На ощупь

Через несколько минут они оба уже находились на кухне. Чайник уютно закипал на плите. Тимоха стоял, опершись о холодильник плечом и, скрестив руки на груди, не отрываясь, смотрел на высокую фигуру Витальского. Тот стоял у окна и задумчиво смотрел на падающие пушистые белые снежинки. Что-то внутри Тимки заставляло испытывать невыразимый трепет, когда он наблюдал за красивым профилем Макса, за его влажными от снега волосами. Было непривычно видеть его не в костюме, а в джинсах и сером свитере. И Витальский больше не казался ему далёким и недостижимым. Сейчас он был таким близким, что от этого внутри разрасталось щемящее чувство. Может быть, дело было в домашней одежде? Может быть, в его признаниях, сказанных шёпотом там, в полутёмном коридоре? А может быть, во взгляде, который он видел так много раз, но не мог расшифровать, а теперь знает, что он значил. Чуть откашлявшись, он решил задать волнующий его вопрос: — Так когда у вас с отцом состоится семейная встреча с демонстрацией избранницы? Витальский оторвал взгляд от окна и обернулся к нему: — Никогда. Я же порвал с ней и больше не решусь на подобное, — чуть улыбнувшись, добавил, — дай мне знать, когда решишься быть в роли той самой избранницы. Тимка с досадой отвёл глаза и, поджав губы, смущённо спросил: — И что ты теперь скажешь отцу? Взгляд Витальского изменился. В нём появилась сталь, он твёрдо произнёс: — Я уже сказал ему. Сегодня, перед тем, как прийти к тебе, мы с ним немного повздорили, — уловив тревожный Тимкин взгляд, поспешил добавить. — Ничего серьёзного. Просто твёрдо дал ему понять, что не надо давить на меня и всему своё время. Мне очень сильно врезались в память твои слова. И я сказал ему, что… пусть примет меня таким, какой есть. Тимка лишь встревоженно ахнул. Он бы, наверное, не смог сказать такое отцу. Конечно, это не совсем признание. Но в контексте этой темы такие слова можно расценить именно как признание. Он с тревогой взглянул на Макса. Тот вновь уставился в окно. Там морозный ветер трепал единственный листик на ветке. Тот не хотел отцепляться, но ветер теребил его изо всей силы. Наконец, когда листик поддался порыву и полетел, влекомый течением ветра, Витальский обернулся к Тимохе и твёрдо проговорил: — Я хочу уехать отсюда. — Что? — Тимка не сразу врубился, что имеет в виду Витальский. — Я так устал от этого страха, что вечно ходит за мной по пятам. Поэтому хочу уехать из этого города, когда защищу диплом. Тимоха лишь выдохнул, сломленный искренностью в словах Витальского. Наверное, никогда он не слышал так много откровений от него, как в этот вечер. Даже в переписках, где они обычно делились подобными вещами. Чуть прочистив горло, Тима хрипло ответил: — От себя не убежишь и не уедешь. — Понимаю, что дело во мне, а не в городе. Но… всё же вдали от отца мне точно будет проще справляться со своим страхом, — ответил Витальский. Тимка сжал кулаки. Он уедет. Только мелькнувшая надежда после признания Витальского вновь померкла. Всё равно уедет. Отчаяние разлилось внутри горьким паводком. Но Тимка постарался взять себя в руки. Ну и пусть! Сколько ещё у них осталось времени? Два с половиной семестра? Тимохе этого хватит. Он насладится им сполна. Когда Макс уедет, всё станет как прежде. Жизнь вернётся в прежнее русло. И вновь боль кольнула внутри острым осколком. Тимоха терпеливо ждал, что она пройдёт, ослабнет, но нет, почему-то она не проходила. Казалось, поместилась внутри него навсегда. Нет, он больше не будет тратить время на собственные страхи. Не будет тратить время на баюканье собственной боли. Не будет отталкивать. Нужно уже сейчас начать навёрстывать упущенное. Нужно уже сейчас учиться быть открытым и говорить о своих страхах. С упавшим сердцем он подошёл к Максу и тихо проговорил: — Ты никогда не целовал меня… так, как её… Трудно было говорить. Трудно было обнажать свои обиды перед Витальским, поэтому Тимка не смог договорить свою мысль и