Не «зачем?», а «почему?»

— Господи, он меня пошлёт. Марго всегда была довольно… нервной. Она добрая, безумно смешная (в собственной метрической системе юмора Дробышевского), красавица-комсомолка и прекрасный друг. Но да, она немного тревожная. — Ну с чего ты это взяла? — устало спрашивает Дробаш уже в две тысячи шестнадцатый раз, прямо как наступающий год. Общажная комната украшена скромно, но, как говорится, со вкусом. Изначально Андрюха, сосед, ограничился маленькой искусственной ёлочкой на рабочий стол, а потом даже раскошелился на рождественский венок на дверь. Но так дело не пойдёт, решил Дробаш и притащил в их комнатку три на три громадную живую ель, которую мало того, что было особо некуда впихнуть, так что пришлось сдвигать столы и ставить её, будто в наказание, в угол, так ещё и украсить её они смогли только спереди, так как столько ёлочных игрушек для этого монстра у них не было. Благо не пришлось тратиться на звезду — верхушка и так упиралась в потолок, и если нацепить игрушку ещё и туда, то терминальная ветка просто согнётся. Как Дробаш протащил её мимо вахтёрши — загадка похлеще Бермудского треугольника и исчезнувшей Атлантиды вместе взятых. Андрюха уверен, что Дробаш — просто заклинатель змей. Иначе не объяснить, почему все вахтёры, повара, уборщицы и даже коменда питают к нему такую слабость и прощают ему вообще всё. Кажется, если он в следующий раз попробует пронести мимо поста детёныша жирафа, вахтёрша ему ещё и кнопку вызова лифта нажмёт, раз руки заняты. — Он меня точно пошлёт, — Марго откидывается на кровать и раскидывает руки звездой. Понравился человеку магистр с кафедры збп, эка невидаль. Не она первая, не она последняя. Весь семестр глаза мозолил на практиках. Красивый зараза и ещё язвительный, как чёрт. С чернющими волосами, голубыми глазами и аккуратными, круглыми очками. Как в такого не влюбиться? Переспрашивать «С чего ты это взяла?» уже сил никаких нет. — Если прокатит — то отлично, приду на вашу свадьбу в костюме Купидона, — а Дробаш уверен, что так и будет. — Если нет, то всё просто останется, как есть. Почему бы не рискнуть? Марго — девушка тоже видная. Чего так переживает — вообще не понятно. — Тебе легко говорить, мой милый Франкенштейн, — тянет она, пряча лицо в ладонях. — Тебя и так все обожают, а мне что делать? Этот контраст безумно забавляет. Про таких, как Марго, говорят «Выглядит, как сука». В переводе с завистнического — «Выглядит настолько прекрасно, что звёзды меркнут». На людях такая строгая, серьёзная, не даст кашерную парту отжать или втиснуться в столовой без очереди, а внутри просто комочек из сомнений и комплексов. И нос слишком короткий, и глаза какие-то несимметричные, и брови приходится через день выщипывать, и без консилера на улицу не выйти, потому что синяки. Что плохого в синяках, Саня так и не понял. Как-то раз Марго попробовала ему их закрасить, чтобы он оценил разницу. Выглядело так, будто от глаз половину отрезали. А синий цвет, между прочим, подчёркивает карие глаза. — Ты не знаешь, как он на тебя смотрит, когда ты не видишь. — И как? Ну в смысле «как»? Как на рассвет, как в иллюминатор самолёта в первый полёт, как на стакан воды посреди ночи, как на небарахлящий бинокуляр, как на Ван Гога, как на человека, в которого влюблён по уши. — Знаешь, почему он тебе рисунки всегда без вопросов подписывает? — Почему? — спрашивает Марго, убрав наконец руки от лица и заинтересованно поднимая голову. — Он на них не смотрит, он на тебя смотрит и на руки твои, — господи, дай этим двоим смелость. На бога Дробаш не надеется, потому что биолог, поэтому просто просит Деда Мороза подарить им хоть немного мозгов. Если они в итоге не сойдутся, он разочаруется в людях, в любви и в мире, в целом. — Мой милый Крюгер, я тебе не верю. — Ты сон вчерашни-и-ий… — Который мне-е-е пророчит слёзы, — к концу фразы Марго начинает сдавленно хихикать, а потом резко замирает, услышав оповещение в телеграмме. — Это он! Ну кому ещё это быть? Как хорошо, что они выперли Андрюху из комнаты, иначе нового круга из самобичевания и надежд он бы не вынес. Ну как выперли. Тот сам слинял праздновать к девушке домой. Повезло человеку начать встречаться с кем-то, у кого квартира в Питере есть. Правда, к этой квартире прилагаются родители, скептично отнёсшиеся