суток снаружи, так что никто не мог сказать, прошло несколько часов, целый день или больше. Лестница была уже высотой в четыре или больше человеческих роста, когда Кэйя, в очередной раз спустившись, сел на свою порядком помятую накидку и шумно выдохнул. — Нужен перерыв подольше, — признался он. — Руки сейчас отвалятся. — Есть будешь? — Дилюк извлёк горшочек с рагу из сумки. Ответа на этот вопрос не требовалось: у Кэйи на лице было написано, что он готов сию секунду сожрать и рагу, и горшочек, и самого Дилюка, если останется место в желудке. Тем не менее, еду они разделили на двоих. Порция, казавшаяся раньше огромной, сейчас выглядела смехотворной и едва насытила обоих, хотя её согревающее действие, бесспорно, слабее от этого не стало. Дилюк взял себе чуть меньше, так, чтобы это было незаметно и не вызвало у Кэйи очередной усмешки, но, конечно же, Кэйя и заметил, и усмехнулся. — Ты делаешь больше работы, — хмуро пояснил Дилюк. — Но только потому, что с моим Пиро-элементом лучше не приближаться к этой штуковине лишний раз. — С твоим Пиро-характером, ты хотел сказать, — Кэйя захихикал. — Поразительно, что ты всё ещё хочешь шутить в нашей ситуации. — Поразительно, что ты не понимаешь, насколько шутки могут не позволить человеку съехать с катушек от отчаяния. Они продолжили строить, прерываясь порой, чтобы согреться, отдохнуть и пополнить запасы материалов; спустя ещё один неопределённый, но точно чертовски долгий отрезок времени лестница оказалась уже настолько высока, что пришлось собрать вещи и подняться вдвоём, чтобы уменьшить количество вынужденных спусков. Перед этим Дилюк сварил похлёбку из оставшихся от хиличурлского лагеря припасов. Окаменелое жилистое мясо и промороженные насквозь овощи долго не хотели размягчаться, но в конце концов горшочек из-под добротного томатного рагу оказался наполнен густым и питательным варевом, на которое Дилюк бы наверняка даже смотреть не захотел, реши ему кто-то подать такое в его тёплом богатом доме. Теперь же эта странно пахнущая, несолёная и мутная жижа, в которой плавали сероватые куски то ли капусты, то ли картошки, казалась ему, по меньшей мере, кушаньем, достойным Архонтов. Горшочек, успевший к тому времени полностью остыть и покрыться тонкой корочкой подмёрзшего жира, опустел на третьей по счёту стоянке, когда внизу уже виднелось только оранжевое пятнышко свечи руин. Дилюку не верилось, что они смогли забраться настолько высоко, но слабая радость от этого меркла, стоило бросить взгляд к потолку, который оставался недосягаемым и, казалось, нисколько не стал ближе с начала пути. Дилюк почти не чувствовал рук: примерно час (по ощущениям, не по факту) назад он отдал Кэйе свои перчатки. Они почти не разговаривали теперь, экономя силы и тепло, и тишину нарушало только редкое, но шумное дыхание, стук камней и тот хрустко-звенящий звук, который получается, когда что-то резко покрывается льдом. — Знаешь, что здесь написано? — Кэйя вдруг выпрямился. Кучка обломков у его ног была совсем маленькой. Это значило, что пора снова спуститься и принести ещё; Дилюк испытал при мысли об этом обречённый ужас. — Где? — Здесь, — он обвёл рукой стены, сближающиеся по мере того, как они приближались к горлышку своей бутылочной ловушки. — «Блаженны стремящиеся к свету, ибо тьме не по силам поглотить их». — Какая-то каэнрийская проповедь? — без особого интереса уточнил Дилюк. — Что-то вроде. Похоже, эта пещера когда-то служила для исправления грешников, — Кэйя вгляделся в высеченные строки. — «Наказание для гордецов есть их разрушенная гордыня». — И как они здесь исправлялись? — Со временем, — нехорошо улыбнулся Кэйя. — А времени у них было достаточно. Читали оставленные до них