взволнованно замолчал. На лице Витальского отразилось столько эмоций, что Тимка даже не мог сразу распознать, как он относится к этому заявлению. Изумление, непонимание, замешательство, растерянность, смятение и ещё тысяча самых разных эмоций, так несвойственных всегда самоуверенному Витальскому. — Я… ох... Тим! Я просто не привык к подобному… — Макс развёл руки в растерянности, затем продолжил, — Тим, у меня ни разу не было… отношений. Никогда, ни с кем. Я… ты же знаешь, я занимался сексом только с людьми, которые... ну… только для этого и годились. Ни разу не возникло мысли целовать их… или разговаривать с ними… или… Тимка лишь разочарованно опустил взгляд. Значит ли это, что Тимка для него действительно лишь объект для занятий сексом? Опять острый осколок даёт о себе знать, опять колется и причиняет боль. Похоже, Тимка ошибся, его цена — это даже не две банки пива и пицца. Он бесплатный. Он судорожно выдохнул и опустил плечи. Он ведь ничего не может с собой поделать, так привык к нему, так вросся в него. Ведь времени немного осталось наслаждаться им. Подавив свою боль, свои терзающие мысли, он обессиленно опустился на табурет, стоящий рядом, и с укором проговорил: — Блять, Витальский, даже в чёртовом порно актёры перед тем, как трахнуть друг друга, целуются! Витальский лишь взволнованно выдохнул и, подойдя ближе, заговорил: — У меня никогда и в мыслях не было целоваться с кем-то. — Макс нервно усмехнулся. — Чёрт! Когда она поцеловала меня, единственное, о чём я мог думать в тот момент, это о количестве бактерий, которые перекочевали ко мне в рот после неё. Тимка не смог удержать досадной усмешки, услышав замешательство в голосе Витальского. Вот чёртов чистоплюй! Он поднял на Макса скептичный взгляд и произнёс: — Я удивляюсь, как ты вообще решился на минет, если ты такой брезгливый?! Он опустился перед Тимкой на колени, чтобы их глаза были на одном уровне, поймал в свои сети его взгляд и продолжил: — С тобой всё поменялось, Тим. И секс с тобой он… не похож на то, что было у меня раньше… — он запнулся и, выдохнув, продолжил, — это было ярко и... красочно. Незабываемо. Это было по-другому. Понимаешь меня? Его блестящие глаза испытующе смотрели на Тимку, и тот завороженно смотрел на него в ответ, не в силах ничего ответить. — Раньше я не понимал, почему секс с тобой такой кайфовый, такой фееричный, такой крышесносный. И почему я хочу тебя всё больше и больше, словно наркотик. И почему я теряю с тобой контроль. Теряю самого себя. А теперь знаю, почему. Тима поднял на Макса взгляд, в котором плескался молчаливый вопрос, а по коже побежали мурашки от предвкушения и от этих пронзительных тёмно-карих глаз. — Когда занимаешься этим с тем, кто тебе по-настоящему нравится, кто тебе дорог, в кого ты втрескался по уши, всё становится по-другому. Всё становится ярче и красочнее. В тот наш первый раз я словно с ума сошёл, все эмоции будто бы выкрутили на максимум, — Витальский склонился к нему и прикоснулся губами к его волосам, почти зарылся лицом в них, глубоко вдохнул и хрипло продолжил. — Никогда ещё у меня не возникало такого сильного желания сделать приятное своему партнёру. Когда впервые услышал твой стон на той записи, понял, что хочу слышать это снова и снова, лишь бы тебе было хорошо. Тима порывисто выдохнул, чувствуя, как дрожь пробегает по всему телу. В горле опять пересохло от волнения и предвкушения. О боже, он о таком признании и не мечтал! Его охватило нахлынувшими эмоциями — сильнейшее возбуждение, то и дело накатывающая радость от сказанных только что слов, предвкушение его прикосновений и объятий. Где-то там, в глубине затаилась боль, страх от неизбежной потери, куча сожалений, глухая ревность ко всем, кто когда-либо прикасался к нему. Этот тугой сгусток разрастался где-то внутри, грозясь взорваться. Витальский опустился ниже, приник губами к его виску. Затем они скользнули к щекам, ко рту, зажали нижнюю губу, переместились на