<start! ВЫБОР>

в пути я занемог и всё бежит, кружит мой сон по выжженным полям ~мацуо басё~

      — Иногда я даже забываю о том, какой же ты, блять, на самом деле тупой!       Приняв это за очередной ебанутый высер, Ким Дживон лишь демонстративно цокает языком и закатывает глаза. С этой шизоидной мразью конструктивного диалога не получается никогда.       — Нет, Бобби, ну серьёзно, сука! — весело продолжает его собеседник. — У тебя в голове вообще нихуя не щёлкает, да?..       — Нахуй ты меня сюда позвал? — не сдержавшись, перебивает его Бобби. — Просто захуесосить?       — Ну… да, — честно признаётся Хоуп и заходится своим припадочным истеричным хохотом.       Уже в который раз за эту (дай бог!) короткую встречу Бобби закатывает глаза. Этот отмороженный Чон Хосок, чтоб его семеро выебали, просто, блять, невыносим!..       Плохо освещённое, пустое и неразобранное помещение.       Когда-то, ещё давным-давно, в незапамятные, нахуй, времена Хосок купил себе эту забегаловку, зачем именно — сам, бля, не понял. Изначально он планировал её обустроить и отмывать хотя бы часть денег со своей мультимиллионной выручки через около-белый бизнес. Но и без какого-то всратого кафе всё пошло так пиздато, что в конце концов Хоуп про него просто забыл. Теперь всратое кафе в пизде мира стало местом для встреч с не менее всратыми бизнес-партнёрами — это каковыми они сами себя считали. Или, по более объективному мнению Хосока, «ебаные полудурки, которые сами, блять, нихуя не умеют, вот и лезут на всё готовенькое! Под ногами путаются, а толку нихуя — ещё и требуют, блять, что-то».       Но сейчас Хосока это беспокоит меньше прочего. Что беспокоит Хосока:       1) С какого хуя ебанутый Бобби послал своих людей на его склад;       2) С какого хуя ебанутый Бобби начал так смело крысить у него за спиной;       3) Нет ли у людей ебанутого Бобби взрывчатки или чего похуёвей.       Так вот, пыльное и полузаброшенное помещение.       В центре предполагаемого зала придорожной забегаловки — один стол с типичными дешёвыми диванчиками. Над столом — одинокая лампа, за столом — трое. Тащились сюда, между прочим, не от нехуй делать, а за обсуждением очень важных вопросов!       Ах, да! За дверями — ещё человек двадцать. Вооружённых, хорошо знающих своё дело парней, которые сильнее, чем друг друга, ненавидят только чужих боссов.       — Ну! — Хосок уже успел заскучать, а потому его тон мигом меняется с шутливого на серьёзный. — Рассказывай, блять! Сколько мне ещё ждать прикажешь?! Думаешь, я сюда припиздил на твоё обгашенное ебло полюбоваться при луне?!       Бобби удручённо качает головой, начиная терять последние остатки своего непрочного терпения. Какой же Хоуп ёбнутый. Дживон впивается нечитаемым (из-за тёмно-жёлтых стекол очков) взглядом в ебальник мужчины напротив.       Бегающий взгляд, острая истеричная улыбка, тёмно-рыжие, как ссаная ржавчина, и зализанные назад волосы, красно-белая кожанка нараспашку, белая брендовая футболка, золотые цепи и часы, какие-то пидорские потёртые штаны — вот вам и весь король преступного мира, вот вам и весь Хоуп. Да Бобби бесится даже с того, как тот сидит! — раздвинув ноги на километр и развалившись так, будто он и вправду король.       Оттого смешнее выглядит вечно сопровождающий его пиздюк, Ян Чонин: тонкий, как, блять, цветочек какой-нибудь, с хитрым, как у лисы, ебалом, растрёпанный, с блестящими брекетами и в полосатом свитере. Если бы Дживон не знал, что Йене пятнадцать, он бы подумал, что ему пять.       — Чего тебе рассказать-то?! — переспрашивает Бобби с тяжелейшим вздохом.       — Дай-ка подумать!.. — в своей привычной клоунской манере отзывается Хоуп. — О, подумал! Для начала: почему твои псины вдруг оказались на моём складе?       Дживон косо усмехается и, хмыкнув, проводит рукой в перстнях по своим заплетённым в мелкие косички, наподобие афро, волосам. Он отпивает из стакана с виски и неспешно стряхивает пепел с сигареты на столешницу.       Видно, на мирные переговоры Хоуп сегодня (как, в принципе, и всегда) не настроен.       — С чего ты взял, что мои?       — Ты чё, сука, долбоёб? — Хосок подпирает голову кулаком.       Чонин тихо подхихикивает своему драгоценному хёну, и это выбешивает ещё больше.       — Это весь ответ? — звенящим от раздражения голосом уточняет Дживон.       — А тебе, блять, нужен детальный анализ твоего обсёра? Да?!       — Эй! Не зли моего хёна! — вклинивается в разговор Чонин. — Мы же всё про вас знаем, дураки вы!.. Да уже вся планета знает, что якорь — твоя метка! А на трупах тех, которые, ну... которые на складе у нас валялись, он и был нарисован!       Хоуп снова довольно хохочет и, с гордой улыбкой обхватив Йену за узкие плечи, взъерошивает его и так взлохмаченные чёрные волосы.       Невозможно передать словами то, насколько Бобби это бесит. Бесят и их подобия нежностей, от которых хочется только блевать, и их бесконечные выебоны, от которых хочется только прописать в ебало. Буквально начинают чесаться кулаки!       Дрожащие от гнева пальцы Дживона со свежим ярким маникюром случайно ломают сигарету надвое.       — Йена обратился к тебе, — с дружелюбной улыбкой и стальным голосом произносит Хосок.       — А я хочу обратиться к Йене, — копирует его выражение лица и тон Бобби: — Ты давно в бизнесе, как я посмотрю? Настоящий эксперт, правда? Покажешь, что умеешь? Может, захлопнешь ебало и подольёшь нам ещё виски, пока хёны разговаривают?       Ян безмятежно жмёт плечами и уже послушно тянется к бутылке, когда Чон его останавливает.       Мужчина мрачнеет мигом, и последние нотки веселья пропадают из его глаз. Он запомнил давно и навечно: нельзя подпускать к себе ни единой крысы.       Они могут больно кусаться. Если не верите, спросите у шрама на груди Хосока.       — Ты зарываешься, Бобби. Он тебе не какая-то хуйня на побегушках. Он мой преемник.       — Хён, да это прикол! — с этой своей очаровательно-детской улыбочкой заверяет Йена. — Щас, смотри-смотри!..       Ни единой крысы.       Ким довольно громко усмехается и наблюдает за похоронным ебалом Хоупа, пока Чонин заново наполняет его стакан.       Рука мальчишки на секунду останавливается над стаканом Дживона, но уже в следующую добрая порция напитка издевательски медленно выливается на пол прямо у его ног, каплями отлетая на новые кроссовки.       Бобби до боли сжимает челюсти и поджимает губы.       — Угощайся, — всё с той же лисьей мордой угорает Ян и обращается к Хоупу: — Ну как тебе, хён?       Снова довольный Чон закуривает и треплет его по башке:       — Охуенно, Йена! Да!       — Твоё блядское воспитание! — нервозно смеясь, качает головой Дживон и снова игнорирует сказанное.       Яркий пистолет оказывается в руках и ложится на стол.       Чон моментально выпрямляется, как стрела. У него нет с собой пушки. Но сейчас Хосока это беспокоит меньше прочего.       Что беспокоит Хосока:       1) Есть ли ещё одна у ебанутого Бобби;       2) Чьи люди успеют ворваться сюда раньше;       3) Смогут ли парни вовремя ёбнуть эту крысу.       — Хоть раз видел такое? — продолжает Ким. — Знаешь, что это?       — Daewoo DP-51? — с любопытством рассматривает оружие младший.       — Да, — несколько удивлённо кивает Бобби. — Знаешь, с твоим острым язычком не помешало бы иметь при себе что-то подобное. А то как же ты сможешь постоять за себя?..       — Честно, уже давно такого не видел! — пропуская его слова мимо ушей, Йена продолжает вертеть оружие в руках, проверяя и изучая: заряжен полностью. — Это же старьё, уже давно ведь есть K-5… ты что, в Тиктоке не сидишь? Там же всё есть!.. Да и рычажок затвора у тебя заедает, ха-ха…       Дживон скалится с нескрываемым презрением. Наглый, такой же наглый, самовлюблённый уёбок, как и его конченый хён!..       Не успевает мужчина открыть рот, чтобы ответить, как его тут же перебивают:       — Ты, блять, меня заебал уже, клоун! — выпаливает Чон. — Ты меня заебал! Сколько можно страдать этой хуйнёй?! Рассказывай!       Комедия началась уже по второму кругу. Терпеть это становится всё труднее. Бобби сам наливает себе почти полный стакан виски и сам же опрокидывает его в один большой глоток.       — Что?! — уже взрывается он. — Ну, что?! Что, блять, я должен тебе поведать?!       — Будем считать, что про твоих псин на моём складе мы уже всё выяснили, — тоже переходит на повышенный тон Хосок. — Теперь рассказывай остальное. Для тебя, долбоёб, начну с наводящего вопроса: расскажи мне про свой новый наркотик. Как же ты его там назвал, бля?.. «Нептун», да?       — «Посейдон», — на автомате поправляет Дживон и тут же понимает, что уйти в отказ теперь не получится.       А может, и нахуй оно надо? А может, пора уже давно перестать стелиться под эту суку, возомнившую из себя короля?       — «Посейдон», — с уже милой улыбкой повторяет Чон. — Пиздец как оригинально, кстати! Так вот: ты разве химик, Бобби?       — Чего, бля?.. — даже несколько теряется тот. — Нет…       — Того, бля! — выпаливает Хоуп. — Хорошо!.. У тебя разве были химики?       — Нет.       — Тогда какие внеземные, блять, силы помогли тебе создать «Посейдона»?!       — С чего ты взял, что его создал именно я? — вновь увиливает Ким.       — Потому что я, сука, знаю весь рынок, — Хосок опирается на стол обоими локтями и наклоняется ближе: — Ты чё, реально настолько долбоёб? Такой хуйнёй больше никто, кроме тебя, не торгует!       — Ты даже ни разу не попробовал, а уже называешь хуйнёй, — издевательски строит грустную мину Дживон. — Как грубо, Хоуп-щи. Тебя угостить?..       — Я лучше клей нюхать буду, чем твою хуету, — в искреннем отвращении кривится он. — Ты его только выпустил, а от него уже, блять, люди дохнут!       — Не выдумывай хуйни…       — Я выдумываю?! Я?! Твой дилер уже попался, блять! Его судят! Проснись ты, сука тупая!       — От твоей хуйни люди уже десять лет дохнут, — с нескрываемым сарказмом кивает Ким. — Но это совсем другое, верно?       — Верно, блять! — ничуть не смущается Хоуп. — Дохнут от охуевших передозов! А не от того, что травятся! С одной дозы! Еблан ты, сука!.. Мне уже, блять!.. Заебал, заебал!       Подскочив на ноги, Хосок начинает наворачивать беспокойные и бестолковые круги подле стола. Раздражение, гнев, ярость.       Этой ярости так много, что она переполняет и хочет вылиться наружу. От неё сводит все мышцы, от неё чешется и зудит всё тело, от неё перед глазами всё становится красным. Ярко-ярко красным. Как свежая, блестящая, ярко-ярко красная кровь, которую он прямо сейчас так сильно-сильно хочет увидеть на тупорылом, обкуренном, наглом ебале зазнавшегося, охеревшего, ебанутого Бобби!       Мелкий дилер вырос в слишком крупного игрока. Точнее, блядь, он думает, что стал большим мальчиком. Думает, что теперь может всё сам. С какого хуя?!       Если он задумал побороться за власть с самим Хоупом, то он заранее проебался. Точнее, блядь, если он задумал ёбнуть Хоупа быстрее, чем Хоуп ёбнет его. Хосок знает, что его не убьют. По крайней мере, точно не Бобби и не его долбаёбские люди. Но всё же он явно задумал перейти этот рубикон. Всё же он может больно укусить.       Он хочет больно укусить.       Если не верите, спросите у шрама на груди Хосока.       — Сука, блять!       — А-а-а! Хён!       Тупой кусок мяса! Ну нахуя быть таким мерзким уёбком?!       Бесит, бесит, бесит… блять, бесит!       Всё становится красным. Только густые чёрные тени в углах ползают и шевелятся, как клубы дыма. Такие бывают, если сжечь много пластика. Ядовитый дым. Воняет как пиздец. Когда Чон случайно взорвал свою тачку, было вот так.       Потом он это написал. Использовал только копоть от сгоревшей тачки и немного красной краски. Картина получилась реально пиздатой. Только она тоже воняет ядовитым дымом.       Такие мысли немного успокаивают. А ещё больше успокаивает новая идея! Следующей его картиной станет посмертная маска! Он напишет её исключительно кровью Бобби! И картина будет вонять металлическим запахом его грязной, гнилой, порченой крови! Но всё-таки это будет портрет тупорылого, обкуренного, наглого ебала зазнавшегося, охеревшего, ебанутого и, что самое главное, сдохшего Бобби!       — Откуда своя лаборатория? — звучит вопрос.       Хосок наконец находит в себе силы остановиться за спиной Йены и, широко уперев руки в спинку дивана по обе стороны от его головы, Хоуп вдруг понимает, что это спросил он сам.       — Купил, блять, — отзывается Дживон. Реальность медленно возвращается. — Не сам же строил…       — Я понимаю, что ты, блять, купил, — сквозь зубы выплёвывает Чон. — Уж больно пиздатая постройка. Хуй её и найдёшь, если не знаешь, где искать. Откуда бабки на такое, а?       — О чём этот пиздёж вообще?! — взрывается Ким, и Хосок чувствует, что в любую секунду взорвётся и сам. — Я тоже работаю, Хоуп, блять! Если ты реально думал, что я ебланю и только жду, когда ты отвесишь мне очередную партию своей хуйни на продажу, то ты нихуёво ошибаешься!..       — Работает он, блять! — всплёскивает руками мужчина. — Работает! Или ищет, к кому ещё подсосаться?!       — Хён, блин! Блин, хён! — почти испуганно оборачивается на него Ян.       — Что за хуйню ты порешь?!       — Как ты меня заебал! Боже мой! Как ты меня заебал, Бобби! Я совершенно серьёзен!..       — Скажи ты уже прямо, блять, чего тебе от меня надо?!       — Ты реально, сука, такой тупой?!       — Хён, ну пли-из!       Набрав полную грудь воздуха, Хосок осекается на полуслове. Неожиданно он видит всё так ясно, словно впервые вышел на свет после безумно длинной бессонницы.       Он склоняет голову немного набок и холодно говорит:       — Думал, я не узнаю, сука?       Бобби закипает всё больше, и это видно. Хорошо видно. Руки сжимаются в кулаки, а прежде презрительная ухмылка превращается в оскал.       — Узнаешь о чём?       — Почти две недели назад ты ездил на некую встречу, — вкрадчиво начинает Чон, — о которой ты мне решил нихуя не сообщать. Это, блять, была не встреча с поставщиками. Не встреча с другими дилерами, не встреча с химиками, не встреча с транспортёрами и даже, нахуй, не встреча с курьерами. После этой встречи у тебя появились новые люди, новые лаборатории и новый наркотик.       — И? — нервно посмеивается Дживон. — Если ты забыл, бля, это то, как делаются дела…       — Я не давал тебе разрешения ни на какие встречи, — ледяным тоном обрывает его Хосок. — Если ты забыл, бля!.. Тем более на встречи с какими-то… политиками!       — Ты сам видишь, что всё пошло в гору, — хищно отвечает ему Бобби.       — Ты нахуй съебёшься из моего бизнеса, — без единой эмоции произносит Хоуп. — Либо ты съебёшься из моего города в свой богом ебаный Пусан… причём так, чтобы я больше ни разу в жизни ни из какого угла не слышал твоего блядского имени. Либо ты сдохнешь здесь.       Ким неопределённо кивает, с тихим смешком снимает с себя жёлтые очки. Он поднимается на ноги, не разрывая зрительного контакта с Хоупом.       — А может, уже поздно грозиться ёбнуть меня? — негромко, с ухмылкой спрашивает он. — Скорее всего, ты и так это понял. Раз узнал о моих договорённостях с Ли Донуком — точно понял… Может, ты просто привык к тому, что все вокруг ниже тебя? Ты ведь просто не знаешь, как разговаривать с кем-то, кто тебе ровня. Ну, что я могу тебе сказать… Теперь придётся научиться, Хоуп-щи! Я не собираюсь уходить. И я тем более не собираюсь умирать…       Хосок чувствует, как по всему телу волной проходится мелкая дрожь. Не дрожь даже — трясучка.       Тени со всех углов сползаются, сгущаясь вокруг Бобби. Последним ярким пятном остаются блестящие цветастые грилзы. Скоро они, вместе со всеми зубами, окажутся на полу.       — Я тебе глотку перегрызу нахуй.       — И это всё, что ты можешь! — неожиданно кричит Дживон. — Всегда ты мог только выёбываться, угрожать!.. Ты, блядь, далеко не бессмертный! И ты нихуя не король! Выйди ты из своих фантазий хоть на час: скоро выборы, Пак в пятый раз уже не переизберётся!.. А ты, еблан, при новом режиме станешь никем…       — Я ни от кого не завишу! — тоже переходит на крик Хосок. — Это вы зависите от меня! Вы, блять!..       — Да от тебя уже через месяц нихуя не останется, и всего твоего царства! Можешь считать, что ты уже никто!..       Хосок даже не успевает ничего подумать. В один момент он помнит себя там — за спинкой дивана, за спиной у Чонина. Который, кажется, что-то настойчиво ему кричал. А уже в следующий — этот охеревший Бобби на расстоянии вытянутой руки.       Охеревший Бобби тянется к своему карману.       И всё-таки ещё одна пушка?..       