🌊 🌊 🌊
Компьютерный томограф звучит как стиральная машина. Или же то, что звучит так, словно вода протекает над его головой, в действительности является жужжанием механизма, позволяющего сканеру выполнять свою работу. Никогда раньше он не делал компьютерную томографию, никогда не нуждался в ней, но ему довелось выудить несколько мокрых носков, наполовину застрявших в манжете его стиральной машины. Чтобы вспомнить о том, что у него есть стиральная машина и как она звучит, думает Тобио, он должен был вспомнить о том, что у него была жизнь, до того, как он обнаружил себя зажатым в белой пасти раструба компьютерного томографа. Хотя это неправильно, спокойно решает он. Он точно знает, что у него была жизнь до этого, и он не помнит, чтобы носки в ней были слишком важны. Вот только теперь, когда он один, и перед ним нет ничего, кроме чистого листа и его собственных мыслей, может ли он начать облекать в слова? Последние несколько минут? Часов? День или около того? Слова, которые могли бы превратиться в события, которые он мог бы записать в свой журнал (который, как ему думается, у него есть), документируя, где он был и чего достиг (он уверен, что делает это). Итак, чтобы Тобио сделали компьютерную томографию, ему пришлось пройти через руки мрачного вида лаборантки с кошками на её медицинском халате, которая велела ему оставаться неподвижным и не отвлекаться во время сканирования таким тоном, будто уже предупреждала его об этом. Чтобы добраться до этого крыла больницы, ему пришлось проехать на каталке по длинным коридорам и спускаться на стеклянных лифтах под, наверное, самым яркими лампами в мире, освещавшими путь от той части здания, где находилась его палата, к той, где он собирался на? Ещё раз, для чего он здесь? Спросил Тобио у лаборантки, пока она помогала ему привести шею на жёсткой подушке в положение, достаточно комфортное, чтобы удерживать его в течение двадцати минут. «Компьютерная томография», коротко ответила она, а маленький рыжий кот на её плече всё так же улыбался. «Кагеяма-сэнсю». Бестелесный голос рентгенолога проникает внутрь аппарата через потрескивающий динамик — Тобио теряется от неожиданной компании, но, кажется, не находит в себе сил, чтобы вздрогнуть. «Я попрошу вас ещё раз: вдохните и задержите дыхание». Он подчиняется, слушая, как лаборантка без энтузиазма начинает отсчет, когда алые лазерные лучи проходят прямо над его глазами — одна яркая прямая линия, затем две — и он морщится от боли, выплёвывая воздух из лёгких на секунду раньше положенного времени. Тобио не помнит, чтобы кто-нибудь говорил ему, что томограф будет звучать, как стиральная машина, но это так. По мере того, как он начинает складывать события воедино, это не значит, что никто ещё не рассказал ему, что произошло. Томограф, кажется, готовится перейти с режима замачивания на режим стирки, и Тобио напоминает себе сосредоточиться. Если он собирается построить временную шкалу, он не может зацикливаться на том, чего не знает, когда есть вещи, которые он знает. Стирка, полоскание, отжим — до компьютерной томографии и халата с котятами, Тобио помнит в основном, как лежал в больничной палате с Головной Болью. Но и это еще не всё, потому что Головная Боль всё ещё здесь. Он проснулся с ней раньше, под тем же слишком ярким светом, зажмурив глаза слишком сильно, чтобы видеть звёзды. Сворачивать с дороги было и остаётся бессмысленным по нескольким причинам — невозможно спрятаться от солнца, не имея тени, и нет такой тени, в которой можно укрыться, когда даже самое осторожное движение и самый приглушённый свет рождают ощущение ножа, пронзающего его черепную коробку. Тем, что спасло Тобио в больничной палате, но не могло спасти его сейчас, был выключатель потолочной лампы и полотенце для рук, наброшенное ему на голову, чтобы создать козырёк. Той, что спасла Тобио раньше, в его комнате, но не могла спасти его сейчас, внутри томографа, была Мива. Мива, должно быть, дежурила у его постели задолго до того, как он проснулся. Скорее всего, она всё ещё где-то здесь; не на томографии, но где-то рядом. Когда пронзительная боль в голове Тобио рассеялась, сменившись гораздо более тупыми уколами, ему удалось удерживать свои тяжёлые веки поднятыми под козырьком полотенца достаточно долго, чтобы наблюдать, как Мива появляется и исчезает из его ограниченного поля зрения. Перегнувшись через край его больничной постели и оказавшись в зоне видимости, она принялась возиться с его волосами, затем с полотенцем, затем со своим стулом, затем опять с полотенцем. Тогда он подумал, что она выглядела странно. Короткие волосы стянуты в хвост, нахмуренный взгляд, который он, казалось, привык видеть на ком-то ещё, с — Мива лично прикончила бы его, если бы он когда-нибудь сказал это вслух, — одинокой, тревожной складкой между её бровей, глубокой и угрюмой. Когда она выскользнула из его поля зрения, его голова и взгляд остались на месте ради его же собственного блага, и у Тобио осталось лишь смутное ощущение, что с его сестрой что-то не так, вид на противоположную стену его комнаты, бежевую и стерильную, и угол плаката, приклеенного к ней скотчем и, возможно, сообщавшего о чём-то важном, если бы Тобио мог разглядеть другую его часть, кроме символа мытья рук. Она выглядела, решил Тобио, и это было его первой внятно сформулированной мыслью после пробуждения, как их отец. Алые огни возвращаются вместе с командами лаборантки. «Ещё раз, Кагеяма-сэнсю. Глубокий вдох, один, два…» Итак, перед компьютерной томографией, которая происходит прямо сейчас, хронология важных событий начинается с Головной Боли, за ней идёт символ мытья рук, затем его сестра, которая хмурится, словно незнакомец, — Тобио видел, как Мива смотрит на его лоб, но не на него самого, и его второй связной мыслью было то, что, если бы он находился не в больнице и его веки весили меньше, а голова не была готова расколоться надвое, тогда бы она, вероятно, отчитала его прямо там. «Почему ты продолжаешь делать это со мной?» сказала бы она о его чёлке, которую Тобио недавно подстриг сам над раковиной в своей ванной. «Нет, почему ты продолжаешь делать это с собой?» Он надеялся, что она хотя бы немного упрекнёт его, чтобы хотя бы что-то ощущалось правильным, а не неправильным, но, как только Тобио так подумал, Мива наконец устроилась в своём сиденье, посмотрела ему в глаза и прошептала: – Похоже, твои глаза держат фокус намного лучше, чем раньше, так что это хорошо. Как ты себя чувствуешь? Тобио скорчил гримасу. – Ага, я вижу, – тем же шёпотом ответила она. – Попробуй снова, на этот раз словами. Черта Мивы, заставлявшая других людей нервничать — вина Тобио, сказала она ему однажды. Она ждёт, пока они скажут, что имеют в виду, именно так, как они думают об этом, совершенно бесстрастно, что, по-видимому, могло быть истолковано как критицизм. Она стала такой, объяснила она, потому что, когда они были младше, Казуе ругал её за то, что она заполняла паузы в разговоре, которые Тобио тратил на то, чтобы подобрать правильные слова, понять, как их произносить и в каком порядке они должны идти, как будто была опытным переводчиком с диалекта, который знала она и только она. Он ответил, что не знает, каким образом это делает что-либо его виной, но, возможно, само ожидание, пока Тобио найдёт свои слова, могло заставить любого почувствовать себя так, словно они ждут, пока сквозной ветер попадёт в ловушку сетей, и, учитывая Головную Боль, было трудно определить, как долго он заставил её ждать в больничной палате, прежде чем попытался снова, честный и резкий и с таким количеством слов, сколько он смог связать воедино: – Как дерьмо. – Мило, Тобио. Тобио сделал ещё одну паузу, чтобы найти более сдержанную формулировку: – Я умер? – Нет, ты просто вздремнул. – О. Но он никогда раньше не чувствовал себя так — как сейчас — просыпаясь после короткого сна. Разбитым, оцепенелым, вялым. – Ты был совсем без сил, и они не могли забрать тебя обратно в отделение радиологии раньше, так что нам пришлось убить здесь немного времени, – объяснила Мива, опёршись локтем на поручень кровати и подперев нижнюю часть подбородка ладонью. – Медсестёр очень впечатлило то, как ты умудрился заснуть прямо во время МРТ. Значит, в какой-то момент ему сделали МРТ. Тобио всё ещё знает недостаточно об МРТ, чтобы понимать, для чего они нужны, кроме того, что иногда их используют для диагностики серьёзных травм, которых у него никогда не было, по крайней мере, до сих пор. Его взгляд метнулся в сторону — ауч — от сестры, чтобы осмотреть своё тело на предмет дополнительных подсказок, но ниже середины его груди всё было укрыто одеялами, несмотря на которые, он всё ещё каким-то образом чувствовал холод. Одно, тонкое и белое, другое, синее и вязяное, тянущееся до самого края кровати, где, как заметил Тобио, может, в первый, а может, и не в первый раз, его левое колено возвышалось на чём-то вроде подушки, спрятанной за простынями. Хм. Черта Мивы, которая заставляет Тобио нервничать — это то, что она всегда знает, что он пытается сказать, ещё до того, как он это скажет. – Что-то болит? – подсказывает она с зевком. Всё, абсолютно всё болит, вот о чём он думал, но, с другой стороны, учитывая левое колено, стопы и плечи, это не совсем так. – Моя голова, – болит сильнее, сильнее, сильнее всего. – Но остальная часть меня как будто… – такое чувство, будто Тобио должен был обратиться к своим конечностям и органам по отдельности и спросить каждый из них, всё ли в порядке, – фу-у-ух. Складка между бровями Мивы не до конца разгладилась, но стала выглядеть так, словно она посмеивается над ним. – Возможно, это действие фентанила. Тобио моргнул. – Фентанил. Инъекции. От боли, помимо всего прочего. Помимо всего прочего. – Например, чего? – Например, насколько ты сейчас в панике от того, что проснулся на больничной койке. – Что? Я не паникую— О. Он думал об этом про себя, находясь в больничной палате вместе с Мивой, и сейчас, в стиральном отсеке компьютерного томографа, где-то на полпути к финишной черте. Разбитый, оцепенелый, вялый. О. – Нет-нет, ты совсем не паникуешь. Ты отлично справляешься, – продолжила Мива перед тем, как проделать нечто по-настоящему странное; она взяла одну из ладоней Тобио в обе свои, казавшиеся крошечными по сравнению с его. Так могла бы сделать только незнакомка, которая совершенно точно не была его сестрой. Пусть нежно, пусть мягко, но всё же неправильно. – Ты помнишь что-нибудь из сегодня, эм, – она остановилась, чтобы покоситься на стену слева от Тобио, скрытую за полотенцем, может быть, на часы, – точнее, вчера? Секунда или две повисли в мучительной тишине, Тобио искал слова, Мива ждала, Тобио решил, что что-то действительно было не так, потому что Мива и правда выглядела по-другому и, к тому же, держала его за руку, но это не могло послужить ответом на её вопрос, о котором он уже забыл. – Всё что угодно, – продолжала настаивать она. – Ты знаешь, где ты находишься? Который час? Что-нибудь об игре? О. Игра. Видите? До всего этого — до компьютерной томографии, больничной комнаты и прочего — Тобио был кем-то другим. Оказалось, что всего одного намека для него было достаточно, чтобы вспомнить, что запах больницы отличался от запаха шумного спортзала, что свет над головой не всегда действовал на него так же и что его сестра была не единственным центральным блокирующим, которому он когда-либо пасовал. Плотину прорвало, и не имело значения то, что вода текла медленно, как мёд — у него была целая жизнь, прежде чем Тобио оказался здесь, и он был тем, кем он был, и он играл в волейбол. Сегодня. Или вчера. Как угодно. – Скажи это, – напомнила Мива, щелчком пальцев возвращая его внимание обратно к себе. – Словами. Вместо того, чтобы пересказать всё, что он вспомнил о том, как натягивал носки и завязывал шнурки на обуви, и видел заполненный людьми стадион, и стоял в центре площадки, в своей красно-белой форме— – Мы победили? – было первым, что спросил Тобио. Какая бы невообразимая леска ни