шею, ключицы. Он порывисто целовал его кожу, и Тимка выгибался ему навстречу, шумно дыша. — Если ты хочешь, я могу этому научиться. Обещаю, Тим. Я не умею, но буду стараться, — он прерывисто дышал от нахлынувшего возбуждения. С этими словами он отстранился. Тимка видел, как собственная слюна на губах Макса поблёскивает в свете лампы. Он властно поднял Тимкин подбородок пальцами и вновь порывисто приник к его губам. Когда Тимка судорожно выдохнул ему в рот и раскрыл губы, Витальский подключил язык и с рвением продолжил исследование рта. Тим, сам того не замечая, судорожно вцепился в его свитер, сжав ткань в кулаке. Неистово отвечал на поцелуй, который становился всё более чувственным, безумным. Он задыхался от его напора, наслаждался скольжением их языков. Раздался еле слышный стон, и Тимка не сразу понял, что это его собственный стон. Макс прервал поцелуй. Шумно дыша, он голодным взглядом уставился на Тимку: — Я тосковал по тебе… В ответ Тима лишь прерывисто выдохнул, тело пронзило сладкой судорогой. По коже побежали уже знакомые мурашки предвкушения. Он лишь кивнул, потому что ни слова не мог вымолвить, в горле всё пересохло. Язык нервно пробежался по губам. Макс жадно проследил за ним взглядом и вновь прильнул к его губам. Внезапно засвистевший чайник прервал их поцелуй. Пришлось оторваться от Макса и его жадных губ, встать и выключить конфорку, чтобы успокоить закипевший чайник. Витальский подошёл сзади, обхватил его руками за талию, притиснул его ближе. Почувствовав нежное прикосновение горячих губ к своей шее, он едва удержался от стона. — К чёрту чай! — хрипло прошептал он, оборачиваясь к Максу. Тем вечером всё было иначе. Всё было правильно. Макс целовал его. Много, долго, жадно, собственнически. Он с удовольствием подавался навстречу нетерпеливым жарким губам, будто навёрстывая упущенное, беря своё. Тима скользил губами по его лицу, по коже шеи и груди, покусывая живот. Он показывал, как именно хочет. Они целовались, пока он аккуратно наполнял его собой. Они целовались, пока он двигался в нём. Прерывались лишь для того, чтобы вдохнуть воздуха и полностью отдаться ощущениям. Словно в бреду, Тима скользил под его напористым, сильным телом, то прикрывая веки от удовольствия, то распахивая глаза, чтобы запомнить, впитать Макса навсегда, запечатлеть его таким. Он ощущал его аромат, такой привычный и ставший родным, чувствовал на себе его прерывистое шумное дыхание, слышал его хриплый, едва различимый голос, опять шепчущий пошлости, подавался ему навстречу, полностью открытый для него, и тихо постанывал в ответ. В этот раз всё было иначе. Тима больше не хотел бояться того, что последует после их разрядки. Не хотел бояться того, что Витальский отпустит его тело из своих рук, как ненужную использованную деталь, и быстрее побежит в душ. Он поделился своими страхами с ним, и Витальский хриплым шёпотом пообещал, что больше не допустит этих ошибок. Он пронзительно смотрел ему в глаза, пока с наслаждением толкался в него. Пальцы их рук были сплетены между собой. Он окутывал Тиму собой, своим ароматом, своим прерывистым дыханием, окутывал наслаждением, которое щедро дарил с каждым движением, с каждым взглядом, с каждым рваным выдохом. Тима балансировал на грани. Витающее рядом наслаждение было близко, но Тимка упорно не хотел ему поддаваться, так как жаждал продлить это чудесные мгновения. Мгновения, когда Макс поглощён лишь им одним. И казалось, что кроме них не осталось ничего в этом мире. Только они. — Тим, — с трудом хрипел он, пронзая его взглядом, — ну давай же, малыш. С присущим ему упрямством он подталкивал его к краю всё ближе. И в один миг Тимка не смог устоять. Шепча, словно молитву, его имя, он весь напрягся, замер и нырнул за край, утаскивая за собой и Макса. Их сплетённые пальцы сжались крепче друг с другом. Тёплая белёсая жидкость вылилась на разгорячённую кожу и струйкой скатилась в постель. Со всхлипом Макс издал протяжный