Раздаётся выстрел. Йена пиздец как визжит.       Хосок даже не успевает ничего подумать. Он застывает, так и не добежав.       Он не чувствует своего тела. Ему больно? Хуй знает. Вроде нигде не болит. Смотрит вниз, под ноги. Кровь капает. Но не с него.       Раздаётся тихий скулёж. Бобби прижимает кровавую ладонь к своему простреленному плечу.       Чонин держит пистолет двумя руками и круглыми от страха глазами таращится на своего хёна.       Тяжёлые двери тут же распахиваются. В помещение вбегают пару десятков человек. Как Хосок и говорил: вооружённых до зубов.       — Босс!       — Он меня подстрелил! — истерично голосит Бобби. — Пиздюк меня подстрелил! Убейте его!..       Одним прыжком Чон оказывается перед Йеной и роняет его на диван, заслонив собой.       — Тронете Йену или шефа — сдохнете, — сразу предупреждает Сон Минги.       Хосок довольно ухмыляется и, кажется, даже смеётся. Те псы, что Бобби притащил сюда с собой, — совершенно не ровня людям Хосока.       Здоровые, молодые, сильные парни — пусанские уёбки обосрались от одного только взгляда Сона, ведь у них вместо крови — ёбаный понос! О да, Минги, блять, умеет стрелять и глазками, и пистолетом!       — Пиздюк выстрелил в босса, — тупо повторяет одна из крыс.       — Да вы надоели тут материться! — как всегда, причитает Чон Юнхо. — Сколько можно, господи!.. И ведь при ребёнке же!       Теперь Хоуп точно смеётся.       Хорошие парни, надёжные. Он доверяет им. Настолько, насколько в принципе может кому-то доверять.       — Опусти пушку, блять!       — Отойдите нахуй!       — Пиздюк должен ответить!..       — Вы отсюда больше не выйдете, не доходит, что ли?!       — Отойдите, не прикрывайте его!       — Кому ты тут указывать будешь, ебло?!       Срач разгорается быстро и так же быстро приобретает всеобщий масштаб. Всё внимание Хоупа приковано только к одной фигуре. К той, что сейчас корчится от боли, зажимая рану.       Громкие крики, тяжёлое дыхание, быстрые движения. Из холодного — только металлические щелчки предохранителей. Но ведь помещение слишком маленькое для такой перестрелки. Они же все понимают это, да?.. Если начнётся — не выиграет никто.       Но ведь помещение раскаляется слишком быстро.       — Хён, блин… чего-то я тут это… пипец!       Сквозь весь этот шум в сознание пробивается испуганный голосок Чонина.       — Чё, бля?.. — рассеянно переспрашивает Хосок. — Всё заебись, Йена.       И Хоуп тоже раскаляется слишком быстро. Точнее, он уже, блядь, пиздецки раскалён.       Первый удар! Минги во всей силы вломил кому-то в ебало с локтя.       Все только этого и ждали. За секунду ругань перерастает в настоящий мордобой.       Только этого ждал и Хосок.       — Быстрее, э! — коротко командует он Яну, но, кажется, все слова уже вылетели из головы. — Это… бля! Уйди нахуй, короче!..       И всё-таки набрасывается на этого зазнавшегося, охеревшего, ебанутого Бобби!       Сидя за спинкой дивана, Чонин в панике наблюдает за дракой. И это всё из-за него!.. Ну какой же дурак!       Не надо было влезать, не надо было стрелять… Хён сто раз говорил ему: учись! Смотри, слушай, разбирайся, понимай, учись!       И ведь уже сто раз Чонин был вместе со своим хёном на переговорах, на сделках… Правда на перестрелках — ещё никогда. А так ничему и на научился!..       Может, всё-таки не надо было стрелять? Если только сразу в голову.       От очередного удара к ногам Яна прилетает чьё-то тело. Он испуганно визжит и, потеряв равновесие, падает на задницу и отползает подальше.       Неизвестный пытается перевернуться набок и приподняться, но ему не дают такой возможности и укладывают обратно на лопатки одним крепким пинком в лицо.       Выигравший схватку опускается на корточки и тяжело переводит дыхание. Его взгляд натыкается на зашуганного мальчишку, что вжимается в диван всем телом.       Чонин видит перед собой только огромный силуэт и направляет дуло предположительно ему в лицо.       — Йена, — силуэт смахивает кровь с лица и улыбается, — господи помилуй, да не бойся ты!.. Это же я, Юнхо…       Ян жалким, но в то же время озлобленным взглядом всматривается в него и наконец видит: доброе и мягкое на вид выражение, как будто всегда на улыбке, такие же мягкие и пушистые чёрные волосы, огромный рост и широкие плечи.       Да, это Юнхо.       — Пойдём-ка отсюда, а? — продолжает он.       Но за его спиной уже возвышается другой противник. Он достаёт пистолет.       — А-а-а! Юнхо! — в панике восклицает Чонин.       Чон даже не успевает дёрнуться. Звук крутнувшегося барабана сейчас слышится так громко — это единственное, что Ян может слышать.       И он снова стреляет. На этот раз — в голову.       Юнхо в недоумении оборачивается на тело, что рухнуло за его спиной, и вновь переводит взгляд на мальчика.       — Боже мой! — только и может воскликнуть Юнхо, глядя на труп и прикрыв рот руками. — Господи!.. Йена…       — Я должен остаться, Юнхо, — боязливо, но твёрдо произносит Чонин. — Должен. Только… только мне бы ещё патронов.       — Каких? — уточняет Юнхо, который, кажется, ещё не отошёл от шока.       Ведь его милый Йена — Йена, которого он воспитывал буквально с пелёнок, — только что убил человека. Но поделать с этим уже ничего нельзя.       — Семёрок.       — Возьми мои, — он протягивает младшему одну полную обойму. — Только не высовывайся без надобности всё равно! Обещаешь?! Да твой хён меня убьёт, если узнает… да я и сам не переживу, если вдруг!.. — но договорить он не может — слишком сильны эмоции.       — Обещаю, — кивает Ян, перезаряжая пистолет. — Хён, я спасу тебя.       В груди всё сжимается, а к горлу подкатывает какой-то тугой пульсирующий ком — это, кажется, сердце хочет выпрыгнуть наружу.       И ведь уже сто раз Чонин был вместе со своим хёном на переговорах, на сделках… И, наверное, столько же раз видел, как умирают люди. Вот теперь и он в первый раз кого-то убил. Хён делает это так быстро и так легко… как будто это — самая простая и обыденная вещь, как покурить после завтрака. Значит, и ему нужно научиться так же.       Крики и звуки ударов становятся только громче — сейчас кажется, что они не закончатся никогда. Неверно пущенная пуля улетает в одну из ламп, и пол засыпает осколками.       Йена осторожно выглядывает из-за спинки дивана.       Уложив Бобби на стол, Хоуп пиздит его со всей силы. Бобби тоже не жалеет сил. На него щедро капает кровь из разбитого ебала хёна, а руки вот-вот закрепятся и сомкнутся на горле Хосока. Всё вокруг залито кровью, а на столешнице и полу валяются выбитые зубы вперемешку с поломанными цветастыми грилзами.       Как только кто-то из парней пытается приблизиться к ним двоим, его тут же оттаскивают назад другие. И пиздят, само собой.       Кажется, что это может продолжаться до бесконечности. До тех пор, пока чьих-то людей не останется в этом кафе.       В другом углу помещения Чонин замечает ускользнувшую фигуру. Это не их человек.       Все явно слишком заняты пизделовкой, чтобы заметить его. Он беспокойно оглядывается по сторонам и пробирается ближе к Хоупу и своему боссу.       Йена беззвучно перебегает от дивана к углу, держась стены и торопливо обходя по периметру.       — Эй, ты… волосатый! Не подходи! — кричит ему Ян, крепко держа пистолет.       — Опять ты, пиздюк?! — скалится тот, дёрнувшись к стене. — Я думал, ты уже сдох!..       — Не подходи к моему хёну! — продолжает Чонин. — Я в тебя щас пульну!       — Проверим, кто лучше стреляет? — без страха усмехается он.       Пуля прилетает в кирпичи совсем близко к голове, и камень крошится. Пуля вынуждает одним большим и неловким прыжком отступить обратно за укрытие дивана.       Его провожают всё новые и новые пули и громкий издевательский хохот.       — Чё случилось, бля? Так быстро передумал?       Чонин сжимает пистолет в как-то мигом ослабших пальцах и тяжело сглатывает. В глазах немного темнеет.       Всего на пару сантиметров левее, и сейчас он бы…       Блин! В него даже не попали, а он уже обоссался со страху! Разве хён когда-нибудь боялся пуль?! Разве Юнхо, Минги, да кто угодно!.. Разве они когда-нибудь убегали, прятались?!       Да никогда.       — Син, посмотри на него! Полез на меня, уёбок, и тут же зассал! Син, смотри!       Да никогда, нафиг!       