к панку-раздолбаю с кислотно-зелёными волосами, которого их милая дочурка привела домой. У Андрюхи вообще доброе сердце. Да, он иногда резковат и, может быть, нетерпелив, но он парень понимающий и в душе такой заботливый, каких ещё поискать. Но нового витка нытья тот не переживёт. Для него всё просто: понравился человек — хватай его, пока не забрали. Марго, конечно, не такая прямолинейная. Забавно, что при всей её красоте и чудесном характере Дробаш на неё, как на девушку, никогда особо не смотрел. Он был просто безумно рад иметь такого преданного, надёжного и мудрого друга, буквально старшего товарища. Ему же всего четырнадцать, и хоть практически никто из однокурсников об этом и не догадывался — на свой возраст он ни разу не выглядел и уж тем более не вёл себя, — в голове всё равно зудела какая-то неуверенность. Пока внезапно не обнаружил, что люди его за что-то любят. За что — он не знал, но был благодарен и платил всем тем же. Жили они с Марго в соседних комнатах, так что и сталкивались часто. Иногда даже ехали рядом в электричке из общежития до Балтийского вокзала. А заговорили впервые, как это зачастую бывает, в разгар студенческой тусовки, на общажной кухне. Короче говоря, Дробашу было почти пятнадцать лет, и это был первый раз, когда он напился. Справедливости ради, больше он до такого никогда не доводил. Оказалось, с шампанского его выносит только так. А тогда пришлось даже выйти на кухню, чтобы хоть как-то продышаться и выкурить сигарету, хотя собирался бросать. Спустя год курения и ныкания сигарет по углам голос и так заметно подсел. Начать дымить в столь юном возрасте, конечно, такое себе, но в приозёрской раздолбанной коммуналке попробуй не закури. Там куришь, даже если «не куришь» — дым будто уже от самих стен исходит. А тут, на кухне, она сидит и плачет, тоже пьяная в зюзю. В честь чего был праздник, бог его знает. Возможно, просто в честь пережитого сентября или наконец включённого отопления. За окном барабанил дождь, дополняя атмосферу грустного клипа нулевых для песенки под пианино. Тогда-то он впервые и услышал про многострадального Алексея Викторовича. Про то, какой он хороший, какой смешной, какой сукой бывает, когда проверяет рисунки и как ему идут очки и та чёрная рубашка. С Марго они были в одной группе на практике, так что чёрную рубашку с очками Дробаш, может быть, тоже заценил. Не услышав из-за алкогольного гула в ушах половины её слов, он автоматом наугад вкинул, что все вокруг мудаки, и «Лёшенька» тоже, а она молодец и красавица, и вообще негоже такой плакать. На удивление, сработало. Оказалось, Марго было крайне важно слышать от других, что она замечательная и, в целом, умничка. Дробаш старался этим не пользоваться. Но получалось не всегда. — Марго, хорошая моя, посмотри на меня, — она немного приподнялась. Глаза как у кота из Шрека с отражающимися в них огоньками новогодней гирлянды. Её Дробаш тоже сам притащил. — Ты красивая, безумно умная и вообще лучшая на свете. Да любой парень будет рад быть с такой. Даже если с этим не получится, на нём же жизнь не заканчивается. Марго ложится обратно на кровать, накрывая лицо подушкой. Вслух не говорит, но «Заканчивается!» и так прекрасно слышно. Вообще, Дробаш считал, что взаимоотношения у этих двоих довольно… нестандартные. На первой практике, когда все ещё приходят вовремя или даже пораньше, а не спустя двадцать минут после начала пары, они столкнулись в почти пустой аудитории, так как оба решили перестраховаться и прийти почти за сорок минут до начала. Для Марго же это первая практика была, а для Лёши — первая вверенная ему в руки группа. Он принял Марго за лаборантку, она Алексея Викторовича — за студента. Вышло крайне неловко. Марго материлась напропалую, рассказывала стыдные истории про посвят, когда ей пришлось держать какому-то однокурснику волосы над унитазом, потому что он только недавно заплёл цветные дреды и очень ими гордился. Парень даже не пил — умудрился отравиться яблочным соком. Алексей рассказал, как уснул в пионах под зданием администрации после похожей тусы лет пять назад. И на этом моменте Марго подвисла. Не мог же он бухать в тринадцать? Алексей тоже призадумался — с чего это она решила, что младшему преподавателю восемнадцать? После этого Марго села за самую дальную парту и