рык, уткнувшись лицом в Тимкину шею, он напрягся и тоже кончил. Оба разгорячённые, влажные от пота, тяжело дышащие, как после километровой пробежки, они замерли, пытаясь остановить это мгновение, прочувствовать его, поставить на паузу. Тима только сейчас почувствовал, как между ними становится мокро. Он замер, остро ощущая внутри себя последние судороги чужой плоти, и наслаждался уходящими мгновениями своего оргазма. Витальский до сих пор уткнувшись ему в шею, шумно дышал, водил губами по коже, ласкал языком его кадык. Тимке нравилось ощущать его тяжесть на себе, то, как он покрывал его собой. Ему становилось тепло. Наконец-то тепло. Витальский слегка оттолкнулся, опершись ладонями о кровать. Вздрогнув, Тима тут же испуганно обхватил его руками и ногами. Но Витальский и не собирался отстраняться. Он прильнул к его губам и подарил нежный, глубокий, влажный поцелуй. Они смотрели друг другу в глаза некоторое время. В темноте комнаты воцарилась полнейшая тишина. Затем шорох ткани, трение тел и тихий всхлип, когда он вышел из него. В этот раз после звуков снятия презерватива не было шума воды и закрытия двери. В этот раз Макс прижал его к себе и обнял его руками и ногами. — Прекрати называть меня малышом, — хрипло проговорил Тимка, задумчиво водя пальцем по его плечу. — Почему? — донёсся до него такой же хрипловатый голос Макса. — Ну, во-первых, я не малыш. А во-вторых, скольких ещё ты называл также? — раздражённо сказал Тима. Услышав в собственном голосе настойчиво пробиваемые ревнивые нотки, испытал досаду. Макс с любопытством посмотрел на его лицо. Взгляд задержался на глазах, затем плавно перешёл на губы. Он довольно улыбнулся. В тёмно-карих глазах зажглись искорки удовлетворения. Видимо, Тимкина ревность не осталась незамеченной. И Витальский, судя по всему, был очень рад этой открывшейся новости. Он хитро сощурил глаза и проговорил: — Дай-ка вспомнить… хм… сколько же их было? — видимо, почувствовав, как напрягся Тимка, он тепло улыбнулся. — Кажется, однажды я так назвал своего пятилетнего племянника, который повытаскивал из книжного шкафа все мои книги. Помню, я сказал ему, что всех малышей, кто так делает, лишают мультиков на весь месяц. И он заплакал. — Бедный ребёнок. Я б на его месте закидал бы злого дядю всеми этими книжками и убежал бы, — ухмыльнувшись, ответил Тимка, шлёпнув его по обнажённому плечу. — О, не сомневаюсь, что так бы всё и было. Я вообще довольно паршиво лажу с детьми. Но потом я дал ему конфетку, и он успокоился. Витальский замолчал, пронзительно заглянул в Тимкины глаза, затем, запустив свою руку в его волосы, серьёзно проговорил: — Тим, ты единственный, кого я так называл, — поймав раздражённый скептичный Тимкин взгляд, твёрдо добавил, — это правда. Ты реально думаешь, что я даю прозвища всем, с кем трахаюсь? — Прекрати! Не хочу ничего слышать про тех, с кем ты трахался. Чёрт! — с досадой проговорил Тимка, уворачиваясь от его поцелуя в щёку. — А ты прекрати выдумывать глупости! — сказал Макс, поймав, наконец, Тимкино лицо и запечатлев на нём несколько целомудренных поцелуев. — Хотя, мне приятна твоя ревность. В конце концов, столько времени был убеждён, что тебе плевать. Знаешь, это... задевало. В спальне наступила тишина. Лишь едва слышное дыхание обоих, да шуршание ткани нарушали эту тишину. Нависнув над ним, Макс вновь прикоснулся губами к его лицу. Начал оставлять короткие поцелуи на скулах и щеках. Тима поймал его тёплые губы своими. И вновь увлёк его в поцелуй. Глубокий. Влажный. Чувственный. Ощущая, как язык скользит внутри, как жадно губы Макса обхватывают его рот, как он посасывает его нижнюю губу, Тимка обнял его обеими руками за шею. Пальцами ощущал жёсткую дорожку волос, начинавшуюся на затылке и теряющуюся в чёрных как смоль волосах. Запустив обе руки в волосы, он что есть силы льнул к Максу всем телом. Они прервали поцелуй, когда, казалось бы, весь запас воздуха был на исходе. Шумно