удерживала брови его сестры сведёнными вместе этой глубокой, болезненной линией, в это мгновение она ослабла, и выражение её лица перетекло во что-то, что выглядело немного менее неправильным, немного менее похожим на их отца, немного более похожим на Миву. – Да, да, да, – фыркнула она сквозь лёгкую улыбку, – вы выиграли, ребята. – Значит, мы прошли квалификацию? – Да, вы прошли квалификацию на игры в Париже. Хорошо. Грудь сжимается. Хорошо. Кулак вскидывается. Хорошо. Тобио захотел записать это в свой журнал, чтобы сделать ещё более реальным удовлетворяющее чувство насыщения от победы — той, что квалифицировала его и остальных членов мужской сборной Японии по волейболу на Олимпийские игры 2024 года, ни больше ни меньше — вот только. Его воспоминания были всё ещё смутными и будто бы тяжёлыми на подъём. Вот он стоит рядом с сеткой, в красно-белом, ожидая пронзительного свистка судьи, а дальше? А дальше? Что? Тобио вспомнил свою сеть, которую он видит, когда он в ударе, по-настоящему сосредоточен и играет на пределе своих возможностей. Он помнит, как пытался призвать её внутри компьютерного томографа, между стиркой и полосканием, и как наблюдал, как она лопнула и исчезла— Затем Мива снова сжала его руку, и Тобио всё ещё чувствовал себя слишком слабым, чтобы отстраниться или по крайней мере хотя бы сказать ей, что она ведет себя странно. – Ничего страшного, если ты чего-то не помнишь, просто начни с самого начала, – предложила ему она, почти что мрачно, прежде чем с ухмылкой добавить, – Ты ведь не забыл, на какой позиции играешь, верно? Тобио было некогда даже оскорбиться, когда он выплюнул: – Связующий. – Ладно, хорошо. Это было слишком просто, поняла. Просто продолжай, расскажи мне больше. Вышеупомянутая игра была финальным матчем Олимпийского квалификационного турнира, группы B, проходившим на домашней арене в Токио. В субботу сборная Японии одержала сокрушительную победу над сборной Соединённых Штатов в ожесточённом, отчаянном, затянувшемся финальном сете со счётом 34:32. В воскресенье воздух в Ариакэ ощутимо искрил, головы были подняты высоко, настрой — ещё выше, и Тобио чувствовал, как электричество и возбуждение пляшут на кончиках пальцев. Тем не менее, сборная Нидерландов не собиралась сдаваться без боя, невзирая на то, насколько хорошо он или остальные члены команды себя ощущали. Их связующий отдавал пасы под безумными углами, и это явно держало блокирующих Тобио в напряжении. На каждый диг, с лёгкостью встреченный Комори или Яку, у них приходился ещё более устрашающий спайк от номера 15; каждому удару Арана или Хошиуми можно было противопоставить приёмы их седьмого или шестнадцатого номера. Подачи Атсуму — одни из самых каверзных в мире, но такие же были у четвёртого номера, и, даже если Хината устремлялся к сетке настолько быстро, что Тобио за ним не поспевал, их номер восемь, невидимый для ничего не подозревающего глаза— – Ты уже это сказал, – с присущими ей резкостью и простотой оборвала его Мива. – Что? – О восьмом номере сборной Нидерландов и о том, каким он был быстрым? Ты уже это объяснил, два раза подряд. – О. – Тобио не помнил — не помнит, чтобы дважды упоминал восьмой номер сборной Нидерландов, но затем та обеспокоенная складка вернулась, и Мива снова начала выглядеть по-другому. – Извини, – попытался он. Но Мива только потрясла головой. Оглядываясь назад, её волосы, собранные в хвост, вероятно, были тревожным сигналом, если не косвенным свидетельством того, что, пока он отключился во время МРТ, она не спала, а напротив, оставалась очень, очень бодрствующей. – Не извиняйся, – предупредила она, как будто её плечи не напряглись на этих же словах. – И перестань делать такое лицо. Это была напряжённая пара часов, и, в конце концов, ты довольно сильно ударился головой— До него не доходит с первой попытки и едва касается на второй. Он ударился головой? Это определённо так, было очевидно, что он ударился головой, и всё же, на всей временной шкале, которую он смог построить до этого момента — стрижка своих волос, Нидерландский номер восемь, фентанил, Головная Боль, солнечный свет, символ мытья рук, Мива, ведущая себя странно, Тобио, чувствующий себя странно — он не совсем понимал, где должно было находиться это событие. – Я помню, что играл, – сказал, или предположил, Тобио. Мива смотрела на него, и ему очень хотелось, чтобы всё, что он скажет дальше, было правдой. – Я помню, как прыгнул, чтобы отдать пас и— И? Он не мог в точности повторить свои шаги, но он мог, и он отодвинулся от Мивы, чтобы немного приподняться на рыхлых подушках и вытянуть руки так, будто собирался отдать пас. Он заходит дальше, поднимая руки выше, ощущая, как они принимают более естественное положение, готовые и расслабленные; ладони сложены в форме, которую можно описать только как— – Как онигири. Плечи Мивы дёрнулись вниз. – Серьезно? Ты думаешь о еде в такое время— – Я складываю руки как онигири, – добавил Тобио, несмотря на всю неуместность его заявления, – когда делаю пас. Возможно, в целом это было слишком простое объяснение, но его слова сделали достаточно, чтобы Мива повторила его движение, вытянув свои маленькие ладони в сторону от себя в той же форме, чтобы убедиться в этом самой. – Руки как онигири? – она улыбнулась совсем незаметной улыбкой, по большей части самой себе. – Это забавно. Откуда ты это взял? Тобио поразмыслил над этим. Воспоминание казалось чётким, более чётким, чем бóльшая часть из того, что он вспомнил об игре. – Ты мне так сказала. – Я? – Да. – Не может быть. – Да. – Когда? Тобио поразмыслил об этом ещё немного, опустив руки обратно на колени. – На тренировке, с Птицами? – Не может быть, я… – Затем Мива, скорее всего, тоже немного поразмыслила над этим, после чего рассмеялась одним-единственным звучным Ха. – Тобио, как давно это было, двадцать лет назад? Ты действительно всё ещё думаешь об этом, когда отдаёшь пас? В ответ Тобио пожал плечами. – Иногда. – Ты участвуешь в больших, профессиональных играх, – продолжила Мива своим типичным скептическим тоном. – Играх мирового класса. И из всех вещей, о которых можно подумать, ты думаешь о том, как однажды, когда тебе было пять лет, я сказала тебе сложить из твоих крошечных пухлых ручек онигири, чтобы ты смог сделать пас? Тобио хмуро посмотрел на свои руки, совсем не крошечные и не пухлые, и, несмотря на отчётливость воспоминаний о вечерних тренировках в районном спортивном центре по вторникам, было трудно даже представить, что когда-то они были такими. – Ты спросила об этом уже дважды, – возразил он. Мива хмыкнула. Когда Тобио посмотрел на неё в этот раз, линия опять исчезла, и теперь вместо неё красовалась маленькая самодовольная ухмылка, похожая на ту, что появлялась у неё, когда она опережала его в забегах на пригорки. – Что? – спросил Тобио, чувствуя, как его ноздри раздуваются при одной мысли о проигрыше. – Я просто думаю, – начала Мива, пожав плечами, прежде чем линия её рта изогнулась во что-то ещё более лукавое, – о том, как ты запоминаешь всё, что я тебе говорю, когда я говорю с тобой о волейболе, запоминаешь всё, что я говорю, когда я говорю с тобой о еде, но каждый раз, когда я говорю тебе не стричь себе волосы, мои просьбы влетают тебе в одно ухо и тут же вылетают из другого. Это было правильным. Это было самым нормальным из всего, что случилось за последние несколько минут. Часов. День или два? «Ещё пять минут, Кагеяма-сэнсю», раздается потрескивающий голос лаборантки из динамика внутренней связи. Томограф следует её команде, переключаясь с полоскания на отжим. До этого в его палате ушло чуть больше пяти минут плюс небольшая взбучка от Мивы, несколько глотков воды и обещание купить ему чего-нибудь перекусить, чтобы Тобио пришёл в себя настолько, что смог связать воедино больше шести слов за раз. – Я думаю, что помню сегодняшний матч, – сказал он, запивая безымянные крекеры, раздобытые в торговом автомате, водой из пластикового стаканчика. – Вчерашний, – поправила Мива. – Вчерашний. До четвёртого сета, – согласился Тобио. За окном, между свечением городских улиц и крапчатым небом, раскинулось огромное чёрное пространство. Океан. – Но я не помню, как оказался здесь. – В больнице? – Да. Но ещё, почему? Простые вопросы требуют простых ответов. Но, возможно, в какой-то степени он не осознавал, о чём спрашивал, независимо от того, был ли готов узнать ответ или уже услышал его, но забыл об этом. – Ты, эм, – руки теребят рукава, вдох, — на прямоту Мивы обычно можно положиться, – попытался перепрыгнуть через ограждение, чтобы удержать мяч в игре. Твоя нога зацепилась за него и ты споткнулся, упал на колено и ударился головой, настолько сильно, что потерял сознание. Сначала всё в груди Тобио перестало работать. Остальная часть его тела сохраняла неподвижность, за исключением пути, который его глаза проделали по ноге до колена, неестественно приподнятого на подушке под одеялом. – Во время игры? – Да. На глазах у всех, к сожалению. Затем Тобио использовал оставшийся в лёгких воздух, чтобы кое-что прояснить. – Как долго? – Ты был в отключке около двенадцати секунд— двенадцать секунд, что вообще происходит— – …поэтому они — твой тренер или инструктор, я полагаю, — решили, что лучше всего было сразу отвезти тебя в больницу. Ты приехал сюда на скорой, я взяла такси, как только забрала твою сумку из раздевалки, и вот мы здесь. И вот мы здесь. Будучи таким простым и таким спокойным и бессодержательным, сказанное, кажется, не имеет ни смысла, ни клейкости мёда — ничего, что можно было бы записать пункт за пунктом в его журнал. Тобио не был уверен в том, где сейчас мог находиться его журнал. Он не помнил, как это случилось. Он понял одно, и это было скорее переживанием, чем объяснением — сеть оборвалась в воздухе, после прыжка, перед падением. Тобио почувствовал, как спрашивает, не дыша: – Я в порядке? – У тебя порвана крестообразная связка, и ты получил сотрясение. Мы ждём результатов компьютерной томографии, чтобы убедиться, что с твоим мозгом больше ничего не случилось. Тобио, отрезающий собственные волосы, Нидерландский восьмой номер, падение во время игры, разрыв связки и удар головой, скорая, фентанил, Головная Боль, лампы, которые слепят, как солнечный свет, символ мытья рук, Мива, которая говорит ему, что если он ещё раз подстрижёт себе волосы, она просто сбреет их все, когда он попросит её о помощи в следующий раз. Временная шкала c хлюпаньем бьётся о стенки в черепной коробке Тобио, ни за что не цепляясь, без всякой осмысленности. Тобио всё ещё не поддался панике, но обнаружил, что устал ещё больше, чем когда только проснулся. Он не хочет спать. Он устал. – О. – Всё хорошо. Это правда всего лишь мера предосторожности, чтобы проверить, нет ли там трещин или кровотечения— трещин или кровотечения? – …но до сих пор ты оставался в сознании, так что всё в порядке. А после этого Хината, скорее всего, заедет сюда с остальными твоими вещами, и тогда мы сможем поехать домой. При упоминании Хинаты где-то глубоко внутри Тобио произошло короткое замыкание. Вода залила механизм. – Это ещё что такое? – бесстрастно вопросила Мива, с прищуром глядя на его расширившиеся глаза и на выражение ужаса, написанное на его лице, когда он начал, мягко говоря, паниковать. – Ты выглядишь так, будто у тебя запор. Что случилось? – Хината. – Ну и? Я случайно оставила твой телефон в шкафчике, он нашёл его, позвонил мне и предложил привезти его в больницу. – Нет. – Да? – Зачем? – Затем, чтобы мне не пришлось возвращаться туда и оставлять тебя здесь одного? – Мива произнесла это вопросительным тоном. Но это был не вопрос, это был обморок-длиной-в-двенадцать-секунд, МРТ-для-разорванной-крестообразной-связки, что-ты-помнишь, оправданное Хинато-вторжение, которое не мог смягчить даже фентанил. – Я прошу прощения, я ответила не тому парню? Ты же дружишь с Хинатой со старшей школы, разве нет? И вот, теперь его мысли гораздо более упорядочены и практически ничто не отвлекает его внутри томографа, но, оглядываясь