Йена встаёт на ноги и выпрямляется во весь рост. Его всё ещё немного трясёт, но руки держат пистолет крепко.       Взгляд быстро и на удивление спокойно скользит по помещению. Стол уже сломан и перевёрнут, Хоуп и Бобби обнаруживаются где-то на полу.       Бобби сопротивляется очень слабо, уже почти не дёргается. Он пытается отползти, поскальзываясь на собственной крови. Но хён не отпускает его.       Йена поднимает глаза на мужчину напротив.       — Охуеть, неужто созрел? — снова смеётся он. — Ну, давай!..       Йена выпрямляет руку с пистолетом и стреляет. Он целился ровно в ебало, ровно в мерзкую ухмылку. И он попал.       — Дальсу! — вопит тот, которого назвали Сином. — Парни! Блять, парни! Он убил Дальсу!       — Ложись! — успевает крикнуть Юнхо.       Но Чонин лечь не успевает. Син стреляет в его сторону.       В ту же секунду Минги спускает сразу несколько пуль в голову Сина.       Хосок уже не чувствует своих рук. На самом деле, он не чувствует всего своего тела — поэтому ничего не болит. Ни сломанные рёбра, ни сбитые в кровь кулаки, ни разъёбанный ебальник — ничего.       Всё, что его интересует в данную минуту, — куда больше разъёбанный ебальник Бобби, лежащего под ним.       Сука уже отключилась. Хоуп даже не уверен, дышит ли этот уёбок. Да даже если и нет? Разве это повод остановиться?       Нихуя!       — Шеф!       Сверху вниз он глядит на ебло полутрупа. Жалость? Нет.       Обида? Возможно.       Раздражение? Мягко сказано.       Ярость? Уже ближе.       Непреодолимое желание разорвать плоть на куски голыми руками, превратить внутренности в фарш, растолочь кости в муку, низвести этот безмозглый, охеревший, бесполезный и тупорылый, как, блять, ёбаный червяк, кусок мяса до атомов, окончательно стереть мразь с лица земли? Да.       — Шеф, он ранен!       Да, да, да!       Разве можно остановиться? Можно, блять, остановиться?! Кто-то посмеет его остановить?!       Он готов собственными зубами сгрызть эту ненавистную ебучку с черепа, выгрызть всё подчистую, оставить только белые, чистые кости — такие белые и чистые, как свежий холст, на котором можно написать что угодно. На котором можно слепить что-то нормальное, хорошее, пиздатое — а не это ёбаное убожество, блядскую тошнотворную картину, которую хочется замазать, разорвать, растоптать, сжечь, исполосовать, уничтожить!..       — Шеф, ты слышишь?       Он готов собственными пальцами выдавить глаза, чтобы, блять, больше не смотрели так выёбисто! Разорвать пасть, чтобы треснула кожа, мышцы, мясо, чтобы нижняя челюсть повисла безвольно, отвисла до самой груди и болталась как бляшка ошейника, да, этой вшивой псине давно нужен был ошейник, и ей нужен был хозяин, который будет её пиздить, пиздить по хребту, ломать лапы, чтобы ползала, а не ходила куда не надо, чтобы скулила и выла, на привязи, на привязи, и посадить такую суку стоит не на цепь, а на её же кишки, они достаточно длинные, вы знали, что длина кишок человека — от семи до девяти метров в среднем, так что это ещё щедрая цепь от щедрого хозяина, доброго хозяина, которого сука не смогла оценить из-за своей ёбаной тупости, а потому сейчас отведает свой последний ужин в виде собственной вонючей крови!..       — Шеф, Йену ранили!       Занесённая для очередного удара рука наконец замирает.       Ярко-красная пелена постепенно спадает с глаз, как если бы он медленно вынырнул из озера крови — на поверхность. Тени трусливо и спешно разбегаются обратно по углам.       Почти слепым взглядом Хоуп проходится по помещению, стараясь понять, кто он и где находится. Но Хосока это беспокоит меньше прочего.       Что беспокоит Хосока:       1) Собственные стёсанные до сухожилий костяшки пальцев + напрочь заляпанный костюм (оба совсем некстати);       2) Предстоящая уборка помещения (не должно остаться ни капли);       3) Вопрос об утилизации тел.       — Ты чё-то сказал?.. — сиплым, без единой эмоции голосом уточняет он.       — Йену ранили, — уже тихо повторяет Минги и на секунду осекается: — Нехорошо ранили… Надо ехать.       Хоуп мигом забывает обо всём. О своих ранах, об этом охеревшем Бобби, о нескольких его скулящих людях, что умудрились выжить, о собственных умерших, об этой пизделовке, об этой ссоре, об этом договоре, об этом новом наркотике — обо всём.       Он резко и странно, как ниточная кукла, которую дёрнули вверх, поднимается на ноги, оглушённый.       Заметив, что шеф встал, Юнхо сразу же подхватывает кого-то на руки и быстро уходит из помещения.       Кого-то? Йену. Его рука безвольно болтается, свесившись вниз. Его дурацкий свитер в полосочку. Его кровь капает на пол.       Капает? Льётся.       Не издавая ни звука и никуда больше не глядя, Хосок почти бежит за ними. Следом — Минги.       Не помня себя, Хоуп добирается до машины и оказывается в салоне, на заднем. Сон успевает обогнать шефа. Он уже завёл машину и ждёт, пока Юнхо, обливающийся слезами, уложит Чонина на сиденье.       — Йена, — тихим, не своим голосом произносит Чон, когда голова мальчика оказывается у него на коленях, — тебе больно?..       — Да пипец!.. — сдавленно отвечает тот. — Я умру сейчас, как больно!..       — Сука, пиздец!..       Талия туго перевязана лоскутом чьей-то рубашки. Но это бессмысленно. Блядь, бессмысленно! Вся повязка уже пропиталась насквозь. Ярко-ярко красная кровь. Сочится из тела без остановки.       — Йена, держи рану, — Юнхо каждую секунду в тревоге оборачивается на них с переднего и утайкой утирает бесконечные потоки слёз. Не уберёг… — Шеф!..       Хосок послушно, будто просто автоматически, накрывает ладонь Чонина своей и крепче прижимает к ране на животе. А сам Йена громко плачет, стонет и кричит. Слушать это пиздец как стрёмно.       Он даже не замечает, как дорогой спорткар резко срывается с места и несётся в ночь.       — В какую поедем?       — Я не… я не знаю, — в полнейшей растерянности отвечает Чон. — Тот… доктор? Он же, да?..       К кому ехать — неясно.       Последний врач, которого Хосок считал «своим», пару недель назад подох по трагической случайности. Одним вечером его машина, в которой совершенно случайно оказались перерезаны тормоза, совершенно случайно вылетела в кювет и разбилась вместе со своим водителем.       Чьих это рук было дело — неясно. Заручившись поддержкой Чона, доктор Кан и сам с радостью начал приторговывать органами. Хуй его знает, этого доктора Кана, что ещё было у него на уме. Хосоку, в принципе, поебать. Тем более — сейчас.       Но к кому ехать?..       — Там будут другие врачи. Сейчас без разницы. Я звоню Лино, шеф.       В этом деле люди — материал расходный и взаимозаменяемый.       Чон уже давно перестал тешить себя надеждами о том, что бизнес-партнёры могут задержаться надолго.       Как и он сам.       Раньше он думал, что было бы неплохо дотянуть до шестидесяти. Сейчас ставки понизились до пятидесяти, но это уже с учётом врождённого оптимизма.       Если не верите, шрам всё ещё там же.       — Мы далеко от Сеула, — зачем-то говорит Хоуп вслух.       Люди — расходный материал. Их можно заменить.       Но только не Йену.       Только не Йену.       Только не Йену.       Хосок бы без раздумий воткнул себе нож в горло и сдох прямо сейчас, если бы это помогло Йене. Но это не поможет Йене.       Всё, что Хосок может прямо сейчас, — только попытаться замедлить кровопотерю. Только хаотично гладить его взъерошенные, взмокшие от испарины волосы.       — Дороги пустые. Доедем минут за двадцать, — неопределённо оповещает Минги, чересчур крепко сжимая руль.       Минут за двадцать. Это мало? Или много? Или слишком много?       — Блин, хён… я умираю?.. — проговаривает Йена.       Пока Хосок думает, все внешние звуки как будто исчезают. И только теперь он замечает, что малой уже не ноет. Он говорит тише и выглядит бледнее.       Блять.       — Мне нужно успеть тебе кое-что рассказать…       Блять.       Как бы ни хотелось что-то сказать, ну хоть что-нибудь, утешить там или чё ещё там делают в таких ситуациях — Хоуп ни слова из себя высрать не может. Только тупо смотрит, и один бог знает, какое выражение сейчас светится на его еблете. Поэтому Йена продолжает сам:       — Я сегодня опять гулял во сне, — из-за боли он пропускает вдохи и давится воздухом, — я видел, как ты куда-то едешь, и… что-то случилось на дороге. Там была какая-то авария… Тачки перевёрнутые, кто-то кричал, что-то горело… И я тебя искал повсюду, звал, но так и не нашёл.       