дыша, они смотрели друг на друга несколько мгновений. Затем Макс положил свою ладонь на его щёку и прикоснулся к его скуле большим пальцем. — Я хочу тебя, — хрипло проговорил он, не сводя с Тимки пронзительного взгляда. — Снова?.. — обескураженно залепетал Тимка слабым голосом. — Нет, ты не понял. Я хочу ТЕБЯ, — повторил он, делая уклон на последнем слове. — Только тебя, Тим. Не до конца понимая, что имеет в виду Витальский, Тимка лежал не шелохнувшись. Лишь наслаждался его прикосновениями, его голосом, тяжестью его тела и звуками голоса, ароматом. Макс, наклонившись, уткнулся в его волосы, вдохнул глубоко, тёплые губы прошлись по мочке уха, по щеке, остановились на шее, чуть прикусили нежную кожу. — Я хочу тебя. Всего. Целиком. Полностью. Ты настолько сильно запал мне в самое сердце, Тим, — тихо шептал Макс, продолжая водить своими губами по увлажнённой от пота Тимкиной коже. — Я никогда ни к кому так не относился. Знаешь… как будто к тебе привязалась какая-то невидимая нить. И она продолжает тянуть меня к тебе снова и снова. Тимкино сердце забилось как бешеное, услышав это признание. Его пальцы сильнее сжались на затылке Макса, буквально вцепились в кожу, как будто он боялся, что это всего лишь сон и сейчас всё развеется и ускользнёт. Макс отстранился. Ещё один сумасводящий, темнеющий взгляд. Он хрипло прошептал: — Хочу быть с тобой, Тим. Хочу заниматься с тобой любовью. Хочу вместе просыпаться. Хочу делиться с тобой всем, что происходит у меня в жизни. Потому что я заметил, что когда ты рядом, любые эмоции намного ярче… — шептал он неистово и взволнованно. Тимка судорожно выдохнул, будто забыл, как дышать. Казалось, будто внутри его словно наполнили чем-то очень лёгким, воздушным, словно ватой. Он с замиранием сердца вбирал в себя столь долгожданные слова, пытаясь вникнуть и уловить мысль, которую Макс хотел донести до него. — Впервые я не знаю, что со мной творится, Тим. И поначалу меня это жутко пугало, — продолжал шептать Витальский, он аккуратно погрузил свои пальцы в его волосы, перебирал их. — Никогда не испытывал ничего подобного. Он умолк. Пальцы скользнули к губам, прошлись по подбородку, легли на скулы. Снова пронзительный, требовательный взгляд: — Пожалуйста, скажи, что ты чувствуешь то же самое. Скажи, что хочешь этого же! Как в тумане, Тимоха жадно слушал его прерывистые слова. Они оседали внутри него и прогоняли образовавшуюся там тяжесть, ложились, как бальзам на его открытые раны и залечивали их. Сердце билось как бешеное, распалённое долгожданными словами. Он открыл рот, хотел сказать, что хочет этого же, но не мог выдавить ни звука из-за нахлынувших эмоций. Немного справившись с ними, вдохнув немного воздуха, он решился: — Хочу, — пробормотал Тимка хриплым шёпотом. — Хочу с того момента, как ты впервые прикоснулся к моим губам. Хочу с той самой первой нашей встречи в отеле. И долгое время я вообще не мог признаться себе в том, что хочу этого. Только понимал, что с каждым разом мне становилось всё хуже и хуже после твоего ухода. Сейчас знаю, что чем крепче я привязывался к тебе, тем больнее мне было. — Всё, что я видел, так это то, что с каждым днём ты становился всё более отстранённым и язвительным, — возразил Макс, затем с усмешкой добавил. — Может, тебе стоило идти не в радиотех, а на актёрский? — Я думаю, что если бы существовали факультеты самых душных душнил, то ты бы стал там одним из самых успешных студентов, — огрызнулся Тимка. — А у тебя одни из самых остреньких зубок из всех малышей. И ты не устаёшь мне это демонстрировать каждый раз, — с улыбкой проговорил Макс, приникая к его губам. — Всё потому что ты говоришь глупости! — возмущённо уворачиваясь от поцелуя, проговорил Тимка, — актёрство здесь не при чём. Просто я не привык... Я не знаю, как себя вести, если начинаю влюбляться, вот и всё! Тимка осёкся, поняв, что сказал лишнего. Блять! Он серьёзно сказал это слово? Щёки тут же покрылись румянцем, он