назад, чувства Тобио переросли в размышления, больше похожие не на слова, а на серию сломанных будильников, которые продолжают срабатывать даже после того, как по ним бьют молотком и оставляют утопать в общей какофонии звуков. Друзья? Друзья. С Хинатой? Возможно. Но это тоже не совсем правильно. Просто — они просто — он просто Хината. У других людей тоже есть кто-то, вроде Хинаты, верно? У других людей тоже есть кто-то, вроде Хинаты, и возможно, они догадываются, что это означает, что в тот момент, когда ему будет позволено увидеть Тобио, как бы тот ни выглядел прямо сейчас, он либо примется дразнить его — «Кагеяма-кун, ты выглядишь ужасно!» — либо, что ещё хуже, начнёт выглядеть так же неправильно, как Мива, а он будет выглядеть именно так, потому что что-то в нём самом, чего Тобио не может осознать прямо сейчас, выглядит и ощущается донельзя неправильным. Что-то с ним будет не так, будет заслуживать паники, и тогда всё обретет смысл. Тобио ощущал — ощущает себя — слишком измотанным, чтобы иметь дело с любым из двух исходов. – Ну прости, я не думала, что это будет иметь такое большое значение. Я имею в виду, он знает тебя достаточно близко, чтобы называть по имени. Знает, как разблокировать твой телефон, потому что именно с него он мне звонил, – сказала Мива, бросая обёртку от крекеров и пустой пластиковый стаканчик в мусорное ведро рядом с его кроватью. – Большинство людей делают такие вещи только тогда, когда они дружат с кем-то, не знаю, десять лет, или вроде того... Самый раздражающий бип звукового сигнала снова и снова доносится из аппарата в соседней комнате, заполняя паузу в разговоре. – Или, например, с людьми, которых навещают в других странах, делая всё возможное, чтобы вместе сыграть в волейбол. Годами. Ну, знаешь. Как друзья. Типа, ты можешь позвонить и попросить их помочь тебе с чем-то, чего ты не можешь сделать сам, не чувствуя из-за этого неловкости. Самые раздражающие бип сигнала и шурх шагов, как будто кто-то подволакивает ногу, пока идёт по коридору, происходят синхронно, и это просто кошмарно. – Тебе есть что сказать по этому поводу? Тобио фыркнул. – Я так и думала, – ответила Мива, безоговорочно побеждая, прежде чем на пороге объявились, приветствуя их, лаборантка и её халат, и объяснили, что Тобио сейчас сделают компьютерную томографию, и, если он захочет оставить полотенце на голове здесь, это было бы замечательно. Его последние силы уходят на то, чтобы зажмуриться и собрать воедино конечную версию временной шкалы: в выходной день во время квалификационной игры линии исчезли, он получил травму и был доставлен в больницу, вздремнул во время МРТ, проснулся и имел полноценный разговор со своей сестрой, а затем его привезли на компьютерную томографию, чтобы проверить его мозг. И что теперь? Он вымотан до предела, и над ним по-прежнему нависает угроза Хинаты, которая осуществится, как только тому позволят это сделать. А затем — облегчение накатывает волнами — Тобио сможет вернуться домой. Лечь в свою собственную постель (он надеется). По крайней мере, в какое-нибудь тихое и тёмное место. Скорее всего, с графиком реабилитации, в котором подробно описана вся работа, которая потребуется, чтобы его колено вернулось в норму— Что-то наконец доходит до него, щёлкает, соединяется вместе. Замедленно и будто в тумане, Тобио открывает глаза, чтобы вновь поприветствовать белый туннель томографа и абстрактный график восстановления порванной связки. – Похоже, я не буду играть за Али Рома этой зимой, да? – спрашивает Тобио у красных лазеров. Голос из динамика с треском прорывается к нему из ниоткуда; опять же, сил Тобио не хватает даже на то, чтобы дёрнуться от внезапного звука. – Вы что-то сказали, Кагеяма-сэнсю? Он сглатывает. – Я, похоже, не буду играть за Али Рома этой зимой, да? Он не получает ответа, по крайней мере, не сразу, и время растягивается настолько, что Тобио почти успевает забыть, что он вообще о чём-то спрашивал, когда слышит: – Сканирование почти завершено, Кагеяма-сэнсю. Вы отлично справляетесь.🌊 🌊 🌊
Он может ошибаться, но Тобио подозревает, что его используют. – Окей, я сдаюсь. Что это, общежитие? У тебя внезапно развились новые редкие виды аллергий? На тебе достаточно тёплая куртка? В чём дело? – с каждым вопросом Мива ударяет термометром — ровно 38 градусов — по своей ладони. Тобио также подозревает, что на месте термометра могла бы быть его голова, и со своего места на краю кровати (той, на которой его устроили на ночь и той, на которую ему нужно лечь по диагонали, чтобы в ней поместиться), Мива, пожалуй, могла бы дотянуться. В конце концов, раньше она была центральным блокирующим. – Ты ведь зарабатываешь достаточно, играя в профессиональной лиге, не так ли? Уверена, ты можешь позволить себе куртку получше. – Это не ку—ах… – возражения Тобио постепенно заглушаются нарастающим ощущением очередного чиха, который скапливается за его глазами и стягивает лицо. Как и её блокирующий прыжок, рефлексы Мивы по-прежнему быстры, и она суёт салфетку ему в руку прежде, чем он наконец может с облегчением чихнуть. – Можно подумать, что я заболел специально, – добавляет он перед тем, как бесцеремонно высморкаться в салфетку. – Ты и в прошлый раз сказал то же самое, – Мива говорит это, зажав нос, и Тобио понимает, что, если его не используют и ему не собираются дать подзатыльник, то над ним определённо издеваются. – И в позапрошлый раз. И в запозапрошлый. Опять же, не то чтобы Тобио собирался провести свой первый год, когда он начал играть в волейбол в V-лиге в Токио, постоянно болея и лёжа в постели своей сестры по диагонали, потому что его ноги свисали с её маленького диванчика. По большей части он собирался просто играть в волейбол, и так и вышло, и всё шло так, как он и надеялся. Но отточенный, как ему казалось, в старшей школе режим поддержания здоровья был применён на практике и в ноябре заменён новым циклом, продолжавшимся практически вплоть до марта: Тобио посещает тренировки, едет в другую часть страны (возможно, в Хёго, возможно, в Киото), возвращается заболевшим, остаётся в однокомнатной квартире своей сестры вместо общежития в Национальном тренировочном центре на ночь или две, выздоравливает, возвращается к тренировкам, играет другую игру в другой части страны (вероятно, не в Мияги), возвращается заболевшим, остаётся у Мивы. Вообще-то, это не должно было быть такой уж проблемой, но серии насморков и лёгких ознобов, небольшая температура то там, то здесь в конечном счёте перерастали во что-то, с чем сам Тобио уже не справлялся. С другой стороны, он мог — Тобио действительно мог — отлежаться в своей комнате в общежитии, поднимаясь с постели только затем, чтобы доплестись до тренировки и найти в столовой что-нибудь поесть, но Мива заметила, что, поступая таким образом, он рискует заразить все национальные команды Японии в какой-то непредумышленной форме государственной измены. Что он должен был делать, и что он делает в последнее время довольно часто, это воспользоваться удобством короткой поездки на метро и остаться в её квартире, которую она согласилась предоставлять ему на ночь или две, но в которую — и она была непреклонна насчёт этого — ему было запрещено переезжать. Это была позиция, которую Миве наконец было позволено высказать после того, как она дважды бросила трубку, когда их отец позвонил ей, чтобы объяснить, что Тобио переезжает в Токио после окончания школы — Мива вот-вот собиралась въехать в новую квартиру в Дзимботё вместе с соседкой по комнате, поэтому Тобио не может жить с ней, но он может приезжать в гости, если захочет, он уже вполне самостоятельный, Мамору-сан, он может сам о себе позаботиться. Это было примерно в это же время год назад, в конце третьего года обучения Тобио в старшей школе. Сейчас Мива по-прежнему живёт в этой квартире, уже без соседей, если не считать Тобио, который иногда навещает её, даже когда он не болен. И он может позаботиться о себе. – Мне просто кажется, что это начинает становиться немного абсурдным, – Мива всё ещё продолжает говорить; Тобио, должно быть, отключился где-то между ощущением ваты за глазами и охлаждающим пластырем, приклеенным к его лбу. – Либо тебе нужен более эффективный план, чтобы оставаться здоровым во время выездных игр, либо кто-то слишком много о тебе думает. Тобио морщит нос. – Что ты хочешь этим сказать? – Не будь таким серьёзным, Тобио, это всего лишь примета. – Когда она не получает в ответ ничего, что могло бы сигнализировать о понимании, Мива разводит руками и продолжает, – Ну, знаешь, когда тебя пробирает озноб и ты чихаешь раз или два, когда кто-то думает о тебе? Наверное, все твои друзья из Мияги. Сразу после её слов Тобио чихает, один, затем второй раз; его спортивная куртка волейбольного клуба Карасуно висит на верхнем крючке, на стене у двери. Его текущее беспокойство заключается в том, что в это же время через год, учитывая темпы, с которыми он растёт, она перестанет быть ему впору. – Если только у тебя нет заклятых врагов. – Пауза. Тобио не удостаивает этот вопрос ответом. – То есть, они есть? Ещё одна пауза, еще один, третий, оглушительный чих, скапливающийся за глазными яблоками Тобио. – Заклятые враги, – повторяет Мива. – Играющие в школьный волейбол. Серьёзно? Апчхи. Облегчение наступает в виде непрерывного притока воздуха, и Тобио берёт себе ещё одну салфетку. Спустя неопределённое время и количество эпизодов реалити-шоу, которое Мива выбрала смотреть вместо повторов матчей V-лиги, чей-то телефон начинает вибрировать. Тобио шарит под простынями, проверяя карманы, прежде чем слышит, как его сестра приветствует кого-то с именем Нагоми из своей кухоньки, что в целом означает то, что она находится примерно на таком же расстоянии от кровати, как его пальцы ног от капюшона толстовки, если бы Тобио лежал на полу. В следующий момент он находит свой телефон и набирает пароль — 0508, день, когда Адлерс обыграли Черных Шакалов и выиграли Чемпионат V-лиги 2004 года — в групповом чате, который он делит с остальными первогодками старшей Карасуно, сегодня вечером царит тишина. – Я не смогу прийти, неа. – пауза, затем какое-то шуршание, пока Мива ищет электрический чайник. – Я снова сижу со своим братом. – Ещё одна пауза — Тобио понимает, что речь идет о нём — гудение крана, когда она начинает наполнять чайник водой. – Очень болен. Ага. Вообще-то, он уже слышал эти слова, и не в первый раз. Возможно, даже не во второй. Тобио слышал их в различных вариациях множество раз, когда они были ещё детьми, чьи родители работали допоздна — «Извини, я не смогу прийти после клуба, мне нужно быть дома и сидеть с братом». Вот только Миве никогда не приходилось по-настоящему приглядывать за Тобио, насколько тот мог об этом судить. Вот почему они всегда проводили так много времени с Казуе в первую очередь, и почему, как только она перешла в старшую школу, ей было разрешено пропускать тренировки с Птицами Китагавы, чтобы сделать уроки, или погулять с друзьями, или чем бы она ни занималась, когда перестала играть в волейбол. То время, что он провёл в квартире своей сестры, пока болел, возможно, было самым долгим сроком, который они провели вместе с тех пор, как она бросила колледж в Сендае, чтобы поступить в школу парикмахерского искусства в Токио, и всё же Мива настоящего ничем не отличалась от той, какой она была, когда они были совсем детьми (впрочем, она отрезала волосы — теперь они стали короткими и выбритыми на затылке). Он просто стала старше, как и Тобио. Он действительно стал старше, а именно — уехал из родительского дома, и так далее — так что Мива и в самом деле не обязана продолжать играть роль его сиделки с той же частотой, с которой она переживает обо всех его куртках и аллергиях, которые могут существовать, а могут и не существовать. Как только Мива прощается и включает чайник, Тобио сгребает в охапку свои мысли, пытаясь придать им убедительную форму. – Нээ-сан, – он не знает, слышит ли она его за шумом воды, медленно начинающей