по выгоревшим полям тянется вдаль бесконечно сухое русло реки… ~тэрамура хякути~
Глубокий вздох. Такой тяжёлый, как самый последний. Чимин прижимает одну ногу к другой и приподнимается на кончики пальцев. Он прокручивается вокруг своей оси, но немного оступается. Почти идеальный пируэт. Почти. Ледяной деревянный пол огромной сцены, способной вместить в себя сотню человек. Тусклый свет резко очерчивает одну тонкую фигуру, готовящуюся к бризе. Каждое движение Чимин должен довести до идеала. Хоть на капельку приблизиться к мастерству, которым владела она. Прошло уже четыре года с тех пор, как он присоединился к балетной труппе Сеульского театра. И шестнадцать лет и три месяца с тех пор, как умерла его мама. Любой раз, когда он оказывается на этой сцене, в памяти всплывает только одна картинка. Огромный красивый зал, полный людей. Чимин и отец, сидящие на балконе, с которого открывается лучший вид. Почти такой же приглушённый свет, как сейчас. Приятное волнение в ожидании чуда. Появляется она, и самопроизвольно останавливается дыхание. Не хочется даже моргать — лишь смотреть и восхищаться. Ему всегда казалось, что все её вариации были настоящей магией. Так, как двигалась мама, не двигался больше никто. Он помнит её гримёрку, которая не вмещала в себя того количества букетов, которое ей дарили после каждого выступления. Мама раздавала их всем работникам театра, валясь с ног от усталости. И продолжала улыбаться, по-настоящему, искренне. Эту улыбку Чимин не забудет никогда. Самую нежную и добрую, такую тёплую, что хватит на то, чтобы согреть весь мир. Она наслаждалась тем, что делала. Каждым своим идеальным движением. Только Чимин чувствует лишь боль и усталость, которые доставляет ему исполнение очередного аттитюда. Боль и усталость — единственное, что заставляет чувствовать себя живым. Таким же человеком, как все остальные. Но для чего?.. — Ну что застыли, господин Пак? Домой? — кричит ему сидящий в зале молодой плотный мужчина с пачкой чипсов, вальяжно закинувший ноги на кресло впереди. — Мы тут уже часа четыре, боже мой! Чимин совсем забыл, что находится тут не один. Совсем забыл, что уже несколько месяцев Чонхо преследует каждый его шаг. Вчера, лёжа в ванне и убавив музыку на минимум, он почти полчаса слушал частое и громкое дыхание Чхве, стоящего под дверью. Если бы отец и правда боялся за жизнь своего сына в текущей политической обстановке, сделал бы выбор получше. Вынужденно они проводят вместе целые дни. Выходные — самые невыносимые. В будние Чимин спасается от Чонхо в университете, но в субботу и воскресенье деваться абсолютно некуда. Поэтому приходится часами выслушивать то ли выдуманные, то ли реальные истории о жизненных приключениях Чхве, которых у него в запасе, по ощущениям, бесконечное количество. Самому телохранителю это даже нравится. Пак не самый хороший собеседник, готовый поддержать разговор, но слушатель просто отличный. Увидев что-то в телефоне, Чонхо подрывается с места и вместе с пачкой чипсов спешно направляется к выходу. За дверью он встречает длинноволосую роскошную женщину в солнцезащитных очках и длинном чёрном пальто. — Госпожа Хо, — низко кланяется он. — Привет, — отвечает Джессика и снимает с глаз очки, засовывая их в маленькую сумочку. — Рассказывай быстрее и пойдём. С десяток секунд Чхве мнётся, топчась на месте и нервно бегая взглядом по просторному коридору. Он сжимает в руках пачку и наконец подзывает пальцем Джессику, приближаясь к её уху. Делиться конфиденциальной информацией своих клиентов он не должен, но когда от неё зависит безопасность — молчать запрещено. Оправдание