заповеди. Писали свои. Усваивали урок. «Всякая смертная душа есть пламя. Всякое пламя нуждается в топливе, дабы гореть. Всякому топливу настанет час иссякнуть». А потом замерзали насмерть. — И где тогда тела? — недоверчиво спросил Дилюк. — Я не видел ни одного, пока обходил пещеру. — Думаю, по истечению срока наказания их поднимали наверх, чтобы похоронить, — предположил Кэйя. — Грешники или нет — это всё-таки были люди. — Занятное выражение человечности, — пробормотал Дилюк и больше ничего не сказал. После того, как выяснилось, что они провели много часов в месте, где регулярно умирали люди, Дилюку ещё меньше хотелось возвращаться к подножию их лестницы, но ему всё же пришлось это сделать. Оставив Кэйю, он спланировал туда, где теплилась свеча руин, нагрёб ещё камней и огляделся в поисках чего-нибудь, что можно превратить в топливо для их усталых продрогших тел. Но кусок мяса, кажется, у перебитых хиличурлов был всего один, и от того осталось уже только воспоминание, а из овощей нашлась лишь побитая луковица, закатившаяся под одно из тел. С некоторой брезгливостью Дилюк отодвинул хиличурла, чтобы достать её, повертел находку в руках и вздохнул. Луковый суп — вещь прекрасная, но когда он варится на густом говяжьем бульоне, сдобренном кореньями, сливочным маслом и вином, и подаётся с поджаристой гренкой, на которой пузырится запечённый сыр… Ох, о таком сейчас лучше не думать. Дилюк сглотнул набежавшую в рот слюну. Что делать, понятнее не стало. Силы и так уже были на исходе, а без хоть какой-нибудь еды не шло и речи о том, чтобы продолжить работу, конца которой по-прежнему не видно, и надежда на спасение стремительно таяла, в отличие от окружавшего их льда. Глаз Бога еле тлел на поясе, и об него не получалось даже согреть окоченевшие пальцы. Дилюк протянул руки к свече руин, жалея, что её драгоценное тепло не наберёшь с собою про запас. — У тебя живот так урчит, что сверху слышно, — Кэйя мягко приземлился рядом; крылья его планера сложились с тихим хлопком. — Что, не нашлось еды? — Не нашлось, — мрачно пробормотал Дилюк. — Ничего, кроме мусора и хиличурлов. Может, из них рагу сварить? — Думаешь, кто-то из нас настолько конченый, чтобы приниматься за человечину? — Кэйя покачал головой. — Я себя пока так не чувствую. А ты? — Я? — Дилюк поглядел на него, как на больного. — Человечину? Ты о чём? Кэйя одарил его ответным взглядом, несущим в себе нечто симметричное, но с оттенком сердобольного сочувствия. Так смотрят на сироту, до которого не успела дойти весть о смерти родителей, на смертельно раненого, ещё пока не осознающего, что ему скоро конец. — Ты столько лет сражался с Орденом Бездны, но не смог выяснить даже такую простую вещь?.. — Какую вещь? — переспросил Дилюк, искренне не понимая, но Кэйя продолжал, будто не заметил его вопроса: — Чего ради тогда? Зачем ты перебил их столько, не удосужившись даже узнать, кто они и зачем пришли? — Какую вещь, Кэйя? — Это люди, Дилюк. Осквернённые, проклятые, но всё же люди, — надломившимся голосом сказал Кэйя, и по лицу его было видно, что он ненавидел каждое слово из этой фразы, которое пришлось произнести. — Или «были людьми», если тебе так проще это принять. Чёрные тела, едва прикрытые скудными лохмотьями, недвижно громоздились причудливыми валунами. В сумраке, разбавленном светом свечи, можно было различить скрюченные пальцы с отросшими ногтями и от руки нарисованные узоры на потрескавшихся масках. Люди, это люди, были ими или остаются, уже не так важно. Дилюк почти физически ощущал, как в голове его непонимание уступает место шоку, а тот — недоверию, и копятся вопросы, которые он не смеет задать. Глядя на лицо Кэйи, вообще боязно было открывать рот: оно само