попытался спрятать свой взгляд. Но Макс проворно поймал его за подбородок. Тёмно-карие глаза мягко засветились нежностью. — Тим, давай переедем вместе! — быстро зашептал он, жадно поймав его взор. Рука, находившаяся в светлых рассыпанных по подушке волосах, непроизвольно сжалась, словно боясь, что они ускользнут из её хватки. — Мы можем уехать отсюда вместе! Тимка не мог произнести ни слова. Горло сковало судорогой. Наконец Тимка смог пошевелиться и сказал: — Макс, мне ещё два с половиной курса нужно окончить и… Но Тимка не успел закончить, был перебит быстрым шёпотом Макса: — Я дождусь тебя, Тим. Пока ты не получишь диплом. Мне уже предложили место, и я собирался отказаться. Но я соглашусь и подожду тебя. А потом мы переедем туда, где мы сможем быть вместе, не скрываясь. Тимка несколько секунд осознавал сказанные Витальским слова, затем, слабо улыбнувшись, кивнул в знак согласия. Внутри растеклось нечто приятное, щекочущее, искристое. От этого ощущения становилось легко и хотелось смеяться, хотелось улыбаться, хотелось прижиматься к тёплому крепкому телу и наслаждаться тихими поглаживаниями большего пальца по скуле и щеке. Тима притаился в ставших такими нужными объятиях, пытаясь унять бьющееся от счастья сердце. Поймал молчаливый взгляд тёмно-карих глаз. Они оба, не знавшие материнской заботы, не видевшие ласки и любви, но в этом молчаливом вакууме оба продолжали тянуться друг к другу. Словно на ощупь. Не понимая многого, натыкаясь на препятствия, на непонимание со стороны друг друга, на выстроенные стены, без конца обжигаясь, но тянулись друг к другу, несмотря ни на что. И пусть разность их характеров порою так раздражала обоих, но всё это становилось неважным, оставалось за бортом, когда есть готовность пойти навстречу друг к другу. Все противоречия и столкновения характеров вытеснялись куда более сильным чувством. Именно оно заставляло сердце трепетать от пронзительного взгляда, от тёплого нежного прикосновения, от судорожного выдоха на коже, от нужных слов, сказанных хриплым шёпотом. Позже они оба погрузили в дрёму. И Тимке было невероятно хорошо засыпать в его объятиях, зная, что на этот раз он никуда не уйдёт.

* * *

Открыв глаза, первым делом взгляд наткнулся на белокурую прядь волос, которая опять закрывала от Максима то, что он любил в Тиме больше всего — его бездонные голубые глаза. Он протянул руку и осторожно, стараясь не разбудить спящего, убрал прядь со лба. Ресницы трепетали, а веки чуть подрагивали. Наверняка он сейчас видит сон. Максим опустил взгляд с глаз на губы — еще одна часть тела, которую он любит в Тиме больше всего. Они были слегка приоткрыты и будто бы ждали, когда Максим захватит их в жаркий плен поцелуя. Полувставший член дёрнулся, напоминая о себе, но он проигнорировал его и продолжил безмолвно наблюдать за тихо сопящим Тимом. Забавно, как резко изменилась его жизнь и его приоритеты, когда он встретил его. Поначалу Максим не понимал этого изменения, активно сопротивлялся ему, пытаясь и дальше идти по проторённой дорожке, как и привык. Эти странные, непонятные ощущения становились сильнее с каждым днём и начали настолько пронзительно привлекать к себе внимания, что ему уже невозможно было просто игнорировать их. Всегда и всё держащему под контролем Максиму было трудно принять что-то новое и неподдающееся привычному объяснению. Это чувство неопределённости и противоречивости, поселившееся в нём, к тому же постоянно наталкивалось на гранитную стену, которую выстроил вокруг себя Тим. Его жизнь всегда была такой понятной. Максим знал, что от него хотят видеть окружающие, и давал им это. Отцу — сына, который пойдёт по его стопам и станет руководителем. Преподавателям — примерного студента, который всегда на подхвате и готов помочь с любым делом. Подчинённым из студсовета — лидера, который способен разрулить любой вопрос и поведёт их вперёд. Друзьям — весельчака, лёгкого на подъём. С Тимом же он разбирался