По соображениям совести

— Это правда? Всё, что ты рассказал сейчас. Голос Ичиро на той стороне тихий, заглушаемый шумом аэропорта, мерными едва различимыми разговорами где-то около него, и оттого их с Натаниэлем общение кажется неуместным, не вписывающимся в этот момент совершенно никак. Веснински-младший предпочитает обсуждать такое с глазу на глаз, как было совсем вроде бы недавно: Ичиро разваливается в своём кресле, Натаниэль — как всегда в отдалении, в самом углу, подальше от окна. Но у него нет ни времени, ни возможности ждать. Утро начинается с ощущения пустоты, а продолжается ощущением надвигающейся катастрофы; рассказать Ичиро всё, что он знает, до его прилёта — как попытка утопающего уцепиться за протянутую ему руку, холодную, мокрую, с которой раз за разом соскальзывают собственные пальцы. — Это правда. В тёмной комнате с чёрными стенами и чёрными простынями, где единственный свет дают тусклые бра и зажжённый экран телефона, Натаниэль Веснински констатирует для Ичиро неопровержимый факт: его брат — препоганейший человек, не умеющий правильно использовать власть, и распоряжающийся людскими жизнями так, будто бы они совсем ничего не стоят. Не сказать, что он сообщает Ичиро что-то очень уж новое. И, наверное, он сам может понять Рико и даже придумать какое-то обоснование его поведению; сложно оставаться нормальным, когда семья давит на тебя всеми возможными средствами, а ты сопротивляешься, получая ещё больше давления — и презрения — в ответ. Рико Морияма выбирает сложный путь, совершенно не пересекающийся с той дорогой, которую для него подбирает клан. Таким смелым решениями можно было бы позавидовать, если бы Рико умел сражаться за них честно. Хотя, не ему говорить о честности. — Это не то, что я хотел услышать, — Ичиро, видимо, отходит в сторону от людей, его голос звучит чище, и Натаниэль может расслышать то, чего не улавливал раньше. Тяжёлый выдох, полный сожаления и разочарования. А дальше — напряжённая тишина, во время которой Ичиро не только продолжает делать выводы, но и просчитывать все свои следующие ходы наперёд: разговоры с прессой, разговоры со старшими, разговоры с Рико. Ему, уверен Натаниэль, вряд ли получится отделаться только воспитательной беседой в попытках его в очередной раз пристыдить. Он предполагает, какое наказание может придумать Ичиро и весь клан за подобное поведение; он уже видел подобное, и смотреть повторно не сильно хочет. Даже учитывая, что возмездия над Рико жаждет всей своей тёмной душой. Натаниэль молчит. Ему больше нечего доложить, а с Ичиро они не друзья, чтобы поднимать какие-то другие темы. — Я поговорю с тобой перед матчем, — в трубке снова шумно, — или после. В любом случае, дождись меня и не уходи сразу. — Конечно, лорд Морияма. Это несомненный, неоспоримый плюс — иметь Ичиро на своей стороне. Натаниэль не рассчитывает на это особенно сильно, но внутри всё пусть немного, но становится спокойнее. Учитывая, сколько перед ним сложностей, приятно получить хоть что-то, что идет так, как ему хочется. Следить же за всем остальным придётся особенно тщательно, и Натаниэль начинает с Жана. Домашняя игра с «Лисами» назначена на послеполуденное время, но Эвермор, несмотря на раннее утро, уже не спит; последние тренировки проходят даже в день матча — более спокойно, без вечных зверств и попыток доказать своё превосходство. Натаниэль встречает команду в коридорах, уже направляющуюся на завтрак, и ловит на себе взгляды: от Рико презрительный, от других Воронов — настороженные. Жан Моро не смотрит на него вовсе. Уголки губ Натаниэля совсем немного ползут вверх, но он осекается почти сразу же, оборачивается тут же и глядит Моро в спину — туда, где зашитая рана, туда, где застарелые шрамы, туда, куда так и не решился поцеловать прошедшим вечером. Лопатки у Моро сведены, плечи стянуты напряжением, голова опущена между них; Веснински знает язык поз и жестов довольно хорошо, и Жана Моро читает с достаточной лёгкостью. Что-то не так, и это «что-то» тот пытается спрятать глубоко в себе, чтобы не было видно остальным. Натаниэль всегда видит чуть больше, чем все эти остальные, но не всегда может с этим сразу же что-то сделать. Выхватить Жана