это или нет, сам Чонхо не знает, поэтому и нервничает. — На прошлой неделе Чимин отдал все свои вещи на благотворительность, — полушёпотом, хоть вокруг и никого, выдавливает из себя он. — И что? — непонимающе восклицает женщина. — Это значит, что он решил себя убить?! — Ну, как бы сказать… подозрительно это, — возражает мужчина. — Он их так внезапно собрал и вдруг снёс не пойми куда!.. — В следующий раз думай, прежде чем так пугать! — отмахивается от него Джессика и пытается пройти в зал, но Чонхо быстро её останавливает. — Это ещё не всё, — предельно серьёзно смотрит он на Чон. — Пока Чимин был на парах, я заходил в его номер и… и увидел в мусорке бинты в крови. Она замирает на месте и медленно переводит встревоженный взгляд на Чхве. Джессика познакомилась с Чимином, когда ему было двенадцать. Ещё тогда он показался ей слишком холодным и совершенно безрадостным, что для такого возраста совсем необычно. Но построить с ним крепкие доверительные отношения ей удалось быстро, и так же скоро она нашла всему простое объяснение — так на него повлияла смерть матери. Неужели спустя столько лет это влияние нисколько не уменьшилось?.. Беспокойство внутри растёт. Не хочется думать о том, что крепкие доверительные отношения, какими они казались Хо, на самом деле, из себя ничего не представляли. Своих детей у Джессики никогда не было. За эти годы Чимин стал для неё настоящим сыном, которого она всегда очень хотела. На роль его матери она не претендовала — ведь прекрасно понимала, что такое юношу может сильно ранить. Но сама для себя могла считать его кем угодно. На слова Чонхо женщина никак не реагирует и с разъедающей грудь болью всё-таки проходит в зал. Конечно же, не забыв украсить лицо ослепляющей приветливой улыбкой. — Чимин, дорогой! — с ходу кричит она и с распростёртыми руками несётся к сцене. Пак, растянувшийся в шпагате, медленно поднимается. Он хватает с пола бутылку воды и делает несколько глотков, чувствуя, как до сих пор прохладная жидкость резко остужает его разогретое тело. Всё оно ломит, тянет, болит. Готово развалиться на части. Но это только бодрит. — Ну что-то ты совсем похудел, милый, — негодует Хо на ходу, поднимаясь по ступенькам. — Выступление важное, но гробить-то ради него себя зачем?! Выступление. Уже скоро Чимин исполнит свою первую главную роль. Роль чёрного лебедя в «Лебедином озере». Когда-то на этой же сцене в этой постановке участвовала и его мама. Только играла она белого лебедя. Именно Джессика настояла на том, чтобы он занялся балетом профессионально. Привела его сюда за руку и отдала самой лучшей в городе балетной труппе. Вообще, она всегда находилась рядом. Присутствовала на всех его репетициях и выступлениях, кричала из зала его имя. Была единственным живым человеком в мире, который поддерживал его не из жалости, а потому что действительно этого хотел. — Я не гроблю, — тихо проговаривает Пак, укладывая назад густые влажные от пота волосы, свалившиеся на лицо. — Отдыхать перед выступлениями вредно, нужно быть в тонусе. Тревожным взглядом Хо обводит бледную фигуру Чимина. Страшно впавшие щёки, в свете прожектора отдающие каким-то совсем смертельным оттенком, и такие же впавшие куда-то вглубь черепа уставшие глаза, не выражающие совершенно ничего. Сквозь тонкую чёрную водолазку отчётливо просвечиваются острые ключицы и рёбра, а слегка мешковатые серые спортивные штаны, даже несмотря на крепко затянутую резинку, готовы прямо сейчас свалиться. Ничего не ест и вряд ли спит. Хоть что-то сейчас остаётся стабильным. — Отдыхать всегда очень полезно! — не соглашается с ним женщина, крепче