молила бога, чтобы она проснулась у себя в комнате и всё это оказалось сном. Чуда не произошло. Подписывать рисунки они ходила только к другим преподавателям. А он вёл себя так, будто ничего не произошло. — Ну не могу же я его просто позвать? — простонала она в подушку. Конечно, не может. Время уже половина двенадцатого, тридцать первое декабря. Раньше надо было думать, а не лежать лицом в одеяло. На новогодние праздники в общежитии мало кто остаётся. Всего человек двадцать с совершенно разных факультетов. Кому некуда пойти или просто не хочется. Этажом ниже уже играет «Dancing queen» так громко, что должно быть слышно в соседнем квартале, но коменда не разгоняет. Потому что вся администрация уже дома с родным смотрит Голубой огонёк. Марго всё ещё лежит на Андрюхиной кровати. В своём красивущем чёрном платье, с выпрямленными волосами, идеальным макияжем, который ей, по большому счёту, не так чтобы и нужен. Только каблуки на полу валяются. Там, внизу, пьют дешёвое шампанское, кидаются шкурками от мандаринов, делают ставки на речь президента и целуются. Хотя последний пункт осуществится в полной мере только в полночь. Возможно, они решили реализовать эту традицию после рождественской серии Друзей — в полночь, когда бьют куранты (в Друзьях курантов вроде не было, но это не так важно), нужно поцеловать кого-нибудь, и тогда год точно выйдет счастливым. Как Новый Год встретишь, так его и проведёшь, и, возможно, прожить целый год, приклеившись к губам другого человека — не такая уж приятная перспектива, зато метафора красивая. Правда, празднующих нечётное число, так что кому-то придётся целоваться с зеркалом. — Ну ты можешь ему хотя бы написать, — отвечает Дробаш, — просто поздравить. Это вроде ничего не значит, но, может, он тебе хотя бы по пьяни признается. — По пьяни не считается, — отмахивается Марго. «По пьяни не считается» — вообще её девиз. Как-то в октябре после чьего-то Дня рождения она записала Алексею кружочек в телеграмме. В абсолютно пустой диалог. У неё ещё и аватарка стояла там с девятого класса, когда она ещё не осветлила волосы и носила Thrasher. Просто ей показалось это забавным и довольно ироничным, и она решила оставить всё как есть. Дробаш этот кружочек видел. — Лёха! С Днём р-р-рождения! Не тебя, урод ты смазливый, а мою прекрасную подругу, которая хотя бы ик-ик-иногда на меня внимание обращает… — ради справедливости, выглядела Марго в этом кружочке сногсшибательно — идеально для пьяных видеосообщений бывшим. За тем исключением, что они не бывшие и, по её мнению, даже в перспективе не нынешние. — Вот у меня к тебе вопрос! Ты нахер эти очки турпо… туро… ту-по-ры-лы-е носишь? Специально меня позлить? Сволочь ты прекрасная. На утро ей хотелось умереть со стыда. Дробышевский смеялся, как ненормальный. Он, конечно, Марго поутешал, это он умеет — в соседней комнате коммуналки жила совсем молодая девушка, которой бог послал тройняшек, а парень тут же сбежал. Так что Дробаш три года своей жизни отработал бесплатной нянькой, но благодарные глаза и наконец не дрожащие от недосыпа руки после третьей подряд смены того стоили. Ещё и курабье с чаем угощали. А утешение сжавшейся в комочек стыда и отчаяния Марго не сильно отличалось от сидения с тремя младенцами. Но в душе он был рад, что это произошло. Потому что лёд тронулся — он был в этом уверен. На следующий день как раз была практика по збп. Марго ехать не хотела, Дробаш её нагло заставил. Тогда Алексей был непривычно тихий, хотя обычно манера речи у него была несколько… экспрессивная. Он то руками размахивал (этот жест к Дробашу так прицепился, что он до сих пор не может от него избавиться и периодически скидывает кружки и другую посуду со столов), то язвительно отвечал на совсем уж глупые вопросы, то схемы какие-то на доске рисовал — практически образцовый молодой преподаватель, одним словом. А тут совсем притих, смотрит перед собой в одну точку таким охуевшим взглядом, будто он лекцию по полихетам этим же полихетам читает. После окончания короткой лекционной части, когда все поплелись за микроскопами, он просто подошёл к их с Марго парте и положил блистер анальгина. А потом куда-то отошёл на несколько минут и вернулся со стаканчиком кокосового латте, который он тоже поставил Марго на стол, так же не говоря ни