получается впервые за день многим позже, когда команда уже готовится выйти на поле, когда напряжение ощущается не только в чужой спине, куда он укладывает свою ладонь, но даже в воздухе, в каждом из тёмных коридоров Гнезда, ведущем на поле. — Жан, — выдыхает Натаниэль, и знает, что можно не говорить ничего больше. Он не скажет ему ничего нового, все обещания уже были вверены ему раньше, а Веснински-младший не очень любит повторяться. Он не видит смысла в вопросах о самочувствии и состоянии, о готовности к игре и об ожиданиях от неё. Он умеет разговаривать взглядами и прикосновениями; клан такому не учил, но Натаниэль прекрасно всё схватывал сам. И когда он касается предплечья, затянутого чёрной формой — там, где скрывается «лжец», к каждой букве которого в прошедший вечер Натаниэль таки решается прикоснуться губами, — он понимает достаточно. Самочувствие сносное, состояние скверное, готовность к игре на высшем из возможных уровне, учитывая входные данные из сносности и скверности; у Жана напряжённые после тренировки мышцы, а дрожь в пальцах, которыми тот касается в ответ руки Натаниэля, заставляет его хмурить брови и смотреть пристальней. — Всё будет… — начинает он, и Жан перехватывает его взгляд, смотрит прямо и решительно, будто идёт на игру как на самый настоящий бой, и возможно — бой за свою собственную жизнь. В его взгляде осознание той самой катастрофы, которую чует Натаниэль с утра каждой клеточкой своего тела, ощущается слабо — и это заставляет, напротив, волноваться сильней. Натаниэль Веснински, Балтиморский мясник и сын своего отца, не помнит, когда в последний раз так перед чем-то волнуется. — Не надо, — Жан прерывает его, не давая договорить про «хорошо». Его голос мягкий, тихий и уставший; его пальцы скользят к пальцам Натаниэля, переплетаются с ними на несколько слишком уж быстрых секунд, и он отстраняется за миг до того, как объявится Рико. — Моро, на поле, — Морияма краток и жёсток, его голос бьёт хлеще любого ремня, и на него Натаниэль оборачивается так же, как оборачивается и Жан. Тот не говорит ничего, и на Веснински больше не смотрит — уходит в сторону одного из выходов к трибунам, чтобы оттуда пробраться к командным раздевалкам. Рико же смотрит долго и пристально, будто пытается что-то в Натаниэле высмотреть, но в итоге не находит ничего особо ему интересного. Веснински поднимается к трибунам, находит взглядом Ичиро и следует к нему — зона для особо важных гостей, как и всегда. Это не первая игра, на которой он присутствует как зритель, но за свою жизнь Натаниэль запоминает правила лишь смутно, а названия позиций у игроков путает до сих пор. Всегда находилось что-то поважнее — то встреча с отцом, то тренировка с Ичиро, — и поэтому сейчас, занимая место, он не чувствует себя в своей тарелке. Оживиться получается только когда команды выходят на поле, когда он замечает Кевина и Жана, и когда Ичиро тянется к нему со своего сиденья через одно пустое, и трогает за плечо. — Рейс пришлось дважды переносить на более позднее время из-за погоды, — признаётся он, и в его голосе нет совершенно никаких эмоций. Впрочем, это никак не мешает Натаниэлю считывать информацию между строк и делать выводы. Ичиро прилетел позднее, чем планировалось, а значит не успел встретиться с Рико до игры. Что подводит к следующему: — Нам придётся задержаться после игры, улетим ближе к ночи. Натаниэль кивает. Свисток возвещает о начале матча, трибуны взрываются овациями, но вокруг него, Ичиро и людей из клана будто бы вакуумный пузырь, не пропускающий совершенно ничего; Веснински наедине со своими мыслями и планами, и ничего из того, что роится у него в голове, ему не нравится. Он тщетно пытается сосредоточиться на происходящем на поле. Никому из них, в целом, не обязательно следить за игрой, результат к середине не удивляет совершенно никого: «Вороны» ведут, и ведут не самыми приятными методами. Кто-то из «Лисов» хромает, кто-то оказывается на скамье из-за попыток грубостью отвечать на грубость. Стиль Рико Мориямы — совершенно ничего нового для Натаниэля Веснински. Всё меняется ближе к концу. Пузырь, окружающий его вместе с членами клана, лопается за долю секунды, стоит на поле