закипать. – Нээ-сан, ты можешь поехать. – Знаешь, неприлично подслушивать чужие телефонные разговоры, – колко отвечает Мива, постукивая двумя пальцами по подбородку, пока осматривает полки над раковиной, как будто её упрек не ударил по его чувству приличия. – Какой чай ты хочешь? Если тебе всё равно, я просто заварю ходзитя. Сбитый с толку, Тобио бормочет что-то, похожее на одобрение, прежде чем продолжить свою речь. – Ты не обязана отказываться от встречи с друзьями просто потому, что я тут, я об этом. – Это мило с твоей стороны, Тобио, но мне нормально просто сидеть дома, смотреть Дом с террасой и пить чай. – Он слышит шорох чайной ложки, зачерпывающей сухие листья, звяканье крышки о фарфор. – Но это правда нелепо. – Что именно? Тобио таким же широким жестом обводит охлаждающий пластырь на своем лбу, кровать, которую он присвоил, пространство, которое он занимает в и без того крохотной квартире. – Это всё. Ты сама только что так сказала. Поэтому, если ты хочешь заняться чем-то другим вместо этого, ты можешь идти. Я всё равно смогу справиться и без твоей помощи— – Вау, окей. В следующий раз завари себе чай сам. – Чайник выключается ровно в тот момент, когда Тобио открывает рот, чтобы снова возразить; Мива поворачивается спиной к Тобио и принимается наливать кипяток в две маленькие чашки. – Знаешь, если бы я хотела поехать, я бы поехала. Но я не хочу, поэтому никуда не поеду. – Ладно, – Тобио снова чихает. – Но это отстой. – Из двух вариантов этот, вообще-то, гораздо более привлекательный, – говорит Мива, пожимая плечами. Тобио переводит взгляд со своей сестры на экран телевизора и не может ничего сделать с тем, как в следующий момент кривится его лицо. – Дом с террасой привлекательный? – Как грубо. Я собиралась сказать «тусоваться с тобой», но теперь беру свои слова назад. – В лице Мивы нет того раздражения, которое звучит в её голосе, когда она проделывает необходимые шесть шагов от кухоньки до кровати и садится на её край, протягивая Тобио чашку с дымящимся чаем, а следом коробку с салфетками. – И прекрати делать такое лицо. Его заклинит. Тобио благодарит свою сестру за чай и высмаркивается. Он думает про себя, пока каждый из них делает свой осторожный, беззвучный первый глоток, что все люди в Доме с террасой только и делают, что разговаривают друг с другом, и что лучше бы они смотрели игровое шоу, где участники пытаются преодолеть полосу препятствий, пока огромные надувные молоты толкают их в воду и тому подобное. Только на середине чашки, в процессе обдумывания наилучшего способа прохождения через платформы, которые без предупреждения уходят у игроков из-под ног, до него доходит, что Мива всё ещё сидит на краю кровати. Когда она наконец принимается говорить, до него доносится её шепот. – Все мои друзья всё ещё дружат с человеком, с которым я встречалась, так что они постоянно пытаются позвать нас куда-нибудь вместе, как будто ничего не случилось, – признаётся Мива, кажется, по большей части себе и рекламе на экране телевизора. – Обычно это случайность, но когда кто-то зовёт меня тусоваться, я просто отвечаю, что тебе трудно привыкнуть к Токио—привыкнуть— или что ты скучаешь по дому—СКУЧАЕШЬ ПО ДОМУ, от неожиданности Тобио давится чаем— если ты уже не заболел, или ещё что-нибудь. Привыкнутьскучаешьподомупривыкнутьскучаешьподомупривыкнутьскучаешьподому— Тобио находится где-то между чувством глубокого оскорбления и крайнего смущения, от которых так и подмывает надуть губы, но даже это не так ужасно, как стыд, который накрывает его следом, когда сказанное Мивой бьёт по нему в два раза сильнее, как только он заново прокручивает её слова в своей голове. – Это и правда отстой? – удаётся выдавить Тобио. Мива обуздывает свое выражение лица, продолжая бесстрастно глядеть в чашку, пока Тобио продолжает переживать внутренний кризис. – Да, это правда, – говорит она таким тоном, словно его лоб не полыхает от напряжения так сильно, что охлаждающий пластырь больше не охлаждает. – Так что, помимо наших посиделок и работы в практически всё остальное время, я нечасто куда-то выбираюсь. Я знаю, Мамору-сан считает иначе— – Прости. – Тебе не за что извиняться, всё в порядке— – Нет, я, – Тобио сглатывает. Ком в горле, может быть, его гордость? Он говорит то, что думает. – Прости, что я забыл, что у тебя был парень. Что-то постороннее мелькает на лице Мивы, и Тобио словно не может её узнать. Как будто бы она старше своих двадцати шести и другая, как будто бы он не сможет различить её из множества прохожих, что передвигаются толпами в этом гигантском, сбивающем с толку городе. Тобио не особенно задумывался о том, что могут значить шесть с лишним лет, проведённые в разных концах страны, но даже если ход матча порой способен измениться за долю секунды, то нескольких месяцев, года, нескольких лет порой бывает достаточно, чтобы в них могла уместиться целая жизнь. Наверное, он что-то упустил, несколько важных событий, нечто большее, чем одного бойфренда. Внезапно раздаётся взрыв хохота. Мива определённо смеется, смеётся над ним, настолько сильно, что ей приходится осторожно поставить свою всё ещё наполовину полную чашку на пол, чтобы вытереть слезу, сбежавшую из уголка глаза. – Тобио, прекрати так заморачиваться, всё в порядке, – тяжело дыша, произносит Мива в последнем приступе смеха, прежде чем сделать глубокий вдох. – Ты не забыл, всё в порядке. – О. – Тобио издаёт вздох облегчения. – Ага, ты уже с ней знаком. – А? – Ты знаком с Канако, – просто отвечает Мива. Выясняется, что Тобио необязательно смотреть игровое шоу с полосой препятствий. Он может просто в нём оказаться. Кто такая Канако? Нет, серьёзно, кто, чёрт побери, такая Канако. Он познакомился с несколькими друзьями Мивы, когда она приводила его куда-нибудь или когда у неё получалось выбираться на его игры в Токио (надувные молоты и их синхронные взмахи). Но теперь ему постоянно приходится знакомиться со множеством новых людей, и нельзя сказать, что он виделся с друзьями Мивы так часто, что может сопоставить их имена с деталями внешности, по которым он их помнит (верёвка, раскачивающаяся над грязевой ямой). Один был очень высоким, но никогда раньше не занимался спортом, у другого была борода, которой Тобио завидовал, у третьей были ногти, которые выглядели ненастоящими, но на самом деле были просто очень ухоженными и выкрашенными в ярко-синий цвет (две платформы, которые находятся слишком далеко друг от друга, чтобы суметь перепрыгнуть с одной на другую, миновав три гигантских красных шара, выполняющих роль моста, именно так). Ещё была аспирантка, с которой он виделся, может быть, несколько раз; она была очень дружелюбной и любила вязать. Она связала шарф, который надела, когда погода начала меняться, связала один для Мивы (та любила его носить), предложила связать один для Тобио, как только они разобрались с переездом— О. Это была Канако. – О, – говорит Тобио, и это первое, что кто-либо из них сказал за последнее время. Неопределённое время, потому что рекламная пауза кончилась, и по телевизору снова идет Дом с террасой, а Мива всё ещё смотрит на него, и он понятия не имеет, о чём она думает, и, хотя он уже чувствовал себя немного неловко из-за того, что нарушил её распорядок дня и заставил её спать на крошечном диване, он бы начал чувствовать себя ещё хуже, если бы сказал что-то не то. Тобио делает глубокий вдох как раз в тот момент, когда Мива вмешивается, быстро и без промедлений. – Тебе не нужно ничего говори— начинает она, но затем Тобио хлопает по плечу своей сестры с силой, которая не очень подходит для того, чтобы утешить человека, но зато отлично подходит для удара по мячу. – Ей же хуже, – почти выплёвывает он, и, заключив, что это всё, что он должен сказать, сжимает челюсти с силой, достаточной, чтобы откусить себе язык. На этот раз выражение, которое медленно, но верно проявляется на лице Мивы, безо всяких сомнений, соответствует тому, что Тобио воспринимает по бóльшей части, как лицо своей сестры. – Тобио, это моё плечо, а не волейбольный мяч! – скулит она, стряхивая с себя его руку, чтобы погладить место удара, разыгрывая из себя жертву рукоприкладства. – Да ещё и своими мерзкими сопливыми руками! Что ты пытаешься со мной сделать? Заразить и меня тоже? – Нет! – получилось громче, чем он рассчитывал. – Я пытался поддержать тебя! Потому что ты всё время разрешаешь мне здесь оставаться! – Ты всегда бьёшь людей, когда пытаешься их поддержать?! – кричит Мива в ответ. Тобио запинается. – Тобио! В конце концов они переключают канал с Домом с террасой на то самое жуткое игровое шоу с полосой препятствий, и Тобио соглашается стать оправданием, необходимым Миве, чтобы избежать любых торжеств по случаю защиты диссертации, которые Канако, возможно, собирается устроить в эти выходные.🌊 🌊 🌊
[Новое пропущенное сообщение] «Кагеяма, это Хибарида. Я хотел позвонить тебе до того, как ты позвонишь мне, и до конца недели освободить тебя от любых дополнительных обязанностей членов Национальной сборной. Ни о чём не беспокойся — ни о прессе, ни о чём-либо ещё. Мы будем готовы принять тебя обратно, как только ты будешь готов, но сейчас для тебя самое главное — уделить время реабилитации и как следует восстановиться. Не стесняйся обращаться ко мне, если тебе что-нибудь понадобится.»🌊 🌊 🌊
Где-то в Сендае на расстоянии пешей прогулки от Китагавы Даичи расположилась небольшая больница. Если бы Тобио побежал туда сразу же после окончания клубных занятий, он бы смог преодолеть два километра или около того по узким асфальтовым тротуарам примерно за восемь минут. Однако необходимо было учитывать множество косвенных факторов, а именно — задержит ли его красный указатель «СТОП» на пешеходном переходе, или случится (что-то) или (что-то ещё), и ему придётся пройти остаток пути пешком. Он был постоянным посетителем, насколько вообще возможно быть постоянным посетителем стационарного реабилитационного отделения, и приходил так часто, что медбрат на стойке регистрации, (какой-то)-сан, тайком доставал крекеры из его ланчбокса, пока они ждали разрешения, чтобы его допустили в палату к Казуе. Растущему мальчику, говорил он с усмешкой, никогда не помешает перекусить после такой пробежки. Он не уверен в том, как и что именно он говорит, но Тобио удаётся заставить одного из студентов-медиков остановить каталку на время, достаточное, чтобы его вырвало тем, что осталось от крекеров из торгового автомата, в быстро и ловко подставленную мусорную корзину. Что-то подходит к концу вместе с компьютерной томографией — действие обезболивающих, первая доза реальности, которая приходит с осознанием того, что ему придётся сделать что-то с его предстоящим клубным сезоном, что-то ещё. То, что случилось, теперь уже не так важно, как то, что произойдёт дальше. Но даже тогда самое худшее из того, что его везут по выложенным плиткой коридорам к стеклянным лифтам, на этот раз не то, как он морщится под светом ламп или как складывается пополам, почти ломаясь под тяжестью каждого улавливаемого звука. Хуже всего то, что даже когда Тобио, безусловно, слишком угнетён внешними раздражителями, чтобы думать о чём-либо другом, он всё равно вспоминает, как сильно он ненавидит больницы, пока морщится, и почему он их ненавидит, пока складывается пополам. Это чувство заполняет его там, где прежде была пустота, страх того, чего он ещё не знает, о том, что произошло, о чём он забыл, о возможных исходах и о том, что всё это значит. Хватка, которой он держится за холодный металлический поручень, установленный сбоку от каталки, причиняет боль, и его ладонь всё ещё ноет, когда он берет салфетку у одного из студентов-медиков, чтобы вытереть рот. Но затем колёса вновь начинают вращаться. Они продолжают движение. Студенты-медики поворачивают за угол, и именно отсюда, пока его везут обратно в его палату, Тобио почти может разобрать, о чём разговаривают Хината с Мивой в дальнем конце коридора. – О, у Нацу все отлично! Она готовится к игре всвоейсобственнойлигескомандой Токай