Опять эти его глупые, ёбнутые сны. Йена постоянно заёбывает всех рассказами о своих тупых снах.       Но сейчас не бесит даже это.       Вдруг это — последнее, что Хоуп услышит от Йены?       Его младший братишка. Совсем ещё пиздюк, который в нём, блять, в ёбаном идиоте, тоже души не чаял.       Который верил ему и любил; любил вот этой вот самой беспонтовой, но такой, сука, чистой — этой искренней детской любовью.       Его любимый маленький братик.       Обманул.       Подвёл.       Потерял.       Ладонь мужчины ложится на щёку мальчика, оставляя на белой коже красные капли. Тёмные затуманенные глаза смотрят как сквозь пелену сна. В груди болезненно-нежно щемит, и он чувствует себя вновь подростком.       — Мне опять снилось, что умер ты… — шёпотом продолжает Чонин. — Ну с этим-то ладно, ты и так уже старый!.. Но почему теперь умираю я?!.. Пипец, я же ещё такой молодой и классный!..       Сверху вниз он глядит на лицо полутрупа.       Губы Йены теряют цвет — они синеватые. Лицо совсем белое. Как чистый холст.       — Да не умираешь ты, и побойся бога вообще такую дурь говорить! — не выдерживает Юнхо и снова оборачивается к ним, обращаясь к Чонину со своей неизменной улыбкой, как будто ничего страшного и правда не происходит. — Умрёшь ты только через мой труп!       Выпрямившись на сиденье и пропав из поля зрения мальчика, парень смотрит в глаза своему шефу.       Что-то в его взгляде. Чего он хочет? Всё ощущается таким нереальным.       Хосок даже не понимает, где они едут. За окнами так темно — даже ёбаная луна где-то спряталась.       Они правда почти приехали? Или они ещё далеко? Или слишком далеко?       — Блять. Блять, блять, блять, — повторяет и повторяет Чон, вообще нихуя не соображая.       Он смотрит в какие угодно окна, но не на Чонина. Слишком страшно. Даже больно.       Он чувствует, что пальцы Чонина под его рукой странно прохладные. Они больше не держат рану.       — Йена?..       Он опускает взгляд и видит, что глаза Чонина закрыты.       — Йена!       — Пульс! — тут же выкрикивает Юнхо. — Шеф, проверь!       Хосок прижимает свои дрожащие пальцы к его шее, оставляя за собой свежий кровоподтёк.       — Я не… я не понимаю, блять!..       — Ради бога, шеф! — уже паникуя, Юнхо сам тянет руку назад. Около вечности проходит в ожидании, пока он наконец не говорит: — Есть пульс! Только быстрый какой-то, очень…       — Это нормально, — добавляет Минги. — Кровопотеря, болевой шок. Такое случается, он проснётся.       — Шеф, возьми себя в руки, — пользуясь случаем, озвучивает Юнхо. — От твоего вида сейчас только страшнее становится. Сейчас… и так всем невесело, ей-богу!       Чон даже не обращает внимания на фамильярности и лишь торопливо кивает его словам.       Взять себя в руки.       Взять себя в руки.       Как?       Взять себя в руки надо было раньше. Не надо было бросаться на это уёбище. Снова позабыл обо всём. О самом главном позабыл. Сколько времени они потеряли из-за того, что Хосок никак не мог взять себя в руки?..       Нет.       Блять, нет!       Это не он виноват! Это Бобби! Ёбаный, охеревший, зазнавшийся пидорас! Это всё из-за него! Только из-за него! Йена ранен из-за него!       Убить. Убить, убить, убить.       Убить нахуй!       — Его надо убить, — произносит Хоуп.       — Убьём, — безо всякого выражения отвечает Минги.       Машина подлетает на какой-то колдобине и тяжело приземляется. Весь салон встряхивает, будто рукой великана. Чонин резко и широко распахивает глаза. Он с неожиданной силой сжимает рану и в страхе орёт.       — Йена?.. — в не меньшей панике восклицает Чон.       — Ранение не сквозное, пуля ещё внутри, — быстро поясняет Юнхо, от жалости поджав губы.       Ян, прикрыв веки, громко хнычет безо всякого стеснения. Совсем как маленький ребёнок. Ребёнок, каким он навсегда останется для Хосока.       — Мы приедем, и я тебя убью, блять! — мгновенно переходит на крик Чон. — Слышишь меня, блять?! Минги! Тебя, сука, водить разве не учили, хуесос?! Мы приедем и я тебя застрелю нахуй!       Сон пустым взглядом прожигает едва различимую дорогу перед собой. Он цепляется за руль так крепко, как будто это — единственная реальная вещь вокруг. Минги несколько раз встряхивает головой, словно отгоняя от себя что-то, и жёсткие пряди длинного серебристого маллета спадают на глаза. Юнхо обеспокоенно и коротко похлопывает его по плечу.       — Эу, всё заебись, да? — самым нежным тоном из возможных обращается Хосок к Йене и спешно стирает слёзы с его лица. — Мы почти приехали. Тебе очень больно, да? Потерпи совсем немного!..       — Я что, умер?.. — испуганно спрашивает Ян. — Я что… умер?! Что со мной было?!       — Ты вырубился, — отвечает Чон. Силы вернулись, и теперь сложно не молчать: — Ну, это нормально! А помнишь, когда мне нож в бедро воткнули? Прям в артерию! Сколько тогда крови было, а! Помнишь, я тоже отрубался всё время!       — Помню, — слабо отзывается Чонин. — Мы тогда из-за тебя в аквапарк не поехали…       — Да! Да, это же было прямо перед твоим днём рождения! — будто бы легко смеётся мужчина. — Ну, в этом году точно съездим! Если захочешь… Ты хочешь?       Йена кивает, сонным взглядом упираясь в потолок.       — Ну, значит поедем! И этого твоего… «Наруто» посмотрим, как вернёмся. Ты же любишь Наруто?       — Я его досмотрел, — поправляет Ян. — Сейчас уже «Боруто»…       — Ну нихуя себе! — восхищается Чон. — Ну, значит, его… Чему там тебя твои Наруто и Боруто научили, а?       — Не сдаваться… — отвечает Йена и крепче зажимает рану.       — Приехали! — со слышимым облегчением объявляет Юнхо и первым выпрыгивает из авто.       — Всё, бля, ща тебя подлатают! — треплет мальчика по волосам Хосок.       Минги уже убежал к стойке регистрации, а Юнхо — на подхвате. Вдвоём они кое-как, стараясь не причинить лишней боли, вытаскивают Чонина из салона. С предельной аккуратностью Хосок подхватывает его на руки, совершенно не чувствуя веса, и спешит к светящимся спасением дверям госпиталя, стараясь не наебнуться в темноте.       Белая пустая больница. Огни приёмной слепят, режут по глазам, почти вызывая слёзы. А может, слёзы были всё это время.       Уже через минуту в коридоре появляется заспанный хмурый мужчина во врачебной форме. Среднего телосложения, но мелкий (едва ли выше Йены), бледный, с лохматыми со сна чёрными волосами. Вместе с администраторшей они поразительно быстро катят пустые носилки.       — Что у в-вас?.. — будничным, скучающим тоном начинает мужчина, но при первом же взгляде на пациента все остатки сна мигом улетучиваются с его лица. — О-ох…       Чонина, уже вновь потерявшего сознание, перекладывают на носилки и куда-то везут.       — Идите з-за мной, — на ходу командует врач. — Много крови потерял?       — Откуда я нахуй знаю?.. — вновь растерянно отвечает Хоуп, но уже начинает злиться. — Тебе виднее, ты же доктор!..       — Много, — одновременно и с укором, и с виной отвечает за него Юнхо.       — Какая группа?       — Чё?..       — Группа к-крови.       — Э-э, — в панике хватает себя за волосы Хосок. — Да блять!.. Щас, щас!.. Вторая! Вторая, да!       — Джэин, — обращается к администраторше мужчина, — п-позови мне Сумин, пусть несёт вторую. Литра п-полтора, не меньше.       Каталка пропадает в пасти стерильно-яркой операционной. По инерции Хосок хочет пойти следом, быть рядом, но девушка захлопывает белоснежные двери прямо перед его носом. Не взглянув, она стремительно уносится прочь по коридору.       Чон обессиленно падает на лавку.       — Шеф… — спустя какое-то время (или сразу?) заговаривает Юнхо.       — Завались нахуй.       Всё болит.       Откуда столько теней в таком хорошо освещённом коридоре?       Хоуп с силой закрывает глаза ладонями, пальцами зарываясь в волосы.       И вот опять он теряет самое дорогое. И вот опять по своей ёбаной тупости.       Прошло столько лет, а единственная вещь, которую он так и не научился контролировать, — собственные эмоции. Гнев.       Как же всё болит.       — Хоуп.       — Я сказал тебе, блять: завали ебало.       — Ну иди значит на хуй.       