сжимая ручку сумки. — А хорошо кушать и спать ещё полезнее, Чимин… — Джессика, всё в порядке, — привычно отвечает на такие нравоучения он и натягивает на себя спортивную кофту. — Оно и видно, ладно, — тоже привычно отмахивается от него Хо, снова насильно заставляя уголки губ подняться вверх. — Расскажи мне тогда, готов ты? Как настрой? — Не знаю, — пожимает плечами парень. — Думаю, что готов. Хотелось бы, чтобы она увидела, а на остальное всё равно. Джессика приближается к Чимину и хватает его за руки, случайно задирая рукава кофты. На секунду она успевает почувствовать рубцы на его мягкой коже, а он успевает это понять. Но никто из них не издаёт ни звука. Пак немного опускает голову и осторожно вырывается из захвата Хо, а она, с трудом проглатывая острый ком, застрявший в горле, перекладывает ладонь на его плечо. — Она точно всё видит, — нервно кивает головой женщина, едва сдерживая слёзы. — И точно радуется тому, каких успехов ты добился. Над двоими нависает недолгая пауза, которую разбивает тихо играющая балетная музыка. Джессика давно не ощущала себя настолько бессильной. Бессильной оттого, что не может сделать практически ничего, чтобы хоть на немного облегчить жизнь самого, наверное, близкого для неё сейчас человека. Быть окружённой двумя мужчинами, которые постепенно разлагаются на части. Физически и морально. Такова в этом мире участь сильной женщины?.. — Как там отец? — старается перевести тему Чимин. — Да так же, — скорее безразлично отвечает Хо, убирая руку с его плеча. — По последним анализам хуже не стало, лучше — тоже. Кстати, пару дней назад знаешь кто приходил? — Кто? — переспрашивает Пак, замечая, как резко меняются и интонация, и выражение Джессики. — Джексон! — удивлённо, словно это произошло секунду, а не пару дней назад, разводит руками она. — Отец попросил его разобраться с этим делом о взрывах… Боже, сто лет его не видела!.. Совсем не изменился, не постарел. С мечтательной улыбкой Джессика машет головой, предаваясь тут же всплывшим воспоминаниям. Они встретились ровно в тот день, второго августа, когда она впервые приехала в Сеул из Нью-Йорка. После двенадцатичасового перелёта Хо первым делом сорвалась в посольство, чтобы отдать какие-то неинтересные ей бумажки и как можно скорее разделаться со всей этой волокитой. Несколько часов в очереди стоили всего на свете. Именно там она познакомилась с Джексоном, потерянным молодым человеком, тоже только что приехавшим в Корею. Они понравились друг с другу с первого взгляда. Чувство, которое до сих пор ощущается так же ярко, как тогда. В тот день, второго августа. — Ты его любишь? — внимательно следит за ней Пак. Хо врезается в него испуганным взглядом, совсем не ожидая столь резкого вопроса, и не сразу находится с ответом. Спустя время кажется, что их любовь закончилась самым ужасным образом, который только можно себе представить. И кроме пустоты внутри, бьющей в тысячи раз сильнее каждый раз, когда хоть на немного становится плохо, ничего она не оставила. Но даже сейчас ответ прекрасно знает и Джессика, и сам Чимин. — Да. — А отца? — Мне… мне его жалко. Он никогда не осуждал Хо за то, что она не любит его отца. Возможно, его любила только мама. Но тогда Дындук был абсолютно другим человеком. Чимину тоже его жалко. И жалко Джессику. За то, что она вынуждена растрачивать свою молодость на больного старика, хоть и по собственному выбору. За то, что она вынуждена находиться рядом с нелюбимым человеком. Поэтому ненависть к нему всё равно перевешивает. — Знаешь, — начинает женщина, устремляя взгляд в неизвестную точку где-то позади