в следующие выходные, так что она не смогла прийти на квалификацию. – Я рада за неё! Скажи ей, что мне не хватало её комментариев, когдаувидишьсяснейвследующийраз. – Договорились! Она всё ещё в восторге от утюжкакоторыйвыпосоветовалиейвпрошломсезоне— Каталка замедляет ход на следующем повороте, и наконец движение останавливается, словно кто-то нажал кнопку «отложить» на его утреннем будильнике, как только он явно пересекает дверной порог, ведущий из коридора в палату. Кто-то затаил дыхание, и, помимо антисептика, в комнате пахнет подземкой и шампунем. Ожиданием. Наблюдением. Кто-то что-то говорит, но делает это шёпотом, и, как только у него не получается разобрать одно-единственное слово, все остальные слова, следующие за ним, сбиваются в бессвязное целое. Кто-то говорит, что он хорошо справился, кто-то другой говорит, что он выглядит так, словно ему больно, и на голову Тобио снова кладётся полотенце, так, чтобы прикрыть его глаза. Верхний свет гаснет. Короткий диалог происходит слишком близко между его участниками, чтобы суметь разобрать то, что было сказано, и шаги, которые звучат, как топот, становятся всё тише по мере того, как исчезают всё дальше за дверью. Как только в комнате воцаряется тишина, Тобио обнаруживает, что почти всё это время сдерживал дыхание. Он делает глубокий вдох, после чего снова выдыхает (немного неровно). И даже несмотря на то, что здесь нет ни абсолютной тишины, ни полной темноты, обстановка кажется достаточно безопасной, чтобы Тобио медленно открыл один, а затем оба глаза. Сперва он видит только ту же бледную стену и тот же, возможно, важный плакат с тем же символом мытья рук из-под полотенца, обёрнутого вокруг его головы. Затем безо всякого предупреждения в пространство Тобио врывается вспышка солнечно-оранжевого цвета — или же Хината склоняется над левым подлокотником кровати, чтобы взглянуть на лицо Тобио под полотенцем. Когда их глаза встречаются, на какую-то долю секунды Тобио кажется, что с тех пор, как они виделись в последний раз, прошло много времени, что, конечно, неправда. Совершенно ясно, что времени прошло ровно столько, сколько потребовалось Хинате для того, чтобы доиграть матч против Нидерландов, принять душ и надеть свежую толстовку, может быть, поесть, а затем оказаться здесь, у постели Тобио. Он вместе играли в волейбол все выходные. Они без сомнений виделись почти каждый день с начала международного сезона, будучи товарищами по команде в одном городе, не говоря уже о том, чтобы находиться на одном материке. Он даже приветствует Тобио здесь, в больнице, точно так же, как приветствовал его каждый день с тех пор, как вернулся из Бразилии после очередного клубного сезона в апреле прошлого года. – Кагеяма-кун, – говорит Хината с ухмылкой, которая не предвещает ничего хорошего. Веки Тобио опять резко смыкаются, и он издаёт стон. – Тсс, чуть потише, Хината-кун, – говорит Мива — вообще-то теперь, когда Тобио думает об этом, он мог бы сбежать, если бы действительно попытался. – Мне приходилось говорить шёпотом. – Тобио переносит вес, удерживающий его на спине, слегка перекатываясь на левый бок, чтобы получить достаточный импульс и перевернуться на правый. – Прошу прощения, я нечаянно! – отвечает Хината, понижая голос — Тобио и не подозревал, что тот способен так тихо говорить. Он находит в себе силы, чтобы подняться практически наполовину, оперевшись на свою правую руку, но тут слышит: – Он, что, пытается сброситься с кровати? – Я думаю, он, скорее всего, смущён. Смущённый, но готовый ко всему, Тобио возлагает надежду на то, что, как только он примет нужное положение, головой вверх, он сможет допрыгать на здоровой ноге всю обратную дорогу до лифта. – Не поздновато ли ему начинать испытывать стыд? Погодите, Тобио кое-что забыл. Во время своего следующего подтягивания он оглядывает ту сторону комнаты, которая была скрыта за полотенцем, пока он лежал на кровати прямо и смотрел перед собой. Мива кивает в сторону Хинаты, продолжая сидеть на своём стуле, под которым лежит его спортивная сумка. Ему стоило бы сначала воспользоваться ей, если только он не собирался сбежать без штанов, чего он определённо не намерен делать. – Я сказала ему то же самое до тебя, само собой, он меня не послушал, – говорит Мива Хинате, повернувшись, чтобы посмотреть Тобио прямо в глаза. Он знает, что не может справиться с Мивой в одиночку, но Хината всегда был хорошим отвлекающим фактором, в этом вся его фишка. Тобио планирует успеть захватить хотя бы свои кроссовки, прежде чем проскачет по коридору до лифта, и на выход, через главные двери. Оставшаяся часть его коварного плана с треском проваливается, когда Тобио, во-первых, понимает, что не знает, в какой именно части Токио находится эта больница, а во-вторых, понимает, что над ним снова смеются. – Нацу такая же! Они всегда начинают сопротивляться вместо того, чтобы признать, что им что-то нужно, как будто это не они всегда будут избалованными младшими детьми— – Неправда, – машинально отзывается Тобио, выныривая из своей фантазии о побеге. – Им никогда не понять того, через что прошли мы, как старшие— – Хватит. Он говорит это без злости. Им весело, конечно же, очень весело, Хината найдёт повод для веселья где угодно, даже в больнице. Тобио всё ещё не чувствует себя хоть сколько-нибудь хорошо, но он предположительно чувствует себя чуть менее плохо, чем до того, как его вырвало в коридоре. Мива и Хината, по отдельности или вместе, находятся как минимум на один уровень выше отметки, за которой следует вязкая топь сенсорной перегрузки. Но затем он ощущает, как уголки его рта вздёргиваются, совсем чуть-чуть; в отличие от злодеев во всех фильмах, которые объявляют о своих планах непосредственно перед кульминацией и своей кончиной, Тобио не допустит ошибки, признав что-либо из этого вслух. – Сколько ещё осталось? – до того, как я смогу выбраться отсюда, спрашивает он, выжимая паузу где-то между несколькими дигами, которые он не вполне в состоянии принять. Мива зевает справа от него, и Тобио потрясает смутное осознание того, что она, вероятно, расхаживала взад-вперёд по коридору, а не дремала, пока он был в отключке. – Ну, сейчас около двух часов ночи. Как я понимаю, ты не собираешься принимать предложение медсестер и оставаться на— – Нет, – тут же отрезает Тобио. – Я хочу домой. Его сестра тихонько напевает, пока размышляет о чём-то, что адресовано не ему и не тому, что он сказал, а левой стороне кровати, минуя белое и голубое одеяла. – Ну что ж, Хината-кун, по-видимому, это всё решает, да? – Не беспокойтесь, он будет в надёжных руках! – отвечает Хината, прежде чем добавить, – Не злись, – обращённое, несомненно, в адрес Тобио. Ни один из очевидных последующих вопросов — «не злиться из-за чего?» — не задаётся вслух; то, что происходит дальше — стремительное обсуждение нового плана, похожее на наблюдение за мячом, который перелетает между двумя сторонами волейбольной площадки, глазами болельщика, который всё ещё учит правила игры. Тобио делает всё возможное, чтобы угнаться за происходящим, стараясь при этом как можно меньше двигать головой. – Кажется, я вынудила Хинату сделать мне ещё одно одолжение. – Вы не должны так говорить, Кагеяма-сан. Я предложил! – Я пыталась, я правда пыталась, но я не могу отказаться от съемок завтра— – Сегодня? – …сегодня и во вторник, но насчёт тебя были даны строжайшие указания, что, если ты решишь поехать домой, кто-то должен будет находиться с тобой рядом, чтобы следить за твоим состоянием там, а не здесь. Пас. – И я сказал, что мог бы помочь, оставшись у тебя! Удар. В комнате дальше по коридору снова срабатывает будильник, словно пятиминутный сигнал после нажатия кнопки «отложить»; если Мива ходила взад-впёред, то Хината, должно быть, нарезал круги. Что-то, что он помнит: как-то Тобио спросил (кого-то)-сана, пока ждал со своими крекерами, видел ли тот когда-нибудь волейбольную игру. (Кто-то)-сан ответил, что видел, но ему было трудно уследить за происходящим до того, как мяч коснётся пола. – Я осознаю́ всю иронию происходящего, – заключает Мива извиняющимся и замученным тоном. Тобио не сразу понимает, что она имеет в виду, не тогда, когда он всё ещё размышляет о будильнике, «строжайших указаниях» и «оставшись у тебя!». Это почти—он не—это напоминает ему—план не лишён смысла, решает он. В нём больше смысла, чем в том, чтобы скакать в одиночку, на одной ноге, к лифту и надеяться на лучшее, и ситуация, в которой трое людей находятся в одной больничной палате, а затем покидают её втроём, лучше. Просто лучше. Но вот что касается того, чтобы кто-то остался вместе с ним, как только они сбегут… – Тебе необязательно делать такой обрадованный вид, – с невозмутимым выражением лица говорит Хината, и Тобио рассеянно обнаруживает, что сидит с открытым ртом, вероятно, готовясь задать все вопросы, которые, как ему кажется, у него есть. Выходит, если он не хочет оставаться здесь, чего он не хочет делать ни в коем случае, единственный для Тобио вариант — это поехать домой с кем-то, кто сможет за ним присмотреть, параллельно с этим отменив все дела, запланированные этим человеком на ближайшие два дня. У Мивы есть работа, которую она не может оставить, а у Хинаты, судя по всему, есть свободное время. Ладно, но это серьёзней, чем если бы его просто отправили домой с рецептом на антибиотики или напоминанием пить больше жидкости, иными словами— – Насколько всё плохо? Брови Мивы сходятся вместе. – Насколько плохо что? Перед компьютерной томографией Мива сказала (что-то такое) о том, что они поедут домой, как только Хината вернёт телефон Тобио, забытый им в раздевалке. Он не думает, и даже не совсем уверен в том, что она упоминала что-либо о том, что его нельзя оставлять одного после того, как упомянула про порванную связку, а это значит, что он должен спросить: – У меня кровотечение в мозге? Она трясёт головой, что, к счастью, означает, что она поняла. – О нет, они так не считают, – говорит Мива, и она говорит это серьёзно. – Это просто мера предосторожности, чтобы рядом был кто-то, кто сможет тебе помочь, на случай, если что-то пойдет не так. – Правильно, лучше перестраховаться, чем потом сожалеть! – вмешивается Хината, и, хотя в этом не было никаких сомнений, Тобио знает, что он тоже серьёзен. – К тому же, ты быстрее придешь в норму, если тебе не придётся делать всё самому! Тобио снова смотрит на свою сумку, всё ещё лежащую под стулом Мивы справа от него, затем на дверь позади Хинаты, слева от него. Он не учёл, что ему бы пришлось задержаться, чтобы завязать шнурки, в ходе выполнения своего Плана А. Его бы всё равно поймали. – Хорошо, – решительно шепчет Тобио. План Б — его выход, и он хочет выбраться из этой кровати, из этой комнаты, подальше от света и шума. Он очень устал. Мива тоже выглядит уставшей и как будто бы вполне согласной с планом, так что всё должно быть в порядке, а что касается двух дней с Хинатой, который выглядит уставшим… ну, они в любом случае проводят много времени вместе. Это всего лишь Хината, в конце концов. Я справлюсь с Хинатой, думает он. – Тебе придётся взять с собой зубную щетку, – решает уточнить он. – Не думаю, что у меня дома есть запасные. – Хорошо! – отвечает Хината; ребячество вновь пробирается в его улыбку, волосы, всё его существо. – Пижамная вечеринка! Тобио тут же шикает на него.🌊 🌊 🌊
[Новое пропущенное сообщение] «Кагеяма-сэнсю, это Учида, как вы знаете, из JSA. Хибарида-сан сообщил мне, что на этой неделе вы были освобождены от участия во всех пресс-конференциях Национальной сборной, и ваш медицинский персонал проинформировал меня о вашем статусе. Как ваш менеджер, я приняла решение удерживать все запросы на интервью и комментарии до тех пор, пока вы не перезвоните мне и не сообщите о вашем уровне заинтересованности. Их много, но вам не стоит принимать ни одного из них, пока вы не будете готовы, и поэтому я не отвечу ни на одно из них, пока вы не сообщите мне, что готовы, по телефону. Мой совет вам, пока вы будете восстанавливаться эту неделю — не просматривайте никаких газет или журналов, предварительно не связавшись со мной. Пожалуйста, отдыхайте и не забудьте мне перезвонить. Не забудьте, Кагеяма-сэнсю. Спасибо.»🌊 🌊 🌊