начаться потасовке. Не обычная грубость, без которой не обходится ни одна из атак — начинается схватка, которая не просто не обходит Рико стороной. Она с него и начинается. Совсем не нужно находиться на самых первых рядах, чтобы различать ярость на лице Рико. Не нужно сидеть вплотную, чтобы слышать взволнованный голос и грубые фразы, тут же сменяющиеся толчками— которые, в свою очередь, взрываются дракой, куда оказываются втянуты практически все находящиеся рядом. Жан, видит Натаниэль, держится поодаль. На лице у него не страх — там самый настоящий ужас. Он, видимо, прекрасно слышал то, что говорил Кевину Рико. — Это Моро? Ичиро указывает на поле, вырывая Натаниэля из смеси волнения с оцепенением. Он будто бы не слишком сильно удивлён происходящим, словно драки для Рико — дело совершенно обычное. Прослеживая за рукой Ичиро, Натаниэль снова возвращается взглядом к Жану, и в который раз за последние дни его захлёстывает странное, материнское, сентиментальное: желание спрятать Моро ото всех на свете, от всего горя и бед, рвётся наружу шумным и сдавленным выдохом. Натаниэль кивает. — Да, — отвечает он. — Жан Моро. Внимания одного Мориямы уже достаточно. Он не хочет, чтобы на Жана смотрел и другой — пусть даже тот, кто пообещал ему Моро отсюда вытащить. За остатком игры он не следит вовсе. «Лисы» умудряются сравнять счёт, видимо, подстёгнутые перепалкой с Рико, и ничья воспринимается зрителями как нечто невообразимое и удивительное. Натаниэль обещает себе ознакомиться с прошлыми играми и тех, и других, чтобы понимать, откуда следует такая реакция. Всё это время он следит глазами только за Жаном. Цепляется на него взглядом и старается не выпускать из вида затянутую в чёрно-красный фигурку, кажущуюся крохотной на огромном поле. Но всё же упускает его; Ичиро после игры требует внимания и разговоров, подробностей и объяснений, которые уже были сделаны по телефону, и поэтому когда Натаниэль смотрит на поле снова — оно уже пустует, как пустуют и места игроков неподалёку от первых рядов трибун. Он просит Ичиро ждать, пусть и знает, что тот не уедет, не встретившись с Рико. Ичиро будет искать того точно так же, как Натаниэль будет искать Жана — и хорошо бы найти их мирно беседующими и обсуждающими внезапные цифры очков на табло. Этого, уверен Веснински, им обоим точно не видать.

× × ×

Первой жертвой этого вечера становится Ворон, имени которого Натаниэль не знает и узнавать не хочет, и который отказывается сказать ему, куда делся Рико. Вторая жертва, точно такая же, без имени и отличительных черт, не разменивается на слова и бьёт почти сразу — и приходится поднять кулаки, давая отпор, а после вылететь из командной раздевалки, понимая, что здесь ему ничего не светит. Натаниэль проверяет душевые, но не находит там никого. Идёт в медицинский отсек, но встречает там только одинокого доктора. И переходит на бег. Коридоры сменяются, поворот следует за поворотом, стены будто бы наезжают друг на друга, сходятся, зажимают Натаниэля между собой, не давая ему дышать, не давая мыслить ясно и трезво. Свет мелькает; чёрный, вспышки жёлтого от светильников, глубокий красный — это заливает кровью рассечённую бровь, или может быть на лоб падают рыжие вихры, отливающие медным в тусклом освещении, он точно не знает. Не понимает и не разбирает; дверь за дверью он врывается в комнаты, в пустые помещения, в кладовки. Люди не успевают задавать вопросы, никто не успевает даже сорваться с места от внезапного внедрения — он закрывает двери многим раньше. Перешёптывающиеся преподаватели, запасной состав, занятый домашней работой, парочка смущающихся парней, руки которых скользят в томном танце по телам друг друга; перед глазами Натаниэля пробегают чужие судьбы, выхваченные за несколько секунд, но ищет он совсем не то. Он готов перевернуть Эвермор с ног на голову, оторвать каждый кусок чёрной плитки, если придётся, чтобы найти Жана Моро. Буквально слетая по лестнице куда-то вниз, Натаниэль едва не врезается в стену. Цепляется краем рукава за выступ — и дёргает руку так, что рвёт ткань, рвёт собственную кожу, совершенно не обращая внимания на кровь уже и на запястье. Безумный спринт не стихает ни на секунду, адская