Хосок хмурится, не понимает. Почти мгновенно смертельная тупая слабость уступает место гневу. Он отрывает ладони от лица, и охуевший взгляд упирается в того, кого он совсем не ожидает тут увидеть.       — Лино?..       — Привет, парни, — косо и невесело ухмыляется Минхо, опускаясь на лавку рядом с другом.       Юнхо и Минги сдержанно кивают ему, оставаясь стоять по обе стороны от скамьи.       — Ну… ты как вообще?       — Да хуёво, как ещё, — фыркает Чон, неотрывно глядя на тень под дверью.       — Хуёво, — подытоживает Минхо с усталым вздохом.       Лино — единственный человек в окружении Хоупа, который не работает на него. Единственный человек в его окружении, которого Хоуп может назвать чем-то типа своего друга.       В сторону операционной торопится какая-то пиздючка, на вид — совсем малая (едва ли старше Йены). Чёрные и блестящие волосы, типа каре, пострижены аккуратно, как будто по линейке, и выдают в ней дикую ботаничку так же, как и стандартный белый халат вместо сине-зелёной формы — простую медработницу, а не докторку.       Глядя строго себе под ноги, она ускоряет шаг, когда проходит мимо собравшейся тут компании, и поразительно бесшумно и быстро проскальзывает в операционную.       — Второй группы нет.       Доктор, который до того сосредоточенно нащупывал пулю в ране, вздрагивает всем телом и благополучно теряет её вновь.       — Б-блять, С-сумин!.. — шипит он. — Ты к-когда-нибудь перестанешь так подкрадываться?!.       — Я не подкрадывалась, просто зашла, — как всегда, тихим и ровным голосом отвечает девушка. — Второй группы нет, Юнги-оппа.       — Ты серьёзно?.. — переспрашивает мужчина и застывает над телом, не оборачиваясь.       — Конечно, — пожимает плечами Сумин. — В последний раз закупали ещё в прошлом году. Уже почти всё кончилось…       — Иди, спроси у этих… к-кто его привёз, — торопливо перебивает хирург. — Спроси, какие у них г-группы. Если нужной не окажется… У него третья степень кровопотери. Это в-всё бессмысленно, мальчик не выживет.       — Ладно.       Спросить… легко сказать.       Девушка вновь выходит в коридор и какое-то время молчит, изучая взглядом пол. Чёрные мазки от колёс каталок выглядят некомфортно.       От двери до стены — пять с половиной плиток. Почему не пять или не шесть ровно? Некомфортно.       — Какая у вас группа крови?       — А чё? — сразу подрывается на ноги Хосок.       Сумин молчит.       — Ну, блять?! В чём дело?! Ты можешь нормально сказать?!       — У нас нет нужной. Мальчик умрёт.       Хоуп застывает на своём месте, в одной позе и, кажется, забывает даже дышать.       — У меня третья, — первым заговаривает Минги.       — У меня первая, — мрачно добавляет Ли.       — У меня четвёртая, — Юнхо, держась за сердце, наоборот, медленно оседает на пол.       — У меня… у меня тоже третья, — произносит Чон.       В коридоре повисает тишина, нарушаемая только тихим пощёлкиванием лампы и прерывистым дыханием собравшихся.       Хосок в панике оборачивается на Минхо. Сейчас глаза Хоупа распахнуты так широко, а зрачки сужены до размера точки — будто в него вогнали лошадиную дозу героина.       — Ладно, — спустя неопределённое время, показавшееся вечностью Хоупу, говорит Сумин: — у меня вторая.       Юнхо шумно выдыхает и десять раз подряд крестится.       — И чего ты, блять, ждала?! — мгновенно взрывается Хосок. — Что ты устраиваешь, хуйлуша ёбаная?! По-твоему, это пиздатое время для ёбаных шуток?! А, сука?!       — Каких шуток?.. — искренне не понимает и искренне пугается девушка, отступая к стене.       — Хуйлуша, блять!       Не успевает Сумин даже дёрнуться, как крепкий удар спиной и затылком о стену выбивает из головы все недопонимания.       Одна рука Хоупа держит её за халат, оттягивая вверх, а во второй — нож, который уже уткнулся Сумин в шею.       — Хоуп, блять!..       — Шеф! Она же девочка!..       — Вторая, говоришь, да? Так может, сука, я сейчас всю её нахуй из тебя и солью, а, хуйлуша ты?! Что думаешь?       — Отцепись ты от девчонки, — с явным испугом Минхо пытается оттащить друга за плечи. — Она никакой хуйни не сделала…       — Смотри мне в глаза, когда я с тобой разговариваю! Уёбище! — чужие комментарии игнорируются, а острие ножа плотнее упирается в беззащитную шею.       — Шеф! Мы и так потеряли дохуя времени из-за… Не надо терять ещё больше! Йена же может умереть!..       Последние слова отрезвляют его. Ли удаётся оттолкнуть Хоупа от лаборантка, и та с отсутствующим видом прикасается к своей шее, глядя на несколько бусинок крови на своих пальцах. Царапина.       Сильный удар в челюсть от Минхо звонким эхом пролетает по пустому коридору, заставляя нож выпасть из руки, а Хосока вновь опуститься на лавку.       — Долбоёб, — укоризненно подытоживает Ли и оборачивается на медработницу: — Девчонка, ты как?..       Но обнаруживает только закрывающиеся двери операционной.       — Ч-что за вопли там?.. — неприязненно морщится Юнги.       — Придётся использовать мою кровь, — растерянно произносит Сумин, на автопилоте подбираясь к ящику с инструментами.       — Не пойдёт, — резко отвергает идею хирург. — Ему нужно не м-меньше литра. А д-донор может сдать не больше четырёхсот пятидесяти миллилитров за раз…       Младшая игнорирует его, подготавливая капельничную трубу и пакет для переливания.       — Я подсчитала, — заговаривает она, перетягивая жгутом своё предплечье. — Если я сдам семьсот пятьдесят, то и у меня, и у него будет первая степень кровопотери. Она восстановится за пару дней. В крайнем случае, будет время найти другого донора.       — Н-нет, Сумин, это херня, — доктор мельком оборачивается на неё, чтобы увидеть, как та вводит иглу себе в вену. — Мне твоя помощь на зашивании ещё п-понадобится, н-не надо сейчас себя…       — Я помогу, — спокойно заверяет она. — Но что-то мне подсказывает, что если мальчик умрёт, то нас убьют.       Юнги на секунду замирает, заебавшимся взглядом прожигая стенку перед собой. Сумин просто так болтать бы не стала — не такая она. Да и та компания показалась, мягко говоря, подозрительной.       Мужчина поджимает губы и встряхивает головой, стараясь заставить себя смириться с этой новой идеей.       — Ну и х-херня, бля!..       За третье суточное дежурство подряд хотелось бы поспать хоть немного, а не вписываться в разборки каких-то бандитов. Но согласия Юнги, как и всегда, никто не спрашивал.       В затуманенном усталостью мозгу проносится короткая логическая цепочка, и хирург понимает, что всё это время Сумин была с ним рядом.       — Ты спала? — без особой надежды уточняет он.       — Когда?       — Да х-хоть когда-нибудь, — невесело хмыкает мужчина. — За последние сутки хотя бы.       — Часа четыре.       Юнги неопределённо качает головой. Мало. Но больше, чем сам Юнги. Хотя бы в правдивости ответов лаборантки сомневаться не приходится: она, кажется, вообще не умеет врать.       — Д-давай, бля, хватит уже кровь сливать!.. — прикрикивает мужчина. — Ты м-мне ничем не поможешь, если сейчас тут свалишься…       — Пятьсот слишком мало, — не соглашается девушка. — Я же сказала, что помогу. Всё в норме.       — Ты ела? — с ещё меньшей надеждой спрашивает врач.       — За сутки? Технически, — уклончиво говорит Сумин.       — Больше чем д-двадцать часов назад не считается, — конкретизирует тот.       — Тогда нет.       Хирург снова оборачивается на свою ассистентку и видит почти доверху заполненный кровью литровый пакет. Также он видит и то, что Сумин изо всех сил старается держать свои глаза открытыми.       — В-всё, бля, хватит! Сумин!..       — Всё, — легко соглашается она.       Быстро вынув и выбросив использованную иглу, она заклеивает прокол пластырем и спешит подняться на ноги. При смене положения её заметно ведёт, и девушка шумно хватается за стол обеими руками, чтобы не упасть.       — Бля-я, Сумин, — в испуге оборачивается на неё Юнги, но от пациента отойти не может.       — Всё в норме, — упорно повторяет она.       Лаборантка устанавливает пакет на стойку капельницы и берёт новую иглу, отточенными движениями слегка дрожащих рук вводит её в вену мальчика на операционном столе.       — Воды п-попей хоты бы, — встревоженно советует Юнги, всё поглядывая на ассистентку.       Поставив капельницу, Сумин делает несколько шагов назад и упирается спиной в стену, но вернее будет сказать — падает на неё.       — Через три минуты присоединюсь, — ответственно заявляет она и сползает по стене вниз — на пол.       Всё-таки отключилась.       Хосок беспокойными шагами мерит коридор. Он то и дело останавливается под дверьми операционной. Зачем — неясно. Хочет что-то увидеть или услышать? Но не видно ничего, а слышно только мерный и занудный писк каких-то ебланских приборов, названия и назначения которых Чон в душе не ебёт. Но Хосока это беспокоит меньше прочего.       Что беспокоит Хосока:       1) Йена;       2) Йена;       3) Йена.       Лет десять назад он подобрал этого пиздюка в грязном и вшивом наркопритоне, когда тот был совсем крохой. С тех пор периодически жалел об этом, но в целом был доволен.       Пиздюк ещё долго шугался любых людей и звуков, совсем как дикий зверёныш, и в свои почти пять лет не знал слов, кроме «блять», «съеби», «сука», «пошёл на хуй». Своей воспитательной работой Чон более чем гордился.       Йена…       Красивые, правильные черты лица, которые были родными с самого начала. Умные и тёплые лисьи глаза. Хоуп никогда не хотел видеть в них столько боли. Он вообще, блять, вообще никогда не хотел видеть в них никакой боли!..       Своей семьи у Чона не было. Было много женщин, мужчин, — разных, да. Дети — кажется, нет. Возможно, Хосок просто не знал о них.       Но бизнес нужно будет кому-то передать. Он никогда не тешил себя надеждами о долгой жизни и тихой смерти. В его деле это очень редкая роскошь.       Если не верите, спросите у шрама на груди Хосока.       Но Йена не должен был умирать. Умирать так рано. Умирать раньше него.       Хоуп ебашит кулаком в стену, давясь своим горьким гневом, унизительным бессилием и удушающим страхом. И ебашит ещё, ещё и ещё пару раз.       Неожиданно боль ощущается, и Чон в растерянности смотрит на оставленный собой смазанный кровавый след на стене.       Как же всё болит.       Руки, ноги, голова — всё, чем он пиздил эту ёбаную суку. Если посмотрит в зеркало, на лице точно увидит синяки, а ещё мерзко шатаются и кровоточат пара зубов. Лёгкие при каждом вдохе упираются во что-то острое — видно, рёбра опять сломаны.       Этому ёбаному Бобби всё-таки удалось достать его, а Хосок даже и не заметил.       Убить.       Убить, убить, убить!..       — Всё будет в порядке.       Тихий голос Минхо вырывает из пропасти собственных мыслей. Неожиданно Хосок осознаёт, что рыдает.       — Я не могу потерять его. Он не может умереть. Блять!..       Широко распахнутые, исходящие слезами глаза Хосока упираются в смертельно уставшие непроницаемо чёрные глаза друга так отчаянно, будто это только Лино в силах решить судьбу Йены.       — Он не умрёт, — отвечает Ли.       — Почему я всегда остаюсь цел, — сбивчиво, как в лихорадке, продолжает Хоуп негромко: — Почему я выживаю, сколько бы меня ни ебашили. Я как будто забрал себе всю удачу мира. Я хочу отдать её ему, но не знаю, как… Как, блядь?! Как мне это сделать?! Что мне сделать?! Мне никогда не было так страшно, блядь!.. Сука, что я могу?!       — Ничего, — спокойно перебивает его Минхо.       — Я просто хочу разъебать свою тупую бошку!..       — Он намного сильнее, чем ты думаешь, — говорит Ли.       Кажется, что Хосок совсем не слушает: только бегает по всему помещению безумным взглядом и заламывает окровавленные пальцы в приступе тревоги.       Минхо недовольно цокает языком и резко берёт мужчину за подбородок, заставляя поднять лицо и посмотреть на себя.       — Послушай меня, долбаёб. Его ты воспитал. Ты. Конечно, он не умрёт от какой-то одной ёбаной пули.       Лицо Чона немного светлеет, а на губах появляется робкая и неуверенная улыбка, готовая исчезнуть в любой миг. Ли ухмыляется ему в ответ и похлопывает по щеке, поднимаясь на ноги.       Уже привычную полутишину коридора разбивает новый неожиданный звук. Звонок.       — Хани? — моментально отвечает Минхо. — Не волнуйся, скоро буду.       — Чё такое? — хмурится Хосок, как только Лино убирает телефон обратно в карман.       — Опять проверка, — с явным раздражением объясняет мужчина.       — А чё за проверка-то? — всё ещё не понимает Чон.       — У нас три дня назад все яхты рванули, — нехотя медленно отвечает Минхо, глядя куда-то в пустоту.       — Чего, блять?! Нихуя себе!.. А хуле ты мне не рассказал?! — тоже подрывается на ноги Хоуп.       — А зачем? — нервозно ухмыляется Ли.       — Пиздец! — в ахуе отзывается Хосок.       — Так что мне пора. Звони, если что.       — Так ты тоже не молчи, бля, — отвечает Чон, стискивает друга в коротких крепких объятиях и тихо говорит: — И это… как же его нахуй там?.. А, во: спасибо, бля. Всё, давай, пиздуй.       Минхо молча кивает и похлопывает его по спине, прежде чем разорвать объятия. Он с раздражением оглядывает свою одежду, на которой теперь отпечатались кровавые пятна, но лишь молча встряхивает головой и направляется к выходу, уже на ходу обращаясь к Юнхо и Минги:       — До встречи, парни.       Боковым зрением Юнги замечает движение со стороны лаборантки и выдыхает с облегчением.       — И п-правда три минуты, — с неким удивлением констатирует он, взглянув на часы.       Сумин молча подходит к раковине и, скинув с себя халат, умывает лицо холодной водой и тщательно моет руки, после чего берёт чистую форму и надевает перчатки.       — Ты как? — снова обращается к ней хирург. — Т-точно сможешь?       — Говорю же, всё в норме, — тише обычного отвечает она и занимает место по другую сторону операционного стола.       — Т-тогда подержи мне щипцы. Я как раз с-собираюсь зашивать.       Младшая без лишних слов перенимает эстафету и берёт инструмент, стараясь держать рану ровно открытой. Руки бьёт лёгкий тремор, но с этим нетрудно справиться, если сосредоточиться.       Ещё раз глянув на неё с опаской, с тяжёлым сердцем Юнги всё же решается снять с поражённой вены жгут.       — И повезло, и н-не повезло, — комментирует он. — Смотри: печень в-вообще не задета, только верхняя вена. Кровотечение т-так обширнее, и шансов выжить, с-соответственно, было изначально меньше. З-зато восстановление будет легче и быстрее, чем если б-бы был повреждён сам орган. Смотри, уже даже п-пульс начал выравниваться.       Сумин решает ничего не отвечать, но к такому Юнги уже успел привыкнуть, а потому не удивляется.       Хирург вообще удивляется чему-либо крайне редко: и в силу специфики профессии, и в силу склада ума. Последним шоком для него стала информация о том, что одна бывшая коллега, оказывается, отчаянно флиртовала с ним на протяжении нескольких лет. Во-первых: почему с ним? Во-вторых: почему об этом знал весь коллектив больницы, кроме него самого? Но с тех пор пошла нехилая волна сокращений, которая снесла и ту коллегу, и ещё десяток других врачей. Под завалом тройных доз работы и эта история быстро позабылась.       Сумин пересчитывает все лампы на потолке в попытке хоть сколько-то заземлиться. Они расположены в восемь рядов. В каждом — по двенадцать штук. Восемь умножить на двенадцать? Девяносто шесть. А если разделить? Приблизительно ноль целых шесть десятых.       Головокружение, лёгкая тошнота и сонливость. Ожидаемая симптоматика, но всё-таки некомфортно. От скуки взгляд перепрыгивает на извлечённую из раны пулю, что теперь лежит на подложке для инструментов.       — Пуля девять миллиметров, — вслух произносит она.       — По ощущениям — один, б-бля, — фыркает доктор, подавляя зевок. — Я эту х-херню еле вытащил…       — Девятый калибр используется в пистолетах-пулемётах или просто пистолетах, в основном, — продолжает Сумин.       — И ч-что?..       — Такое оружие не используется на дальних дистанциях, только в ближнем бою.       — И? — всё ещё не понимает Юнги, намекая, что пора бы перейти к самим выводам.       — Перестрелки на ближних дистанциях минимизируют шанс случайного попадания, — объясняет лаборантка. — То есть в него именно целились.       Юнги вскидывает брови и неопределённо вздыхает. Уставший мозг отказывается поглощать всякую информацию.       И да, совсем забыл: поразительные познания лаборантки Ким Сумин об оружии — вот, что ещё удивляет Юнги. Так уж вышло, что, помимо своей воли, хирург успел об этом наслушаться — смены у них часто совпадают, и все ночные дежурства проходят по примерно одному сценарию. За исключением сегодняшней ночи, разумеется.       