Чимина, — я когда его увидела, все те годы, что мы не встречались, как кадры с быстро крутящейся плёнки перед глазами пронеслись. И время будто бы остановилось. Уже три ночи не сплю. Не знаю, что со мной… Словно немного свихнувшись, она со смехом машет головой. — Ладно, что это я… Джексон был с твоим старым другом, — вдруг вспоминает Хо, моментально возвращаясь в реальность. — С Хёнджином. Только из Америки приехал, такой весь модный, важный… но глупый мальчишка. — Какое совпадение, — отвечает Пак и тянется в карман кофты, чтобы достать телефон. — Он мне писал. — А не хочешь с ним повидаться? — вскидывает брови Джессика. — Не знаю, — парень убирает телефон обратно и снова пожимает плечами. — Не хочу. О чём мне с ним разговаривать? Вокруг Пака постоянно кипит жизнь, даже в мобильнике. Но ему на неё искренне наплевать. Ему нормально ни с кем не разговаривать, находиться в одиночестве, спокойно заниматься тем, чем ему хочется. Он привык, и его это устраивает. — Ну, как о чём?! — непонимающе восклицает она. — Об учёбе, о твоих успехах в балете. Вы же всё детство вместе провели, разве так неинтересно послушать, чем и он занимается сейчас? — Нет, если честно, — коротко и безразлично реагирует Чимин, потирая пальцами закрывающиеся глаза. Из зала слышится громкое шуршание и режущий слух скрип кресла. Чонхо сминает опустошённую пачку чипсов и кашляет, чтобы привлечь к себе внимание двух стоящих на сцене людей. — Граждане, — окликает их он, вставая на ноги и убирая в пиджак мобильник с открытым навигатором. — Чувствую, на дорогах пробки скоро будут очумевшие, поэтому пора выдвигаться, пока не поздно. Джессика смещает фокус с Чхве обратно на Пака и хватает его за руки, смотря прямо в глаза парня: — Чимин, если тебя что-то тревожит и ты очень хочешь поговорить, пожалуйста, знай, что я рядом. — Спасибо, Джессика. Такими же медленными движениями, как и прежде, он укладывает в чёрную спортивную сумку бутылку с водой и достаёт из неё наушники. Уже спустившись со сцены, Чимин оборачивается к женщине, оставшейся позади. — Буду ждать на премьере. И позвони Джексону. Может, он тоже захочет прийти.///
убил паука, и так одиноко стало в холоде ночи ~масаока сики~
В баре тихо — только неуместно бодрая джазовая музыка, выбранная барменом, негромко играет из колонок. В баре почти никого нет. Лишь небольшая компания за столом в зале и Тэхён за барной стойкой. Время уже перевалило за восемь. Юнги немного задерживается. Бар спрятался в одном из многих одинаковых и одинаково скучных пеших переулков далеко от центра. Ким любит проводить время здесь. Именно потому, что сюда практически никто не заходит. — Повторить? — без интереса интересуется бармен, указывая взглядом на пустой бокал мужчины. — Да, пожалуйста. Именно здесь он и познакомился с Юнги. Пару лет назад, посреди какой-то особенно тоскливой и затяжной зимы. Тогда всё казалось бесконечным. Каждый день, начинавшийся с темноты и заканчивающийся ею же, шёл за месяц. Тогда всё казалось беспросветным. Случайно оказавшись соседями за этой барной стойкой, они проговорили целую ночь (а может, целый день). Тэхён с благодарностью кивает парню, что подаёт ему очередной бокал красного. Вино тут недорогое, но паршивое. От него потом целый день синие губы. Сделав глоток, Ким даже не морщится от мерзко-привычного привкуса спирта. В молодости он пил вещи и похуже. Так вот, они разговаривали много-много часов подряд. Жаловались друг другу, по большей части. На всё. На людей вокруг, на потерянное время, на несбывшиеся мечты, на старые и новые раны, на свою страну и на целый мир, который принял их