гонка вслед за неизвестностью, в которой он сам виноват — как виноват в самых худших из возможных сценариев, — прекращается из-за Рико. Он его пока не видит, но уже слышит. — Сука, — Рико Морияма шипит, и в голосе у него злобы столько, что хватило бы на всю команду. Натаниэль замирает, оборачиваясь на голос. За дверью в нескольких десятках метров от него что-то происходит. — Я говорил ему не пытаться даже, — слова Рико слышатся приглушённо, а сразу после мешаются с чужим смехом. Голосов становится больше, Натаниэль так и не отмирает — слушает, впитывает, ждёт. Медлит. — Н-не надо, Рико… — Я говорил ему, что ты того не стоишь, — Натаниэль не видит, но знает: Рико сплёвывает прямо на пол, выражая этим своё превосходство и опуская всех, кто и так ниже него статусом. — Говорил, чтобы даже не совались тебя забирать, но знаешь что? Дурашка Кевин, — Рико смеётся, — сказал, что они обязательно тебя вытащат. Боже, как убого. Имя Кевина срабатывает триггером. И если ещё с полминуты назад Натаниэль убеждал себя, что не знает, с кем говорит Рико, то теперь всё меняется. — П-пожалуйста, нет! Сдавленный вскрик заставляет мурашки пробежать вниз по позвоночнику. Натаниэль жалеет, что у него с собой ничего огнестрельного — но если будет нужно, он запихнёт в глотки всем на свете даже грязные ножки от стульев. — Твой спаситель может и придёт, но ты ему уже не будешь нужен таким, правда, Жан? Пусть я и уверен, что цепная псина Ичиро уже успела на тебя взобраться. Натаниэль срывается с места, когда слышит треск разрываемой ткани — так рвался его рукав несколько минут назад, так сейчас рвётся чужая жизнь, и если ткань он заштопает, то с человеком подобное не пройдёт. Он распахивает дверь в какой-то чулан, но его не видят: все слишком заняты делом. Приказы Рико, какими бы они ни были, лучше не оспаривать и выполнять, даже если в городе начинается апокалипсис. Натаниэль задерживается на пороге и смотрит. Впитывает глазами открывшуюся картину и знает: она будет сниться ему в кошмарах ещё не один месяц. Ему, Балтиморскому Мяснику, убившему не один десяток не всегда заслуживающих смерти людей, ему, очистившему улицы от отбросов и держащему добрую половину криминального города в напряжении, будет сниться Жан Моро, вдавленный щекой в чёрный пол. Жан Моро с разорванной одеждой, разорванной кожей, порванной по его вине жизнью. Натаниэля ослепляет. — Ох, вы только посмотрите… — Рико скалится. Морияма подлетает так быстро, будто бы всё-таки ожидает его визит; чужие руки лезут прямо в лицо, прямо к горлу, стараются оттащить подальше и выпихнуть из дверей, но Натаниэль упирается, даже не пытаясь вспоминать какие-то особые приёмы — и действует не по наитию, а по собственной злости и собственной ярости, давить которые сейчас не видит совершенно никакого смысла. Где-то вдали, среди полок и инструментов, всхлипывает Жан. Его отчаяние врезается в память моментально; Веснински же врезается коленом Рико в живот, отбрасывая того на пол как тряпичную куклу, и вскидывает голову на звук. Ему уже не нужно присматриваться в вечном полумраке местных подземелий, чтобы видеть, как по телу Жана скользят чужие руки. Совершенно не нужно фокусироваться, чтобы видеть, как его ноги расставляют шире, впихивая между ними колено. Натаниэль наблюдает такое не первый раз, но предпочёл бы смотреть на кого угодно, но только не на Жана, вмиг поблекшего, обмякшего, дезориентированного и почти не сопротивляющегося. По его виску стекает кровь, костяшки его пальцев содраны в мясо; форма, в которой ещё недавно он был на поле, задрана, практически с него содрана. Натаниэль впервые видит мышцы на его икрах. Натаниэль впервые замечает ямочки на пояснице. Натаниэль смотрит, как чужие руки оттягивают его ягодицу, плотнее и резче вбиваясь в безвольное тело. В голове заклинивает окончательно. Рико оказывается откинут на пол в очередной своей попытке остановить Натаниэля, который упрямо пробирается к Ворону со спущенным штанами. Мортимер — а это он, кто же ещё, — оборачивается на шум так, словно впервые слышит возню позади себя. Веснински заносит руку, вырубая того одним ударом локтя по лицу, и оттаскивает в сторону, бросает на пол