Обычно они двое сидят в кабинете хирурга или в лаборантской, где или играют в разные настолки, или изредка обсуждают абсолютно случайные абстрактные темы. Например, в прошлый раз Сумин рассказывала ему о том, как из доступных реагентов изготовить С-4. Зачем кому-то из них такая информация — остаётся загадкой. По крайней мере, для доктора. Правда, послушать было интересно.       — Иногда ты меня п-пугаешь, — честно признаётся Юнги.       Причину такого ответа Сумин не понимает, а потому решает промолчать.       Такое открытие впервые пробуждает лёгкий интерес и к пациенту. Почему в него стреляли?       Из-за кровопотери тело начало остывать, и даже кислородная маска не запотевает от дыхания, хотя оно стабильно. Под прозрачной маской нетрудно разобрать черты лица. Спокойное выражение, не искажённое никакими эмоциями. Длинный разрез глаз, чётко очерченные острые скулы, тонкий и прямой нос, капризная форма губ, плавные и аккуратные линии лица.       Он похож на лисёнка.       — Сумин!..       Он похож на лисёнка.       Неожиданно головокружение усиливается. Чувство прохладной и сладкой тревоги перемешивает все внутренности в животе, как если бы она стремительно летела с большой высоты — вниз, на страшной, но весёлой американской горке.       — Иди отсюда!.. Б-бля, боже, слава богу н-ничего не задела!.. Ну какого х-хера ты никогда не можешь с-сказать, если тебе плохо?!. Я серьёзно: иди п-присядь. Я с в-веной всё равно закончил, дальше сам уже…       Без пререкательств Ким нетвёрдой походкой отходит в ближайший угол и садится на холодный кафель. Снимает с себя маску, и становится немного легче. Но странное, незнакомое, совершенно не физическое ощущение никуда не девается. Она никогда не читала о такой реакции на потерю крови. Возможно, это не она.       Взгляд панически быстро исследует помещение. Плитка. Плитка на полу. Сколько рядов? Сколько квадратов в каждом?       Операция подходит к концу, скоро можно будет поспать. Но впервые эта мысль не радует, потому что в промежутке между операцией и долгожданным отдыхом — ебучее оформление пациента.       Администраторка явно побоится подходить к ним, и за это Юнги винить Джэин не может. Он и сам боится, в том-то и соль.       Доктор хорошо помнит, как один его коллега сначала внезапно разбогател, а потом так же внезапно помер — это было совсем недавно, всего пару месяцев назад. И вряд ли такие дела осуществляются без людей, которые припёздывают в больницу среди ночи на спорткаре, с золотыми цепями и часами, и с загадочным огнестрелом. С вероятностью девяносто девять и девять десятых процентов — ещё и с оружием.       Юнги нервно сглатывает, покрепче затягивая шов, и машинально ищет на столике перевязочные материалы.       — Будь здесь, — коротко командует он. — Если заметишь любую странную или херовую д-динамику — сразу зови.       Сумин вроде как кивает, и не сильно успокоенный и удовлетворённый мужчина всё же покидает операционную.       — Ну, блять?! — кто-то тут же хватает его за халат и почти бросает на лавку.       — Он с-стабилен, — сразу заверяет Юнги: — Жить будет…       С тяжёлым и громким вздохом (почти стоном) Хосок падает на колени прямо перед хирургом.       — Ебать!..       — Думаю, б-будет лучше продержать его в коме дня два-три, — продолжает врач. — За это время интенсивность болевых ощущений с-снизится, станет легче…       Упавший на пол мужчина, кажется, вообще перестал его слушать, а потому Юнги поднимает глаза на стоящих за его спиной парней. Один из них, с чёрно-красными волосами, внимательно ловит каждое слово и сосредоточенно кивает.       — Теперь надо будет составить к-карту, подписать согласие на лечение, а п-потом будем перевозить в палату…       В этот момент неизвестный поднимается на ноги и подходит вплотную к хирургу, со странной, будто пьяной улыбкой склоняясь над ним:       — Так хорошо начал… А теперь хуйню городишь!       Ладонь Чона ложится на плечо доктора, а взгляд направлен прямо в глаза.       — Без таких вопросов, ладно? — размеренно произносит он, но в спокойном тоне гудит явная угроза, подкреплённая затуманенной улыбкой. — Без регистрации, без всей этой хуйни. Ты же можешь сделать так, чтобы никто вообще не знал, что он тут был. Да?       — Н-ну, бля… — тянет хирург, явно растерявшись.       — Ты же работал с доктором Каном, да? — рука опускается чуть ниже, выуживая из нагрудного кармана карточку персонала, и мужчина читает вслух: — Доктор Мин Юнги, двадцать девять лет, хирург общей практики.       Врач берёт недолгую паузу. Первоначальный страх уступает место раздражению, смешанному с усталостью.       — Ну ч-что я его, блять, у себя в кабинете, что ли, спрячу? — выпаливает он. — Как вы вообще с-себе это представляете?       Ещё несколько секунд Чон молча смотрит на него в упор, но потом заходится своим громким, истерическим, но таким жутким хохотом и даже хлопает мужчину по плечу.       — Люблю наглых! Но ты всё равно особо не пизди, ладно? Про доктора Кана я ведь не просто так вспомнил, — произносит он почти на самое ухо. Юнги отчётливо чувствует прикосновение ледяного лезвия к своей спине, в районе почки. — Ебланская смерть, да? А главное, такая внезапная!..       Мин шумно сглатывает и неестественно выпрямляет уставшую спину, набирая в грудь побольше воздуха:       — П-послушайте, господин… Мне, честно, глубоко п-похуй на чужие разборки… особенно сейчас, когда я, б-бля, три часа поспал за последние двое суток. П-пугать меня тоже не надо: мне, во-первых, похуй, а во-вторых, сдохнуть я готов хоть п-прямо сейчас. Вы мне лучше чётко скажите, ч-чего вы от меня хотите.       В ответ мужчина лишь усмехается, будто с неким одобрением. Нож выразительно ложится на лавочку рядом с Юнги.       — Чон Хосок. Или просто Хоуп, — протягивает он руку.       Охуенно запутанный столь резкой сменой настроений Мин всё же отвечает на рукопожатие.       — Можешь считать, что тот пацан — мой сын, — продолжает Чон, присаживается рядом с доктором и приобнимает его за плечи так, будто они старинные друзья. — Больше я тебе нихуя не скажу. Но ты спас его, да. Теперь у меня пиздатое настроение. Давай не будем его друг другу портить, ладно? Вижу, ты и сам устал.       Хосок снова лезет в карман, и Юнги уже рефлекторно напрягается, опасаясь увидеть нечто похуже ножа. Но вместо оружия он видит толстый бумажник, из которого Чон вытаскивает толстую стопку денег.       Опасения Мина, кажется, только что подтвердились.       — Это тебе за работу, — комментирует он, впихивая пачку в карман доктора, и после короткой паузы добавляет к ней вторую, ещё толще: — А это уже — за самый лучший уход для моего пиздюка. И за полную анонимность. Предполагаю, что это больше, чем эти свиньи платят тебе в месяц, да?       Юнги с недоверием перебирает купюры в руках. Он мог бы их посчитать, но видит и так — это больше. Намного больше. Охуеть насколько больше.       Пока Мин разглядывает деньги, Хосок разглядывает его. Доктор ловит на себя этот жаркий, плавающий взгляд, и ему разом становится ещё некомфортнее, чем было (хотя, казалось бы, больше уже некуда). И этот взгляд намного дольше положенного липнет к его волосам.       Юнги едва заметно хмурится, а Чон трясёт башкой и снова натягивает на себя широкую улыбку, указывая пальцем на одного из своих спутников:       — А этого парня зовут Юнхо. Мы сейчас уедем, а он останется. Сначала он даст тебе мою визитку. Чтобы ты сразу позвонил мне, если в состоянии пиздюка что-нибудь изменится. А потом он заберёт паспорта у тебя и у того хуйлуши, который тебе помогал. И запишет ваши телефоны и адреса. Чтобы вы даже не подумали, блять, пойти в полицию. Хотя вы и так не решитесь высрать такую хуйню. Вы же умные парни, правда? Да?       Блять.       Блять.       Во что они ввязались?..       — Да?       — Д-да.       — Вот и заебись, — широко улыбается Хоуп и добродушно хлопает мужчину по плечу. — Я так и думал! Давай с тобой дружить, доктор Мин. Со мной лучше дружить!       Явно пребывая в наипиздатейшем расположении духа, он бодро поднимается на ноги и потягивается, разминая спину и шею.       — Мы вернёмся через пару часов, — сообщает Хоуп. — В твоих интересах — быть здесь. Минги, а ты звони парням. Пора отстреливать ёбаных бешеных псин.