так неприветливо. Пока они разговаривали, едва в силах собирать слова в предложения из-за количества выпитого, Тэхёну свято верилось, что Юнги — единственный человек на всём белом свете, кто способен его понять. Юнги, уверен Тэхён, считал так же. В ту ночь (или день) они не хотели расставаться до последнего, пока бармен силой не выволок их наружу, в темноту и мороз. Они поклялись встречаться тут каждую первую субботу месяца. И встречались до сих пор, даже спустя столько лет. Иногда, правда, не приходил Юнги, иногда — Тэхён. Они знают друг о друге всё, кроме номеров телефонов. И всё-таки они были друг другу совсем не нужны. Не чаще, чем на пару часов в месяц. Ким закуривает. Ещё ему нравится здесь потому, что можно курить прямо в помещении. Этот бар настолько никому не нужен, что тут можно позволять себе то, чего не сделаешь в других местах. Табачный дым проходится по больному от нескольких лекций подряд и холода горлу с неприятным ощущением. Впрочем, неприятное вино его несколько сглаживает. Но не сглаживает оно того, что всё снова начинает казаться бесконечным и беспросветным. Тэхён тянется к своей сумке, начиная копаться в её содержимом, когда чья-то холодная рука коротко скользит по его плечу. — На работе пиздец, к-как всегда, — с усталым вздохом Мин усаживается на соседний стул. — Прости, ч-что ждать заставил. — Ничего, — улыбается Ким. — Здравствуй, Юнги. С удивлением профессор рассматривает друга. Тот, как и обычно после работы, выглядит уставшим и почти до смерти заёбанным. Но сегодня сквозь это выражение усталости пробивается ещё кое-что — улыбка. Довольная улыбка. На Юнги новое дорогое пальто и новый дорогой костюм. У Юнги на руке блестящие часы. Он сгружает весь свой немаленький багаж, громадную спортивную сумку и несколько пакетов, на свободные стулья неподалёку. Брови преподавателя ползут вверх. — Это всё мне? — с хриплым смешком интересуется он. — Если т-тебе настолько похеровило, то да, — хмыкает в ответ Юнги. Выразительно прокашлявшись, он привлекает внимание едва не задремавшего бармена, уткнувшегося в свой телефон. — Коньяк, п-пожалуйста, — коротко сообщает ему Мин и снова поворачивается к другу: — Так, а если с-серьёзно. Ты что, решил увеличить дозу? — Да. — Почему? — Не знаю, — пожимает плечами Тэхён. — Стало потруднее, немного… мигрень доканывает. Думаю, это просто сезонное. Не страшно. — Да уж, — откликается Юнги, окинув его придирчивым взглядом. — Ну, решать, к-конечно, тебе. Но одними т-таблетками это не лечится. Тебе бы к врачу… это я тебе к-как врач говорю. Параллельно копаясь в содержимом своего пакета, он наконец находит в нём нужные лекарства и передаёт их Тэхёну. Взамен Мин получает деньги. Антидепрессанты. Ещё несколько месяцев того, что можно назвать жизнью, — теперь в его кармане. Ким бережно убирает эти несколько пачек в свою сумку. — Я ходил к врачам, — произносит Тэхён, пока Юнги торопливо и жадно прикладывается к своему стакану коньяка, — ни один из пяти не сказал мне ничего нового. Пересказывать всё это в шестой раз мне, боюсь, не хватит сил… В ответ на это Мин лишь неопределённо пожимает плечами, проворачивая тяжёлые часы на запястье и глядя исключительно на них. — Бля, ну-у, — наконец заговаривает он, — это херово… Нормального спеца найти реально с-сложно — как сейчас в меде учатся, я з-знаю прекрасно… Но это значит, что т-ты должен помочь себе сам. — Я и помогаю, — снова улыбается Ким и выразительно похлопывает по сумке. — Вот, лечусь даже!.. — Обжираться т-таблетками, которые ты с-сам себе прописал, — это не лечение. С ответом профессор не находится. Он и сам