безобразным мешком, не важно, лишь бы подальше от Жана. Моро оседает на пол, заваливается на него, не издавая ни звука, и в глазах у Натаниэля темнеет — от злости, от всепрожигающего гнева, и из-за снова появившегося Рико, вцепившегося ему в шею с явным намерением придушить. Натаниэль не церемонится. Не разменивается по мелочам, не выверяет движения и даже не пытается сдержать свою силу; Рико отлетает к стене, врезается в неё лопатками до противного хруста, но ему не дают отлежаться ни секунды, Натаниэль оказывается рядом быстрее, чем тот успевает моргнуть и сплюнуть тягучую кровь. Несколько ударов, и Морияма уже перекатывается по полу, пытаясь удержать рвущийся из глотки хрип. Натаниэль нависает сверху, с размаху бьёт с ноги прямо в живот, заставляя перевернуться на спину, и опускается на Рико камнем, давая понять, что подняться ему больше не даст. Не в этой жизни. Он бьёт не слишком выверенно и не очень красиво, но каждый удар на удивление становится сильнее предыдущего, и ощущение, что возмездие гнездится сейчас у него на костяшках, до безумия опьяняет. Так, как не опьяняло уже очень и очень давно. Натаниэль бьёт по лицу, прямо в челюсть и по виску, стёсывает кожу и свою, и чужую, заставляет кровь струиться по ней и брызгать прямо ему на глаза, на щёки и губы. Кровь Рико, он думает, должна быть горькой и противной — такой же, как он сам. Кровь Рико, он думает, было бы здорово выпустить всю до последней капли. В третьем Вороне просыпается немного смелости, тот бросается на Натаниэля, когда Рико уже не двигается, но точно ещё попытается. Внутри всё переворачивается, когда его оттягивают прочь, но Веснински не церемонится и здесь — несколько ударов пропускает, сглатывает собственную кровь, и бьёт с удвоенной силой, буквально заставляет Ворона врезаться головой в стену, и держит за затылок, раз за разом заставляя ударяться виском о бетон, пока тот не обмякает, бесполезной массой заваливаясь прямо к нему под ноги. Все его руки покрыты кровью. Его ладони, его пальцы; у него под ногтями куски чужой кожи, и для Натаниэля нет ничего слаще осознания, что он способен на это всё. И нет ничего гаже чувства, что в этом всём виноват именно он. Руки Рико на его плечах, а после и снова на его шее, ощущаются уже почти невесомо. Влажные, липкие от крови, они впиваются ему в самую глотку, они пытаются выскрести и выдавить из него жизнь, но Натаниэль привык платить за ярость такой же яростью, а за боль — болью вдвойне. Он разворачивается, чтобы подсечь Рико под коленями. Разворачивается, чтобы сбросить того на пол и чтобы умоститься прямо перед ним. Он смотрит прямо тому в глаза, потому что хочет, чтобы последним, что увидит Морияма, было его лицо. И его улыбка, тронувшая губы на долю секунды перед тем, как он ухватывает того руками за голову. Перед тем, как Натаниэль свернёт ему шею, Рико увидит самое худшее, что может увидеть король — отсутствие какого-либо страха в глазах тех, кого считал ниже. Лишь гнев, лишь злобу, лишь желание сводить счёты. Этого у Натаниэля Веснински хватит на десятерых. Хруст чужой шеи он тоже запомнит надолго. Он приходит в себя не сразу. В ушах набатом бьёт адреналин, заглушая тишину в ставшем внезапно тесным и душным помещении. Запахи очистителей и средств для мытья перекрываются запахом крови, металла и смерти, и Натаниэль вдыхает полной грудью, так, как делал на улицах, где кровь мешалась с грязью и мокрым асфальтом, с песком и облупившейся краской разделительных полос на трассах в никуда. Из практически транса, из кокона внезапного оцепенения, его вырывает шорох. Натаниэль распахивает глаза, залитые своей и чужой кровью веки слушаются с трудом. Жан Моро смотрит на него, забившись в угол подальше от лежащих на полу тел. Натаниэль умеет читать взгляды, умеет слышать чужие эмоции несмотря на то, что своими практически обделён. И то, что он видит в глазах Жана, ему не просто не нравится — это его пугает. Он переваливается через обездвиженных Воронов, задевает руку Рико, наступая тому на пальцы, и опускается перед Жаном на колени. Опустился бы ниже, если было бы нужно. Рыдал бы, вымаливая прощение, если б умел. Но он смотрит на Жана Моро как может мягко, и его