слова. Дробаш чуть не прыгал от восторга. Он был уверен — это победа. Ничто его так не радовало, как чужое счастье. Он никогда ни в кого не влюблялся, но будто всегда был в этом состоянии влюблённости. Открыт перед всем миром, любящий весь мир. Половина факультета искренне верила, что тот паренёк с сияющими глазами — Санёк с первого курса — приносит удачу, остальные на это просто надеялись. — А ты уверена, что помада не смажется? — спрашивает он, потихоньку поднимаясь с кровати и поправляя чёрный свитер с горлом. Отопление в общежитии, конечно, включено, но ему всегда отчего-то холодно. Он подтягивает ворот повыше, а рукава свитера — пониже. — Это мейбелин, если мне удастся её стереть хотя бы в течение дней трёх, это будет победа, — хмыкает она, всё ещё лыбясь в экран телефона. Там Алексей прислал какой-то упоротый стикер. У них вообще общение состоит наполовину из стикеров. На тот кружочек он ответил гифкой с по-человечески охуевшим котом. И с тех пор, как только один из них находил новый, ещё более ебанутый пак, то обязательно скидывал его в диалог, потому что грех прятать такие жемчужины от любимого человека. — Так, давай уже спускаться потихоньку, а то все опять подумают, что у нас тут с тобой свидание. — Если моё желание Деду Морозу не сбудется, я точно позову тебя на свидание, — смеётся Марго, ловя его за руку и поднимаясь на ноги. — Боюсь, тебе придётся подождать три года, чтобы тебя не посадили за совращение малолетних, — хмыкает он в ответ, притягивая Марго в объятия. Как удобно, когда уровень тактильности у тебя и у твоего друга совпадает. — Всё будет хорошо, я тебя уверяю. — Ты же понимаешь, что если ты мне сейчас пиздишь, то тебе придётся в полночь целоваться со мной? — спрашивает она куда-то ему в плечо, всё ещё смеясь. — Хотя мне нужно будет перед этим сразиться с двадцатью моими соперницами. — Или соперниками. — Или соперниками, — музыка внизу меняется на какой-то бешеный клубняк. — Господи, он меня пошлёт. Гирлянда мигает тёплым, жёлтым светом. За окном валит снег, который в ближайшие девять дней никто не будет убирать, и возможно, их дом на эти четыре года навсегда занесёт снегом. Но Дробышевский почему-то уверен — всё будет хорошо. Когда они наконец спускаются в двести восьмую, на часах уже без девяти двенадцать. Кто-то включил на репите «Have yourself a merry little Christmas». Синатра, конечно, бог, но песня звучит грустно, особенно для компании из двадцати трёх разномастных раздолбаев, которым некуда больше идти. Стол накрыли со стипендиальных, так что еды и выпивки не так много, но это стоило одной малюсенькой баночки икры, купленной в Ленте по скидке и не понятно у какой рыбы отнятой. Рядом с ней торт «Киевский» на почти четыре килограмма, который Сане лично принёс Владимир Львович Енисейский с кафедры збп. Чёрт его знает, чем он заслужил его опеку, но торт на одного слишком большой, грех не поделиться. Дробаш курит в окно, хотя и ёжится от холода. Но на душе так чертовски тепло, потому что все подпевают «…through the years we all will be together…» (пусть следом и идёт «if the fate allows»), потому что Марго рядом бурчит на то, что он себя травит, потому что всё в жизни у него наконец так, как он давно мечтал, когда у тебя куча друзей, когда у тебя есть любимое дело, когда у тебя есть куда идти, даже если это скромная двести восьмая комната. Когда тебя любят. Загадывает, что, если всё сложится, эта сигарета будет последняя. Марго хлопает его по плечу и показывает экран телефона, выкрикивая «Это он!». На экране загорается иконка видеозвонка, и Марго тут же жмёт кнопку принятия вызова, извиняясь за шум на фоне. На видео Алексей, запыхавшийся, раскрасневшийся, в своей дутой чёрной куртке, из-за которой он на свои двадцать два ни разу не выглядит, с растрёпанными чёрными волосами и в запотевших очках. А на фоне — голубая краска общажного коридора. Марго зажимает рот рукой, сидит на подоконнике с широко распахнутыми глазами, не находя слов. — Двести восьмая же? Я вас по звуку нашёл, — смеётся Алексей, и Марго тут же вскакивает с подоконника и несётся к двери. Куранты начинают свой отсчёт. Но хлопок двери и звук впечатывающихся в стену тел его перебивают. Дробаш целует кого-то в темноте. Теперь их чётное количество, а значит, год у всех точно будет счастливый.