отлично понимает, что это — не лечение. Однако это — тот максимум, который он может для себя обеспечить. В конце концов, это помогло ему дотянуть до сорока лет. — Да и в-вообще, — вдруг продолжает Юнги, залпом опрокинув стакан до дна, — по сути: всё, что тебе надо с-сделать — изменить своё мышление! Вокруг дохера возможностей. Просто ты их не з-замечаешь из-за того, что зациклился на какой-то херне из прошлого… — Застрял в прошлом, — Тэхён топит туманную улыбку в своём бокале. — Да, Намджун твердит мне то же самое. — Ну, и Намджун прав, — разводит руками собеседник. — Знаешь, честно говоря, в жизни дохера более в-важных проблем, чем любовь… У тебя есть любимая работа, квартира, д-дело всей жизни, близкие люди… по сути, у т-тебя есть всё. — Кроме самого важного, — не соглашается Ким. — Ну, бля, знаешь… — Мин откидывается на спинку стула. — Если бы тебе, к-как и мне, пришлось кочевать из одной сраной общаги в-в другую, понабрать кредитов и в итоге остаться ж-жить на работе почти с голой жопой: ты бы понял, что чувства и прочая херь д-далеко не главное. Тэхён снова молчит. После первого разговора то чувство всепроникающего взаимопонимания и уникального душевного родства не возвращалось более ни разу. Постепенно встречи стали становиться всё более раздражающими. Они больше не приносили ощущения того, что тебя слышат или хотя бы слушают. Юнги, уверен Тэхён, считал так же. — Ты сам игнорируешь в-все варианты, — продолжает Мин. — Даже не п-пробуешь… — Я пробовал, — отзывается он. — Пробовал влюбиться, пробовал любить. Но что поделать, если я просто не могу? Это только вытягивает из меня силы, а их и так не слишком много… Он действительно много думает о словах Чимина, почти каждый раз. Тогда он не сразу понял, о чём говорил Пак. Но со временем, слыша одни и те же советы от своих друзей, — понял отлично. В фальшивом комфорте нет смысла. Иллюзия, даже самая искусная, не даст облегчения. Убежать от реальности не выйдет. Убежать от настоящего себя не выйдет. — Ты т-только убеждаешь себя в том, что лучше не станет, — уже более раздражённо говорит Юнги. — Лучше с-станет. Если ты будешь открыт новым в-возможностям. Тэхён ещё раз окидывает его скользящим взглядом. О, Юнги всегда был открыт всем новым возможностям. Насколько Ким знает Мина по его же рассказам, тот и вправду хватался за всё, что ему предлагали; да даже и за то, чего ему не предлагали вовсе. Правда, из всех новых возможностей ему открылись только отсутствие жилья и неподъёмные кредиты. Преподаватель уже не просто догадывается, а отчётливо понимает, что на этот раз Юнги ухватился за что-то кардинально новое, но интересоваться пока не спешит. — Почти каждую ночь мне снится пожар, — проговаривает Тэхён, глядя в какую-то точку в пространстве. — Это ненормально. Я часто прогуливаюсь мимо того общежития. Его так и не отремонтировали за двадцать лет… Четвёртый этаж сплошь без окон, а стены почернели даже снаружи. Мне кажется, что там до сих пор пахнет огнём и дымом. Для меня жизнь прекратилась там, в тот день. Этот бар настолько никому не нужен, что тут можно позволять себе то, чего не сделаешь в других местах. Тэхён и Юнги настолько не нужны ни друг другу, ни другим, что именно Мину Ким может озвучить всё то, что годами, десятилетиями скребётся в голове, не давая покоя. — Она не остановилась, — сухим, несколько отрешённым тоном отзывается доктор. — Прошла уже п-половина твоей жизни с тех пор. — Вы все говорите мне, что я не вырос. Что застрял в прошлом, — продолжает Ким, будто не слыша. — И я согласен с этим. Потому что с тех пор я больше не жил. В тот день я всё