сейчас походило на маску, неподвижную, искусственную, с театрально нарисованной на ней эмоцией глубокой скорби. — Когда мы выберемся, ты расскажешь мне всё, что знаешь, — после долгой паузы сказал он удивительно даже для себя самого спокойным тоном. — Расскажу, — бесцветным голосом пообещал Кэйя. И зачем-то добавил: — Обещаю. Луковицу они отогрели у свечи, пока она не размягчилась, и после этого съели её, разрезав кэйиным мечом пополам. Чего-либо отвратительнее этого Дилюку пробовать не доводилось за всю его жизнь. Кэйе, судя по его лицу, равнодушному даже во время пережёвывания склизкой луковой мякоти, доводилось. Подкрепившись, если это так можно было назвать, они набрали столько обломков, сколько смогли унести, и вновь отправились наверх. Преодолевать ступеньки с каждым шагом становилось всё труднее; им пришлось оставить своё оружие внизу, чтобы хоть немного облегчить путь. Они поднимались, чередуясь, помогая друг другу, пока не достигли места, где остановилась их стройка. Тогда, сгрузив с себя ношу, они сели рядом, переводя дух. — Как думаешь, сколько мы уже здесь? — Дня три точно, — Кэйя задрал голову кверху. — Может, больше. Жаль, никто из местных не додумался повесить на стену часы и календарик. Столько места зазря пропадает. — Дня три… — эхом повторил Дилюк. — Нас уже ищут, наверное. — Нашли бы уже, наверное, — в тон ему подметил Кэйя, — Если бы ты удосужился хоть кому-нибудь сказать, куда собрался. — Заткнись. Но Кэйя решил не затыкаться. — Зачем ты это затеял? Тебе мало стало беготни по крышам в ночи? Продолжал бы свои бессмысленные подвиги, рубил бы хиличурлов направо и налево, все бы тебе хлопали, прихлёбывая знаменитое одуванчиковое вино, — Кэйя нервно посмеивался, но его слова сейчас совсем не звучали, как шутка. — «Богатства уничтоженного народа», хах! Ты и представить себе не можешь, куда решил сунуться! С какой стати тебе вообще это понадобилось? — Пытался выяснить, — очень тихо, стараясь не закипать, произнёс Дилюк, глядя в кэйин единственный глаз. — Что ты такое на самом деле. Такой ответ, казалось, проткнул Кэйю насквозь. Он дёрнулся всем телом, не отрывая взгляда от Дилюка, и тому показалось, что сейчас на него смотрят оба глаза: давно знакомый, льдисто-голубой левый, и тот глубинно-чёрный, как самое нутро Бездны, что лишь притворяется скрытым повязкой. Кэйя молчал долго; секундам, падавшим тяжёлыми льдинами меж ними двумя, не было счёта, и всё это время Дилюк не мог пошевелиться, будто примёрз к месту, на котором сидел. — Я — грешник, — сказал Кэйя, наконец, медленно поднимаясь на ноги. — Один из тысяч, обречённых всё ещё бродить по земле, что давно стала чужой для таких, как я. И, как будто моего проклятия недостаточно, из всех, с кем я должен быть похоронен здесь, я остался именно с тобой! Дилюк давным-давно не видел такого Кэйю — настолько давно, что успел забыть, что Кэйя может таким быть. Даже в те времена, когда сам не мог выдавить и ухмылки, он привык к Кэйе смешливому и несерьёзному, к Кэйе, которому улыбаться легче, чем плакать, к Кэйе, вместо правды вечно сочиняющему ненужные забавные байки, а порой и вовсе завирающемуся. К Кэйе, который любую ситуацию мог превратить в шутку, если ему того хотелось — а ему обычно хотелось. Сейчас же вместо того Кэйи перед ним стоял кто-то другой: тёмный, как расстояние отсюда до невидимой земли, и угрожающий, как сжимающиеся вокруг стены пропасти. Дилюку стало страшно. Он попытался подняться, но с первого раза не смог, плюхнулся назад, неуклюже взмахнув руками. Кэйя — или тот, кто Кэйей некогда был, — потянулся к нему рывком, пытаясь схватить, и Дилюк отшатнулся животным, бессмысленным инстинктивным движением. А потом лестница рухнула.