голос, стоит открыть рот, кажется едва различимым хрипом, полным боли и отчаянной пустоты: — Жан, я… Рука Жана дрожит, когда он накрывает её своей. Рука Жана в крови, так же, как и его собственная, и Натаниэль уже не сможет сказать, где чья, и какие у кого травмы. У него, видимо, травма одна: Жан Моро, по щекам которого текут слёзы, который пытается что-то сказать, но с губ которого не срывается ни единого звука. Он будет видеть его каждую ночь — и далеко не в приятных снах. — Всё хорошо, Жан, всё теперь хорошо, — он сжимает чужую руку, холодную, дрожащую, будто бы тоже лишённую жизни, но пальцы в его ладони отмирают, карабкаются по запястью, цепляются за разорванный рукав кофты, тянут к себе. Натаниэль снимает кофту в считанные секунды, плевав на боль от ткани, проезжающейся по ссадинам будто бы наждачной бумагой. Ей он прикрывает грудь Жана, форма на которой разорвана в клочья, обнажая царапины и порезы. Он не находит нужным пытаться их пересчитать, но знает — их там слишком много. Дыхание успокаивается не сразу, дышать всё ещё будто бы нечем; Натаниэль держит Жана за руки, не переставая повторять такое ёмкое, но не факт что очень уж нужное ему «я рядом», когда впервые позволяет себе оторвать взгляд от Моро и осмотреться. Кровь, растекаясь по кафелю, лижет подошву его ботинок. Колени, которыми он упирается в пол, уже давно мокрые и липкие. Три тела, как минимум одно из которых не пошевелится больше никогда, разбросаны по полу в причудливых, словно бы ненастоящих позах, но Натаниэль убеждается в подлинности происходящего, когда почти одновременно происходят три вещи. Он смотрит дальше, и в другом углу, забившись наполовину под стеллаж, виднеется пивная бутылка. И если зрение могло подводить его раньше, играя с ним в игры в вечной местной полутьме, то сейчас он видит и знает наверняка: светлое стекло горлышка залито кровью, и осознание ужаса, который, должно быть, плотно охватывает сейчас Жана Моро, заставляет внутри него самого всё перевернуться с ног на голову. — Тш-ш-ш, — Натаниэль шепчет так тихо, как только может. — Всё хорошо. Я с тобой. И обнимает его: куда более грубо, чем было бы нужно, но вкладывает в это незамысловатое действие эмоций и переживаний больше, чем можно было бы различить в его вечно спокойном, размеренном голосе. Третьей вещью, происходящей практически одновременно с предыдущими, становится распахнутая дверь и Ичиро, огромной тенью появляющийся на пороге. Натаниэль знает, как всё сложится дальше, за секунду до того, как оно происходит; Ичиро осматривается, скользит глазами по вжавшимся в угол фигурам Натаниэля и Жана, и следует взглядом ниже, находя на полу двух Воронов и своего брата. Выражение его лица почти не меняется за это время, он не вскидывает брови, лишь чуть поджимает губы, но в этом крохотном действии огромнейший спектр эмоций, который Ичиро Морияма позволял наблюдать и изучать Натаниэлю не один прожитый с ним бок о бок год. Он знает, что будет после. Семья, какой бы она ни казалась, всегда была, есть и будет для Ичиро чуточку выше, чем всё остальное. Натаниэль, пусть он и Мясник, пусть он и сын своего отца, пусть он и верный пёс, не нарушающий приказов хозяина, всё равно всегда остаётся вместе с этим «остальным». Чуть менее достойный, чем остальные. Чуть менее нужный, чем клан и семья. Натаниэль, выращенный в одном с Ичиро доме. Натаниэль, видевший его взлёты и падения, и протягивавший ему руку, зная, что в большинстве случаев её оттолкнут. Натаниэль, шедший по предназначенному ему и уже почти до конца расчищенному другими людьми пути, ни разу не позволивший за это время в себе усомниться. Натаниэль Веснински, впервые за двадцать два года своей жизни выбравший действовать по соображениям совести, а не по указке свыше, прижимает к себе Жана Моро, в слишком короткие сроки ставшего ему ценным, нужным и важным. Настолько, что не стояло никаких вопросов, а заступаться ли за него. Настолько, что Натаниэль готов расплатиться за вольность сполна — даже если для этого потребуется отдать свою жизнь. Ни на мгновение не отпуская рук Жана, он поворачивается к Ичиро. Тот смотрит прямо ему в глаза и взводит чёрный, как и всё в этом замке, пистолет.