Квартира Тобио не столько большая, сколько просторная, и не столько просторная, сколько пустая; все шутки, которые могли быть сделаны по поводу его чувства прекрасного, или же отсутствия такового, по-прежнему остаются трудны для его понимания. Что касается вещей, которые необходимы ему на те шесть месяцев в году, которые он фактически проводит в Японии, квартира функционирует так, как и было задумано, и её планировка проста — он живёт в высотном здании с ещё более высокими потолками, полностью оборудованной кухней, которую начал использовать в полной мере только во время карантина, и балконом, выходящим на запад, что означает, что в ясные дни, такие, какими они были в этом августе до сих пор, на протяжении приблизительно двух часов заходящее солнце окрашивает почти всю гостиную, кухню и прихожую до ванной комнаты в самые тёплые, мягкие оттенки жёлтого и оранжевого, золота и бронзы. Свет, проникающий сквозь стеклянные балконные двери, не способен дотянуться до спальни Тобио в дальнем конце коридора. Мимо стиральной машины и сушилки в шкафу и ванной напротив, если дверь в его спальню закрыта, а плотные шторы задёрнуты, то, независимо от того, насколько светло снаружи, он может пребывать в почти полной темноте, а шум города на этой высоте становится белым шумом. Учитывая всё вышесказанное, в понедельник Тобио просыпается в темноте, но вместо звука будильника на его телефоне, нарушившего тишину, до него доносится пение. Ужасное пение. Следующее, что он замечает — это то, как пересохло его горло после сна, когда он хрипит: – Нээ-сан? Тобио знает, что это не Мива, единственный человек, у которого есть ключи от его квартиры; Мива не поёт про себя, никогда, ни разу. Он не уверен, как лучше описать, на что похож звук её шагов, но решительный топот, который перемещается из того, что звучит как кухня, прямо под дверь спальни Тобио в рекордные сроки, не похож на — и тут его осеняет, что Мива говорила, что она будет работать сегодня и завтра. Не проходит и минуты бодрствования, как тупое пиление Головной Боли возобновляется — либо она никуда и не уходила, либо её возвращение совпало по времени с долгим и плавным открытием двери его спальни. Тобио держит голову прямо, глядя в потолок, наблюдая, как свет не торопясь расползается по нему, пока не заполнит всю комнату, и вот он, правонарушитель, стоящий в дверном проёме. Тень, очерченная на потолке, принадлежит не сестре Тобио — только не с этими волосами, — а одному Хинате Шоё. – Нет! Всего лишь я. – Один пугающе бодрый Хината Шоё и его неизменная толстовка Чёрных Шакалов и аппетитный запах чего-то, похожего на обед. Он бросает Тобио пакет со льдом для его левой ноги, всё ещё приподнятой на подушке, и Тобио ловит его за самый край. – С возвращением в страну живых, Кагеяма. С возвращением, говорит он. В страну живых, говорит он. Хината способен выражаться нормально только от случая к случаю, и идея швырнуть ему что-нибудь в голову обычно не посещает Тобио так внезапно. – Почему? – спрашивает он вместо этого. – Почему что? – спрашивает Хината, слишком громко — оу оу оу — и, уже тише, извиняется, когда Тобио на него шикает. – Прости! Почему что? – Почему ты здесь? – Ты знаешь, почему, Кагеяма. Тебя нельзя оставлять одного в течение первых сорока восьми часов после выписки из больницы, помнишь? А Мива-сан не смогла оставить работу, так что, – Хината вытягивает руки перед собой, совершая ими неясные пассы в свою сторону, словно он продукт в рекламе. – Как ты себя чувствуешь? Тобио натягивает одеяло себе на голову. Хината приводит в действие датчик пожарной сигнализации. Тобио почти физически ощущает звук сигнала позади своего лба, как будто молоток ударяет по гвоздю между его глаз, снова и снова, тук тук тук тук. В промежутках между ударами он честен; он знает, что датчик, висящий на кухне, может быть немного капризным — Тобио сам несколько раз становился свидетелем того, как тот срабатывал ни от чего иного, как от лёгкого дымка масла для жарки. – Идиот, – цедит он вместо этого. – Ну, прос-ти! – обиженно шепчет Хината, протягивая Тобио маленькую миску с тем, что ему удалось спасти от омлета, и плюхается на простенький деревянный стул, который притащил с кухни. – Он даже не пригорел! У меня всё было под контролем, это тебе нужно заменить батарейку в этой штуке! После того, как он принимает выписанные ему лекарства и заменяет тёплый пакет со льдом на новый, холодный, Тобио со словами благодарности принимается за свою порцию. Еда достаточно хороша, чтобы миска вскоре опустела. – Ты выглядишь странно, – тихо говорит он, ставя миску на прикроватный столик, где для неё находится место между выключенной лампой и полупустой коробкой салфеток. – Я выгляжу странно? – Хината откидывается на спинку деревянного стула и вытягивает ноги на край кровати Тобио, до ужаса невозмутимый. – Ты выглядишь странно. Ладно, это справедливое замечание, но у него есть оправдание. Хината же, возможно, может прятаться. От чего, интересно. – Что насчёт пресс-конференции? – Мм? – После игры всегда проходит пресс-конференция, – говорит Тобио, чувствуя, как заплетается его язык, пока он пытается привести свой контраргумент. – Ты отлыниваешь. – И что с того, теперь, когда мы прошли квалификацию на Олимпийские игры? – Видите? Вот так, ничего сложного, из уст Хинаты всё звучит так просто. – Всё в порядке. Мы уже победили, что ещё? Не то чтобы я нужен ребятам на пресс-конференции, так что Хибарида-сан отпустил меня до завтрашнего вечера, мы с командой поедем на встречу с местной юношеской лигой. Что остаётся невысказанным — это то, как часто Хината забегает вперёд, и как часто это означает то, что его речь становится сумбурной, когда он разговаривает с журналистами. Немного забавно (вообще-то, очень забавно), что, несмотря ни на что, его часто выбирают в качестве одного из представителей Национальной сборной, когда дело доходит до интервью и пресс-конференций. Даже на завтрашнем вечере — Хината, который любит детей и внимание, но при этом спотыкается о свои собственные ноги, почти что компенсирует необычно высокое число игроков Национальной сборной, которые не любят внимания и не знают, как разговаривать с кем-то, кому меньше четырнадцати лет. Тот факт, что ты всегда на виду, порой способен вызывать неоднозначные чувства. – Трус, – отвечает Тобио. – Захлопнись! – Хината говорит это с полным ртом риса и овощей, не потрудившись перед этим прожевать и проглотить их. – Погоди, прежде чем ты это сделаешь, как ты себя чувствуешь? Справедливости ради, Хината не одинок — отношения Тобио с прессой тоже неоднозначны, возможно, даже в бóльшей степени. Как раз в тот момент, когда ему кажется, что он к этому привык, он вспоминает, отчего у него мурашки по спине, и всё же сидеть перед микрофоном, когда от него ожидается, что он ответит на любой вопрос, на каком бы языке он ни был задан, всё равно было бы более комфортно, чем его онемевшее колено, боль в голове и просьба описать то, что он чувствует, но чего не понимает. Потому что его японский типичен, если не примитивен во всех отношениях, которые может позволить себе носитель языка. Его английский всё ещё так себе. Итальянский? Едва сносный. Португальский? Однажды он попросил Хинату объяснить ему, как спросить, где находится туалет, Хината вместо этого дал ему перевод, чтобы заказать ещё пива, и Тобио так ничему и не научился. Но он не выносит пресс-конференций не потому, что у него не подвешен язык или он стесняется камер, он не выносит их потому, что они случаются уже после того, как Тобио уже сказал то, что ему нужно было сказать, на площадке. Как вы себя чувствуете? Что он должен ответить, если он не может сделать быстрый пас, чтобы сказать кому-то, что он в них верит, синхронную атаку первого темпа, чтобы призвать сразу всех своих товарищей по команде, сброс связующего, чтобы показать, насколько уверенно он себя чувствует? Без его приёмов, которые говорят «я рад тебя видеть», и его подач, которые говорят «вот чем я занимался с тех пор, как видел тебя в последний раз», что он должен ответить? – Кагеяма? – повторяет Хината, и кто знает, сколько раз он уже попытался. – Я думаю, – начинает Тобио, всё ещё размышляя о темпах и бросках, – я думаю, на четыре? – Из десяти? – Нет. Четыре, – повторяет он, погружаясь в молчание; в режиме реального времени он наблюдает, как брови Хинаты ползут вверх, а глаза загораются пониманием. – О, как темп! – восклицает Хината, прежде чем снова набить рот едой. – Всё ещё так медленно? Тобио на мгновение задумывается, затем кивает. В ответ Хината только хмыкает, вытягивая шею, чтобы заглянуть в пустую миску Тобио на прикроватном столике. – Может быть, ты хочешь ещё? Спустя некоторое время после очередного короткого сна омлет возвращается и берёт реванш. То, что началось как грубая, но тупая пульсация, переросло в мигрень, болезненную до такой степени, что она просачивается сквозь онемение, которое должно было принести лекарство, наполняет желудок и заставляет его чувствовать себя нехорошо, когда он слишком долго стоит. Он выясняет это после того, как идёт в ванную и пытается помочиться, опираясь на одну ногу и костыль, и заканчивает тем, что его ещё и рвет. Хината пытается войти в тот момент, когда Тобио скрючивается над унитазом в темноте, и выходит, как только Тобио указывает пальцем обратно за дверь. Когда он наконец показывается в дверном проёме, с липкой плёнкой пота на шее и на спине, усиливающей и без того невыносимое чувство омерзения, Хината вручает ему второй костыль, бегло оглядывает ванную и говорит: – Меткий прицел, Кагеяма. К сожалению, на этом он не останавливается. – Знаешь, я понял, как ты выглядишь, – говорит Хината, когда они благополучно возвращаются в спальню, костыли складываются у прикроватного столика, а Тобио успешно переодевается в чистую сухую футболку. Он чувствует, что его глаза сужаются ещё до того, как он понимает, о чём хочет сказать Хината. Тот остаётся невозмутимым. – Я всё думал об этом, потому что ты, очевидно, немного не в духе со вчерашнего дня, но теперь мне полегчало, когда я вспомнил, где уже видел это лицо, понимаешь? – Я выгляжу как я, – говорит Тобио, чувствуя солоноватый привкус во рту. – Ну конечно, ты выглядишь как ты, но не так, как ты обычно выглядишь сейчас, а больше так, как ты выглядел, когда мы были первогодками в старшей школе. – Тобио настолько сбит с толку, что всё, на что он способен, это свирепо уставиться на него в ответ. – Вот, именно так! Тот же надутый вид и прочее. Хочешь снова дойти до ванной и посмотреться в зеркало? Тобио не удосужился посмотреться в зеркало, пока был в ванной, и также проигнорировал выключатель света. – Это всё ещё значит, что я выгляжу как я. – Да, но с возрастом ты стал гораздо терпимей. Обычно ты не выглядишь таким, – Хината делает шаг назад и приглаживает волосы ближе ко лбу, – «Хината, тупица! Я хочу делать всё сам! Я никогда не проигрываю, так что очевидно, что мир должен подчиниться моей воле и делать всё, что я скажу—» Эй! Он останавливается только тогда, когда Тобио прицеливается и запускает подушку Хинате в голову. Она немного отклоняется от курса, но всё же умудряется шлёпнуть его по носу. Есть над чем поработать. Хината отплёвывает единственное перо, которое оказалось у него во рту, когда Тобио снова задаёт этот вопрос. – Почему ты здесь? – он требует. – Потому что— пфф, пффф— твоя сестра— – Я знаю, – но ты мог этого не делать, ты мог бы отправиться в ресторан после игры и отпраздновать с остальными членами команды, мог бы пойти на пресс-конференцию, мог бы быть где угодно, только не здесь, не с пакетами со льдом, шёпотом и датчиком пожарной сигнализации, но, – но почему? Это непреодолимая сила, встречающая непоколебимый объект, копьё и щит, между ними двумя, но что здесь нового? – Я не понимаю, почему ты продолжаешь задавать этот вопрос, не то чтобы мне нужна серьёзная причина. – Хината бережно вытирает слюни и, следовательно, перо со рта, прежде чем выбросить салфетку в ближайшую мусорную корзину. Два очка. – Я знаю, что ты провёл всю свою карьеру в идеальной форме, всё это время, король Кагеяма, но порой, когда обычным людям нужна помощь, они просят о ней, и, когда находится кто-то, достаточно любезный, чтобы её предложить, они говорят «спасибо»! О. На самом деле Тобио уже знал об этом, он мог бы догадаться, что уже усвоил этот урок. – Так вот, – Хината складывает руки поверх логотипа с сердитой шакальей мордой на его груди, той, на которую он подозрительно похож прямо сейчас. Дурацкий, упрямый, объективно правильный, – если только ты действительно не хочешь делать всё сам. Ответ Тобио незамедлительный. – Нет. – Хорошо, рад, что мы пришли к соглашению, потому что я никуда не уйду. – Из живота Хинаты доносится громкое урчание. – За исключением кухни, пожалуй— – А потом обратно сюда? – спрашивает Тобио, спрашивает по-настоящему, искренне, в тот момент, когда Хината разворачивается к нему спиной. – Без проблем? Я могу снова принести стул, если хочешь. – Хината оборачивается ровно настолько, чтобы внимательно посмотреть на Тобио через плечо. – Я тебе не помешаю? Тобио обдумывает его слова. – Ты не собираешься снова включить пожарный датчик? – Нет! – пауза. – Я просто досматриваю Ванпанчмена. Но я могу надеть наушники. – Хорошо. – Договорились, – Хината кивает и слегка улыбается. – Скоро вернусь.🌊 🌊 🌊