равно что умер. Как я могу жить, когда моё сердце в руках человека, которого больше нет и никогда не будет? Как я могу жить, когда вместо сердца у меня огромная чёрная дыра? Она бесконечная, необъятная. Мне от неё холодно и пусто. Мне нечем заполнить эту пустоту, потому что чёрная дыра сжирает всё, чем я пытаюсь её заткнуть. Я не понимаю, почему вы продолжаете считать меня живым. Юнги смотрит на совершенно пустое выражение на лице собеседника, его направленный в никуда взгляд и пальцы, что беспокойно вертят тонкую ножку бокала. И у него на уме только один вопрос: как можно так зациклиться на одних неудачных отношениях? Как можно довести себя до такого из-за давней истории любви, которая закончилась уже два десятка лет назад? — Ну-у, бля, — прокашлявшись, неуверенно начинает Мин, — ситуация херовая… Но с-сколько можно крутить это у себя в голове? Ты слишком много д-думаешь об этой херне… — Ты серьёзно считаешь, что я делаю это специально? — с полуусмешкой обращается к нему Ким. — П-по большей части, да, — честно отвечает Юнги. — Понятно, что в п-первое время это реальный шок, но с-спустя двадцать лет… ты специально поддерживаешь себя в с-состоянии этого шока. Хочешь с-сходить в онкоотделение? Или в травму, или в ожоговое? Да х-хоть ко мне в хирургию!.. Расскажешь там, насколько неживым т-ты себя чувствуешь… — Это несколько несопоставимо, — мягко прерывает его Ким. — Да куда ходить: с-спроси хоть у этого парня! — продолжает Мин, махнув рукой в сторону окончательно задремавшего бармена. — Он ебашит сутки напролёт з-за херову мелочь, л-лишь бы хватило на койку в общаге и пачку рамена. Как д-думаешь, насколько живым он себя чувствует? Тэхён кивает. Ни друзья, ни психиатры — никто не может понять. Эти сны и эти видения, эти навязчивые воспоминания и это чёртово имя, которое он бы больше всего на свете хотел выжечь из своей памяти и из своей жизни. Это чёртово имя, владелец которого подарил ему настоящую жизнь и после отнял её, унеся с собой в неизвестность. Тэхён никогда не чувствовал себя таким живым, как рядом с ним, и таким мёртвым, как без него. — Сейчас ты живой, — продолжает Мин. — С б-биологической точки зрения так точно. С социальной, ты — н-нормальный и полноценный элемент общества. Вся херня, к-которой ты себя душишь, уже д-давно только у тебя в голове. Вот из-за неё ты реально м-можешь закончить в петле… — Ну что ты, — Тэхён оборачивается на него с широкой улыбкой и медленно произносит: — Я никогда этого не сделаю. Даже лечусь, чтобы ничего такого точно не случилось. Хватит об этом, хорошо? Расскажи лучше, что у тебя случилось за эти несколько месяцев. Тебя совсем не узнать! Юнги негромко фыркает такой очевидной попытке перевести разговор, но сопротивляться и не думает. Слушать чужие сопли, тем более — одни и те же, занятие не слишком увлекательное. Он лениво улыбается и снова поглядывает на часы, которыми вот уже несколько дней не может налюбоваться. — Да так, — неопределённо, будто не придаёт этому никакого значения, ведёт рукой врач, — нашёл себе ещё покупателя, если в-вкратце. — Богатый, должно быть, покупатель, — хитро вздёргивает брови Ким. — И глубоко нездоровый! — Да, можно и т-так сказать, — посмеивается Мин, делая ещё глоток коньяка. Выражение любопытства на лице Тэхёна смешивается с лёгким и пока неясным опасением, и профессор внимательнее вглядывается в друга. — Я действительно рад, что твоя мечта наконец сбылась, — всё с той же улыбкой отвечает он и слегка понижает голос: — Только… она же сбылась… легальным путём, верно? Юнги на это усмехается. Иногда, редко, Ким и сам реагирует так