дольше всего. Он так долго не мог понять, что ему нужно. Так долго разбирался в нём, что чуть было не потерял. Чуть было не упустил. И как же он был поражён, когда до него дошло, что Тиму нужен он сам, Максим. Такой, какой есть. Без притворств, без ролей, которые Максим привык примерять на себя. Сейчас Максиму было трудно поверить в эту простоту. Глаза вновь задержались на лице Тима. Он ласкал взглядом вновь и вновь его подрагивающие ресницы, скулы, приоткрытые губы и уже ставшую такой родной родинку на подбородке. Его малыш. Оказалось, что ему нужны были его прикосновения и его поцелуи. Такая крошечная мелочь. Но, видимо, только через неё он чувствовал любовь, именно через неё он чувствовал, что нужен. И Максим готов отдавать ему это, сколько потребуется. И пусть он не был приучен к сексу с нежными прикосновениями и поцелуями, но рядом с человеком, к которому он чувствует нечто больше и значительное, легко было учиться этому всему. Он готов всё схватывать на лету ради своего малыша. Тим слегка завозился, чуть повернувшись во сне, и Максим жадно уставился на его открывшуюся шею, на выпирающий бугорок кадыка, на обнажившееся плечо, на ключицу. Почувствовав, как член вновь дёрнулся, понял, что нужно успокоить своё желание. Тима будить не хотелось, уж слишком сладко он спал. Аккуратно, стараясь не потревожить спящего, Максим выбрался из постели. Осторожно притворив дверь, убедился, что в квартире они по-прежнему находятся одни, и направился в душ. После прохладной воды, которой он окатил себя от души, желание немного поулеглось. Посвежевший, он вышел из душа, но на пороге ванной был остановлен маленьким ураганом с белокурыми волосами. Тим, выскочивший из-за угла в одной футболке, со всего размаху врезался в его обнажённую грудь. Едва выругавшись от неожиданности, он успел подхватить Тима. — Ой! — вырвалось жалобное у него, и он поднял свои потрясающие голубые глаза на Максима. Он с удовольствием прижал к своему прохладному после душа телу тёплого ото сна Тима, уткнулся в его волосы и пробормотал: — Ты всегда с утра носишься по квартире? Тим уткнулся в его грудь лицом и невнятно пробормотал: — Я думал, что ты ушёл. Максим прижал его к себе плотнее, провёл руками по плечам, коснулся спины, пальцы проскользили к талии. Вдохнул густой аромат его волос. А когда гибкое тело прильнуло к нему, судорожно выдохнул, почувствовав, что все его старания по укрощению собственного желания пошли прахом. Член дёрнулся настойчивей. Тим, очевидно, почувствовав это, потёрся о его тело сильнее, чем вызвал у Максима ещё один прерывистый выдох. — Что ты творишь, маленький хитрец? — зашептал он ему на ухо. Тим поднял на него свой взгляд. В распахнутых голубых глазах строптивость совершенно невозможным образом сочеталась с покорностью. И это всегда сводило Максима с ума. Он, чуть зарычав, стремительно наклонился и жадно захватил его губы в свои. С удовольствием отметил как тёплые руки обвились вокруг его шеи, перебирали волосы на затылке. Они неистово целовались некоторое время. А затем Максим отстранился, понимая, что не сможет справиться со своим возбуждением. — Остановись, малыш. Мне трудно себя контролировать. Я не хочу после этой ночи снова подвергать тебя испытаниям, — прохрипел он, тяжело дыша. В голубых глазах мелькнули искры предвкушения. Гибкое тело вновь прильнуло к нему, потершись: — Тогда настало время вернуть тебе должок. Через некоторое время Максим уже лежал, распластавшись на ковре в его комнате, и еле слышно стонал от сладостных прикосновений Тиминого языка и губ к его члену. Он не думал, что будет сходить с ума от этих поначалу несмелых, но становящихся всё горячее и порывистее движений. Иногда он не сдерживал себя и со стоном нечаянно толкался в горячий рот, но потом брал себя в руки, понимая, что его малыш может не выдержать дикого напора. Он сжимал руки в кулаки, стараясь усмирить своё возбуждение, распахивал глаза и видел перед собой