[Новое пропущенное сообщение] «Кагеяма Тобио!» «Тобио-кун, что, чёрт возьми, с тобой стряслось?» «Атсуму, мы договаривались быть вежливыми— Кагеяма, это Аран, Хошиуми, и, к сожалению, Атсуму. Мы все просто хотели узнать, как у тебя дела—» «Тобио-кун не какая-то там хрустальная ваза, он знает, что мы звоним, потому что беспокоимся—» «И потому что мы, без сомнения, знаем, что он скоро вернётся и докажет всем, что пресса ошибается!» «Ребята, мы же договорились, что не будем поднимать тему прессы—» «Не прошло и двух дней, а они уже называют это началом конца Поколения Монстров, Кагеяма-кун—» «И это полная чушь, они, что, считают, что нас всех отправят вслед за тобой? Если только это не какое-нибудь проклятие…» «Погоди, что, если мы прокляты…» «И нас убирают, одного за другим…» «Прямо как в «Звонке»!» «Кагеяма, это снова Аран. Я должен отметить, что Сакуса тоже здесь и желает тебе скорейшего выздоровления, просто он достаточно умён, чтобы держать свой рот на замке.» «Они совершают ошибку, недооценивая тебя—» «Вот именно, типа, а мы точно говорим об одном и том же Тобио-куне?» «—и это только сделает твоё возвращение в спорт ещё более триумфальным, когда ты сокрушишь их ожидания своей новообретённой силой и новыми, послеоперационными способностями связующего!» «В любом случае, Иваизуми-сан принесёт тебе сегодня кое-какие подарки от нас, так что оставайся на месте.» «Атсуму, он не может ходить—» «Продолжай наращивать свою силу, Кагеяма-кун, но не слишком быстро! Тише едешь — дальше будешь!» «Береги себя, Тобио-кун, и ты в два счета вернёшься к нормальной жизни! А мы пока взвалим на свои спины обязанности Национальной сборной на пресс-конференции и остальных мероприятиях до конца недели!» «Атсуму!» «Хотя пресс-конференция была бы… легче. Если бы Хината Шоё тоже был здесь.» «Да, пожалуйста, отправь Шоё-куна обратно, как только у тебя появится такая возможность? Огромное спасибо, Тобио-кун.»🌊 🌊 🌊
Должно быть, он снова заснул под смешки Хинаты, адресованные экрану айпада, и тихое урчание кондиционера, потому что Тобио с неохотой моргает, приходя в себя при звуке его имени, доносящегося откуда-то издалека, за пределами комфорта его постели. – Кагеяма. Теперь у Тобио не осталось никаких сомнений в том, что он услышал своё собственное имя. Он уже достаточно в сознании, чтобы понять, что его зовут. Зовёт Хината, откуда-то с порога комнаты, совсем как сегодняшним утром (вчерашним утром?). На этот раз он решает не отвечать. – Кагеяма, ну же. – Хината подошел ближе. Тобио продолжает притворяться, что его здесь нет. Он хочет снова заснуть, он слишком устал. – Проснись, – требует Хината. Ни за что. Тобио прячет лицо под одеялом и не предпринимает никаких усилий, чтобы показать, что он не спит, потому что у него нет причин, чтобы просыпаться. Потому что не следует будить пациентов с сотрясением мозга каждые четыре часа, чтобы убедиться, что повреждение мозга не задушило их во сне. Никто не душил Тобио во сне, и тем же больше причин вернуться в него обратно. Хината перемещается к изголовью его кровати, расставляя ряд предметов на прикроватном столике — что-то, что при соприкосновении с деревом звучит, как кожура яблока, один из его стеклянных стаканов, вероятно, наполненный водой, звяканье пузырька с медикаментами. После этого устанавливается тишина, прерываемая только шумом работающего кондиционера, пока Хината снова не окликает его по имени. Ещё пауза, и Тобио решает, что отразил нападение Хинаты, а в следующий момент получает тычок пальцем в лицо. – Давай, если ты не примешь их сейчас, то завтра, когда ты проснешься, у тебя всё будет болеть. – Насколько агрессивным на самом деле может быть шёпот? Оказывается, очень агрессивным. – И во врачебном предписании сказано, что ты должен поесть вместе с лекарством. Я обещал твоей сестре и не хочу, чтобы она плохо— Тобио хватает самую рыхлую подушку из груды у себя под головой и швыряет её в сторону Хинаты. Та попадает. Неплохо, если учесть, что глаза Тобио всё ещё закрыты. – Серьёзно? – жалуется Хината, бросая подушку обратно, и она приземляется рядом с головой Тобио — угроза. – Просто скажи, что ты проснулся! Тобио не собирается говорить ничего подобного. Чего он хочет, даже будучи в ясном сознании, это того, чтобы ему дали поспать. В темноте снова возобновляется движение, и на этот раз шаги направляются к изножью кровати. Хината приподнимает угол одеяла Тобио, более мягкого и тяжёлого, чем те, что были в больнице, и слегка тянет его на себя. В накопленное тепло, которое он так тщательно создавал, проникает прохладный воздух, и Тобио решает, что он убьёт Хинату. – Я делаю это для тебя. Когда Хината резко дёргает одеяло, подставляя Тобио холодному ночному воздуху, Тобио задействует свою здоровую ногу и всю силу, на которую он сейчас способен, и использует их, чтобы нанести ответный удар, прямо Хинате в— Глаза Тобио резко открываются, когда Хината издает вопль и валится на пол, с руками, зажатыми между ног. Белый флаг полной капитуляции. Очевидно, его удар попал туда, куда он не целился, и всё же, попал прямо в яблочко. – Надо же, – говорит он. – «Надо же»? – у Хинаты охрипший голос. – Это всё, что ты можешь сказать в своё оправдание? После всего, через что мы прошли, Кагеяма, ты, больной извращенец— Тобио садится на кровати. – Я забираю свои слова обратно. – Ты не можешь забрать их обратно. – За его раскрытыми ногами и краем кровати не видно никаких признаков Хинаты, кроме маленького вихра рыжих волос, мазнувшего ярким пятном по его одноцветному синему ковру. – Ты мог просто сказать, что проснулся! – Я проснулся. – Не сейчас! Хината остаётся лежать на полу, пока Тобио ест своё яблоко и принимает лекарства. Хината остаётся лежать на полу, пока его дыхание не замедляется, а затем не замедляется ещё чуть-чуть. Тобио не всегда знает то, чего он не помнит, особенно теперь, но он помнит одну вещь: Хината храпит. – Не смей засыпать на моём полу, – говорит Тобио куда-то в изножье своей кровати. – Не тебе указывать мне, что делать, – откликается ножка его кровати, прежде чем зевнуть. – Не спи на полу, тупица, если не хочешь, чтобы завтра дети из лиги раскатали тебя по площадке. Голос Хинаты звучит так, будто он потягивается. – Сон на полу полезен для спины, – говорит он, как раз в тот момент, когда какой-то сустав, возможно, его позвонок, издаёт хруст. Тобио запускает по воздуху ещё одну подушку, и она врезается во что-то мягкое. Хината взвизгивает. – Ладно, ладно, ладно. – Цепляясь одной рукой за одеяло Тобио, чтобы не упасть, затем двумя, чтобы подняться с пола, Хината выглядит так, будто он многое повидал. – Ну, хотя бы футон у тебя есть? Тобио на мгновение задумывается над содержимым своих шкафов и кладовой в подвале. – Нет. – Бу-у. – У меня есть диван, – предлагает Тобио. – Ты когда-нибудь пробовал сидеть на своём диване, Кагеяма? – спрашивает Хината, и Тобио хмурится быстрее, чем тот успевает заявить, – Я лучше посплю на полу. – Тогда ты займёшь кровать, а я лягу на диван! Хината отмахивается и яростно трясёт головой. – Ни за что, плохая идея. Я не скажу твоей сестре, что занял твою кровать и заставил тебя спать на камне. – Как будто ты можешь меня заставить, – отвечает Тобио, подтаскивая ноги, и с ними, совсем немного, верхнюю часть своего тела поближе к краю матраса. – Пожалуйста, не ходи без костылей, – напоминает ему Хината, приближаясь к стене, к которой они прислонены по другую сторону его прикроватного столика, возможно, за пределами досягаемости Тобио? Возможно, и нет. Тобио не был в этом уверен, но вызов только что был брошен, так что он полон решимости это проверить. – Я сам их достану, – говорит он, разворачивая ступни, пока те не станут параллельны полу, а затем — Тобио сглатывает. Он чувствует себя глупо, глупо, потому что, когда его ноги свисают с края кровати, он как будто бы не знает, где они находятся. Его ступни действительно параллельны полу? Они вообще присоединены к его телу? Он должен это проверить, он не знает, не знает. Он знает, что получил травму колена, но забыл, что у него было колено. Тобио весь холодеет, от места, где подошвы его ног касаются пола, до макушки его кружащейся головы. Этот ритмичный стук, бьющийся в его черепной коробке? Его собственный пульс, осознаёт он. Когда он предпринимает попытку перенести свой вес на пол, просто чтобы проверить, сможет ли он, его левое колено подкашивается, а затем ухает вниз. – Хватит, прекрати, – Хината пытается звучать угрожающе, но где-то в его голосе слышится пожалуйста, так что Тобио садится и начинает перекидывать ноги обратно через край матраса, кое-как, с большим трудом. – Это ужасно много движения для того, кто должен соблюдать постельный режим. Тобио не прилагает никаких усилий, чтобы переместиться на середину кровати, и не сделает этого в ближайшее время, по крайней мере, когда Хината подкладывает под его колено подушку на том месте, где он лежит. Огромное тёмное пространство между ним, занимающим левую сторону кровати, и правой её стороной можно было бы измерить, но, насколько он может быть уверен, оно просто есть. – Что, если мы— – Даже не думай об этом. Помнишь Бразилию? – возражает Хината, но, судя по его голосу, он ухмыляется. – Ты хотел убить меня там, а потом я попытался забраться в кровать к Цукишиме, и он тоже хотел меня убить! Что, если я выбью тебе колено, пока ты будешь спать, и врачу придётся, – он снова зевает, – приделать его обратно, или что-нибудь в этом духе. – Это так не работает. – Затем Тобио останавливается. – Я не думаю, что это так работает. – Я тоже, но одно я знаю точно, – на лице Хинаты снова мелькает то самое, блестяще сыгранное угрожающее выражение, когда он бросает подушки с пола, которые приземляются аккурат у изголовья кровати. – Я представляю опасность, Кагеяма. Тобио фыркает. – Да, опасность, у которой завтра встреча с юношеской лигой. Ложись в постель. – Прежде чем он допустит, чтобы это прозвучало более странно, чем нужно, Тобио смягчает тон. – Просто ляг на правую сторону, чтобы, если что, ты пнул мою правую ногу, а не левую. Хината пожимает плечами и, кажется, уступает, делая шаг, чтобы забраться в кровать и устроиться под одеялом. По крайней мере, до того момента, пока он не касается ступнёй простыней и не отдергивает её, сморщив нос. – Фу. Там уже тепло. – Я провёл здесь всего лишь весь день, тупица. – Я сплю поверх одеяла, – решает Хината, хватая