ритмично двигающуюся белокурую голову. Он отвёл глаза, и взгляд нечаянно наткнулся на дверцу шкафа с зеркалом. В этом зеркале так хорошо были видны плавные изгибы бледного худенького тела. Обнажённая спина, аппетитные ягодицы и поджатые к ним пальцы ног. Тим сидел на коленях перед его лежащим телом. И каждый раз, когда он наклонялся, движения раскрывающихся ягодиц заставляли Максима судорожно сжимать кулаки от накатывающего наслаждения. Блять, какой он чертовски сексуальный в своей простоте, в своей покорности, в своей непосредственности! Мысль о том, что он первый и единственный у Тима болезненно-сладко оседала где-то внутри, подстёгивая возбуждение. Максим с силой зажмурил глаза, понимая, что близко. Рука властно легла на белокурую голову, зарылась в волосы, словно направляя движения. Не сдержавшись от громкого всхлипа, он простонал его имя и едва успел вытащить свой член из горячего рта, прежде чем кончить. Тим не отрывал пронзительного взгляда от лица Максима и продолжал движения своими руками по члену, пока сперма полностью не вытекла на обнажённую кожу живота. — Как я справился? — донёсся до него хриплый взволнованный голос Тима, пока Максим, пытаясь отдышаться, до сих пор лежал на полу. Тим стирал с его живота салфетками сперму. — Сто из десяти, малыш, — прохрипел он, привлекая его к себе. Уже через несколько минут они оба находились на кухне. За окном светлеющее небо и белоснежный ковёр из снега, который покрыл собой за ночь все поверхности. Чайник снова закипал на плите, пока Тим объяснял Максиму, как правильно готовить бутерброды с авокадо. Он до сих пор не мог забыть то восторженное выражение его лица, когда Максим выудил из своей сумки несколько авокадо. — Ты ж обещал научить меня правильно его готовить, — объяснил Максим, не сводя взгляда с распахнутых голубых глаз. У Максима внутри поселилась невыразимая нежность, а ещё какая-то уютная теплота, когда тот носился по кухне, доставая ингредиенты, и объяснял, с чем именно сочетается авокадо по вкусу. — Вообще авокадо отлично получается с красной рыбой. Но так как её нет под рукой, то я тебе покажу, как делаются бутерброды со сливочным сыром, яйцом и помидорами. А ты знал, что авокадо вкуснее всего с солью и лимонным соком?.. Тим продолжал что-то говорить, а Максим сидел на табуретке, рассеянно нарезая авокадо, слушал его голос и понимал, что влип по уши, влип окончательно. И его это больше не пугало. Наоборот, вызывало какое-то сладостное предвкушение внутри. — Вот, попробуй, — прервал его мысли подошедший к нему Тим. Он протягивал ему бутерброд, настойчиво касаясь губ, чтобы они раскрылись. Максим покорно распахнул губы и откусил небольшой кусочек бутерброда. — Ну как тебе? — с любопытством уставился на него Тим. — Вкусно, — проговорил Максим, прожевав кусочек. Затем привлёк Тима к себе, потянув за футболку, — но знаешь, что ещё вкуснее? Он задрал ткань футболки и, наклонившись, прикоснулся губами к Тимкиному животу, влажно поцеловал кожу вокруг пупка, обвёл языком. Наконец оторвался и, посмотрев в голубые глаза хрипло сказал: — Ты. Не сдержал улыбки, когда уловил на себе скептичный взгляд голубых глаз. Он уже начал распознавать, что за сарказмом и скептичностью Тим прятал своё смущение. — Неужели вкуснее? Даже без соли и лимонного сока? — рассмеялся Тим. Услышав звонкий Тимкин смех, вновь расплылся в улыбке. — На мой вкус, который, кстати, очень и очень притязательный, ты идеален без всяких добавок. Обожаю тебя такого, какой ты есть. Максим рассеянно улыбался, глядя на Тима, и думал о том, что он больше не хочет идти на поводу и испытывать угрызения совести, что не оправдал чьих-то ожиданий. Он впервые хочет позволить себе жить так, как хочет. Потому что жить так, как ты хочешь — это вовсе не эгоизм. Эгоизм — это когда ты требуешь от других людей, чтобы они жили и поступали так, как ты хочешь. Максим увидел эту разницу, и больше не хотел позволять загонять себя в рамки.