подушку, переворачивает её холодной стороной вверх и раскидывается в позе морской звезды на правой стороне кровати. – Ты замёрзнешь, – бормочет Тобио. – Я бы не замёрз, если бы ты был нормальным человеком и впустил немного свежего воздуха в эту, – еще один зевок, – пещеру, которую ты называешь спальней. Ночь, скорее всего, идеально прохладная. Сегодня на улице было действительно хорошо. Пауза. – Правда? – Да, прямо как на открытках. Тёплая погода, на небе лишь несколько облачков, но безветренно. Когда ты отключился в миллионный раз, я немного посидел на балконе, эм, на самом деле, весь день. Ты часто туда выходишь? Облака с него кажутся такими близкими… Этого достаточно, чтобы заставить любого задремать — пейзажи с птицами в лазурном небе, вкус летнего воздуха, свежего даже в городе, сверкающий вид на Токийский залив, зажатый между полосами, разделяющими небоскребы. Ну, почти достаточно. – Кагеяма? – снова зовёт Хината, делая звук своего новоиспеченного шёпота чуточку громче. Близкий к тому, чтобы заснуть, Тобио открывает глаза вопреки здравому смыслу. – Хватит. – Я не могу заснуть. – Пробуй. Хината выдыхает прямо в подушку, натягивая капюшон толстовки себе на голову; Тобио смотрит прямо перед собой, на белые спирали, нарисованные на потолке, приказывая своим глазам, чтобы они снова закрылись, ну же, ещё раз… Чёрт. – Я тоже не могу заснуть, – он решает ограничиться мрачным взглядом. – О, хорошо! – переполненный облегчением, Хината переворачивается на спину, в нетерпении поделиться энергией, которой у них, скорее всего, не было бы прямо сейчас, если бы он просто послушал Тобио. – Ты всё ещё чувствуешь себя нормально? Всё ещё на четыре? Тобио думает об этом, действительно думает об этом, предпочёл бы переспать с этой мыслью, и Хината постукивает пальцами по животу, пока ждёт. – Я бы сказал, на три, – в конце концов решает он. – Хорошо, значит, тебе уже лучше! – отвечает Хината, почти что удивлённо; Тобио даже не пытается повернуть головы, но краем глаза может заметить, как загорелые пальцы Хинаты дёргаются и начинают выплясывать произвольные мотивы на чёрной ткани его толстовки. – Я не мог определить, у тебя было странное лицо, когда ты попытался встать, так что. У него каким-то образом всегда получается такое лицо, не так ли? – Когда я попытался встать? – Совсем недавно, когда ты потянулся за костылями, – уточняет Хината. – О, верно, – отвечает Тобио, и все размышления о том, как он чувствует себя сейчас, уступают место страху, глухому звуку его сердцебиения и больше ничему. Он возвращается к своим словам, сосредоточившись на деталях рассказа о том, что липким и вязким комком засело в его горле, сдавило его внутренности. – Сеть оборвалась, когда я прыгнул, чтобы разыграть тот мяч, – пытается начать он. Возможно, это слишком издалека. Слишком абстрактно. – Какая сеть? – спрашивает Хината. – Сеть, которую я вижу, когда играю. Линии, по которым я, эм… выравниваю свои броски. Или которые указывают мне, где стоять, вроде того? – Куда прыгать, где приземляться, как высоко или как низко, его чувство равновесия и движения в целом, всё это, заключенное в идеальную, безупречно выверенную матрицу — вот что пытается сказать Тобио. – Ты тоже так делаешь? – вот что он говорит вместо этого, лишь с тем, чтобы погрузиться в очередную глубокую, будто бы подводную, тишину. Хината хрустит пальцами. – Не совсем, но я думаю, что делаю нечто похожее! – говорит он. – Значит, когда ты играешь, ты представляешь сеть, и это помогает тебе играть на пике твоих способностей, так? Когда я играю, и когда я действительно в ударе— Тобио кивает, подстёгивая его. Он близко. – Да? – Я думаю о пляжах в Рио, на которых играл когда-то. – О. На самом деле Тобио знал про это. Он опредёленно упоминал это в каком-то далёком воспоминании, на воскрешение которого у Тобио нет сил, но Хината определённо шутил об этом когда-то. Непринуждённые комментарии о том, как ветер сегодня подхватывает его пасы, когда в спортзале нет и сквозняка, что-то про кристаллы соли у него в глазах, когда Тобио предположил, что он имел в виду пот; Тобио обычно пропускает его слова мимо ушей, списывая их на очередную неудавшуюся метафору, потому что в целом Хината способен донести свою мысль даже тогда, когда несёт полную чепуху, так стоит ли зацикливаться на шутке о бейсболке, которая явно на нём не надета? Тем не менее, вот они здесь, пытаются выяснить, что случилось с личным пляжем Тобио, который даже не пляж. – Ты говоришь, что обычно видишь сеть, а когда ты, – едва заметная пауза, – потерял сознание в воскресенье, её там не было? – Да, – подтверждает Тобио, чувствуя облегчение, как будто его невидимый груз стал немного меньше. – Она никогда не исчезала просто так. Я знаю, что не упал бы так неудачно, если бы она была там. И я не понимаю, как мне вернуть её обратно, когда я снова смогу играть. Хината кивает; они не смотрят друг на друга, но Тобио всё равно чувствует, что его увидели. – Почему три, из-за твоей головы, колена, или из-за сети? – Сеть, – которую не вернуть посещением больницы, не увидеть на снимке МРТ, не приложить к ней пакет со льдом, – делает всё остальное ещё хуже. И, поскольку он понимает, Хината издает низкий горловой звук. – Я бы тоже психанул из-за такого, – соглашается он. – Но ведь ты не играешь в волейбол завтра. Тобио сперва хмурится, прежде чем действительно понимает, что Хината имеет в виду. – Я думаю, что, как только ты ещё немного отдохнешь, у тебя будет какое-то время, чтобы? Заново ей научиться, наверное. Или понять, как заново ей научиться, или научиться быть готовым играть без неё. Или всё, что угодно, – зевок, на этот раз долгий, – лишь бы это сработало, понимаешь? Лишь бы это сработало, лишь бы это сработало. Вскоре Хината начинает похрапывать, и Тобио позволяет простыням утянуть его следом.🌊 🌊 🌊
Если бы Кагеяма Тобио обладал необходимыми навыками, чтобы произвести некоторые вычисления, или удосужился хотя бы попытаться их произвести, он бы узнал, что за последние восемь лет, или 70 080 часов его жизни, примерно шестнадцать тысяч из этих часов (16 640 часов, если дать более точную оценку) он провёл, играя в волейбол. Подумайте об этом — между сезонами, которые он провёл в Адлерс, Али Рома и японской Национальной сборной, у Кагеямы не было межсезонья как такового с той самой дождливой зимы после того, как ему исполнилось семнадцать, в промежутке между поездкой Карасуно на Весенние Национальные на его втором году и первой (официальной, под присмотром) тренировкой на его третьем году. С учётом этой отправной точки, если бы он когда-нибудь решил серьёзно отнестись к этой задаче и присвоить среднее числовое значение тому времени, которое он провёл в спортзале, разогреваясь в начале и растягиваясь в конце, посещая тренировки и матчи, присутствуя на обязательных собраниях команды и тренируясь самостоятельно, он бы узнал, что все эти мероприятия занимают около сорока часов в неделю, и, с учётом 52 недель в году, насчитывают в общей сложности примерно 16 640 часов волейбола за восемь лет профессиональной игры. (Где-то за кадром Цукишима ворчит из-за исходной цифры в сорок часов каждую неделю. А как же Золотая неделя? А как же праздники? А что насчёт нескольких недель между сезонами? Речь не о Цукишиме. Цукишима — умник.) (Речь о Кагеяме и о всём том времени, к которому он должен был прибавить количество прямых попаданий мячом по голове, шее, спине. Сколько их было? Почему он не знал? Почему не вёл им счета?) С учётом всего вышеперечисленного, получившаяся цифра в 16 640 часов в целом является приемлемой, чтобы отобразить всю суть того, что значит играть в волейбол на самом высоком уровне в теории, но спросите Кагеяму, спросите любого профессионального спортсмена — на самом деле это далеко не всё. Помимо тренировок и матчей он видится с физиотерапевтом из медицинского штаба до трёх раз в день (еще 5824 часа, кажется?), или со своим диетологом примерно раз в неделю (всего около 416 часов, она намеренно не затягивает их встречи), или с врачом команды (1248 часов, он любитель поговорить), или даже с Иваизуми-саном (который не любитель поговорить, но почти всегда находится в спортзале и иногда забирает его на обед). Кроме того, факт остаётся фактом — волейбол сделал его известным, и пресса, спонсорство и слава не принадлежат исключительно Отани Шохеям и Юдзуру Ханям мира сего — съёмки для рекламы и пресс-конференции, информационно-просветительская деятельность и встречи с его менеджером и тренерами для координации всего этого, в общем и целом, требуют времени (и ещё 3328 часов, хотя их оценка сложна — игра в итальянской лиге сократила примерно на четверть его стандартный объём общения с прессой, скажем, во время олимпийского сезона). Помимо этого времени ещё есть время, когда он едет на метро, чтобы попасть на тренировку (около 30 минут, а значит, час дороги туда и обратно каждый день — можно ли считать короткие прогулки через парк Коган частью этой рутины?), или летит на самолёте, чтобы сыграть матч на другом конце света (как правило, слишком много часов), а также время, когда перелёт занимает вдвое больше, чем ожидалось (оценка выбросов в данных, таких как пересадки с остановкой в гостинице на ночь и разница в часовых поясах, способна сбить с толку даже всезнаек вроде Цукишимы и Ячи, верно?) (верно). А также всё, что связано с волейболом, даже когда он не думает о нём напрямую. Это редкий случай, и всё же — как долго спать и как долго дремать, когда он может отправиться бегать и как долго может длиться пробежка, поиск носков, которые не будут сбиваться в его кроссовках, что именно есть и когда есть, чтобы обеспечить оптимальную эффективность во время игры, и вот, глядите-ка, мы снова вернулись к мыслям о волейболе. (Кагеяма — образцовый спортсмен в том смысле, что он всегда делает то, о чём его просят, всегда. И поэтому, когда его просят готовиться к следующей битве и не более того, он делает именно это. Когда его не просят следить за тем, сколько раз он потенциально мог получить незначительную травму мозга, он не делает этого.) Операция на коленной связке занимает самое большее порядка двух часов, за ней следует около шести месяцев поэтапной реабилитации, прежде чем врач сможет подписать бумаги с разрешением вернуться в спорт. Пытаться сосчитать, сколько часов должно пройти, прежде чем Кагеяма получит своё колено обратно, всё равно что пытаться сосчитать птиц в небе, но он уже видел, как другие игроки проходили через это. Это застенчивая улыбка, появление на тренировке на костылях, просто чтобы поглазеть на остальных, и неохотное «ну, мой инструктор говорит, что всё заживает хорошо/терапия проходит нормально/я восстанавливаюсь лучше, чем ожидалось, в конце концов, мне нужно просто удерживать мяч в воздухе как можно дольше, верно?» (верно). Но вот сотрясение мозга? О нём никто ничего не знает наверняка, совсем. У него нет внутреннего кровотечения, так что это, пожалуй, можно считать неплохим началом. Его череп, верьте или нет, не получил ни одной настолько ужасной травмы, чтобы ему потребовалась пластическая операция (в чём лично Кагеяма сомневается). Прямо сейчас ситуация такова, что «нужно подождать две недели и посмотреть на твоё самочувствие», но как Кагеяма должен чувствовать себя спустя две недели, не говоря уже о настоящем? Он знает пределы своего колена, знает, глядя на него, что с ним что-то не так, что ему нужна операция; когда же дело доходит до его мозга, он не знает того, чего не знает, пока (внезапно, безжалостно, болезненно) не узнаёт. От света его голова начинает болеть. От звуков тоже. Есть большое количество слов, которых он не может вспомнить, пока ему их не подскажут, воспоминаний, которые он боится потерять до того, как поймёт, что они безвозвратно потеряны, брешей в этих воспоминаниях, о существовании которых он даже не догадывается, пока не провалится в них. (Что здесь было раньше? Что здесь было раньше?) (Кагеяме снится волейбол. Разве это не самое худшее?)