на особо глупые вопросы самых младших своих студентов. — Ну-у, как тебе сказать, — неуверенно, но довольно тянет Мин, — почти легальным. Но это с моей с-стороны. — Ты говорил точно то же самое, когда начинал играть в покер, — напоминает ему Тэхён. — Тогда б-было совсем по-другому, — качает головой хирург. — Тогда я был ебланом… Теперь у меня, с-скажем так, есть человек, который б-будет меня направлять. — Это замечательно, — не слишком уверенно откликается преподаватель. — Я вижу, что ты действительно много заработал… Но всё же, Юнги, не позволяй деньгам ослепить тебя. Даже если всё кажется безопасным, случиться может что угодно. Тем более… тем более в таком деле… — Конечно, — спешит согласиться с ним Мин, лишь бы не выслушивать непрошенную лекцию. — Я уже взвесил в-все риски. Так, как было с п-покером, больше не случится! Однако до покера Юнги говорил точно то же самое про кредиты. А до кредитов — про ставки. А до ставок — про микрозаймы. И Тэхён мог бы ещё продолжить этот список. Мин приехал сюда из крошечного городка, где нет ничего. В столицу его привела мечта о больших деньгах, но реальность изгрызла его мечту, оставив от неё лишь ошмётки в виде зарплатных начислений. Строя планы на своё будущее, Юнги забыл о том, что в этой стране даже самым талантливым и упорным власть оставляет лишь объедки со своего стола. — Ты через многое прошёл, — размеренно отзывается Ким, будто решив подытожить свои мысли. — И ты правда заслужил той жизни, которой так долго хотел… — Да, — снова соглашается Юнги, на этот раз искренне, — я з-заслужил этого. И я собираюсь в-взять всё, о чём я когда-либо хотел, и д-даже больше. Не вполне здоровый блеск в его тёмных глазах напрягает Тэхёна. Человеческий разум всегда готов к мечтам, но не всегда готов к жизни мечты. И поэтому некоторым желаниям лучше не сбываться. — Возьми столько, сколько тебе по-настоящему нужно, — с примирительной улыбкой отвечает Ким. Телефон доктора (к слову, тоже новый и тоже дорогой) начинает звонить. Звонок быстро сбрасывают, а Юнги так же быстро выуживает из кармана несколько купюр и кладёт их под свой пустой стакан. — Уже уходишь? — в лёгком замешательстве уточняет Тэхён. — Да, — сосредоточенно кивает Мин, подхватывая все свои пакеты, — извини… Мне п-пора. — Может, покурим? — без особой надежды и желания предлагает собеседник. — З-за мной уже приехали, — качает головой доктор. — В с-следующий раз посидим подольше, извини… — Давай помогу. Ким подхватывает часть багажа друга, видя, что тот с ним совершенно не справляется. Вместе они привычно выходят на улицу, в холод и темноту. Единственный источник света в узеньком переулке — фары ярко-красного Maserati, остановившегося в нескольких метрах от крыльца. Тэхён внимательно разглядывает едва различимые очертания явно дорогого авто, разглядывает растущую на лице друга улыбку, и подозрения его только крепнут. Лишь бы Юнги хватило воли вовремя остановиться. Он растерянно вздрагивает, когда Мин забирает пакеты из его рук. — Увидимся в октябре, — напоминает он и уже спешит к автомобилю. — Береги себя, Юнги. — И ты себя, Тэхён. Доктор торопливо закидывает весь свой багаж на заднее сиденье, а сам садится на переднее. За тонированными стёклами его больше не видно. Какое-то время он молчит, отчего-то не решаясь заговорить первым. Хосок крайне сосредоточенно переписывается с кем-то, не отрывая глаз от телефона и нервозно постукивая ногой по полу. Наконец он откладывает мобильник и, мельком взглянув на Мина, резко сдаёт назад и выруливает на улицу. — Какого хуя ты вообще забыл в этом бомжатнике?! Юнги, едва успевший расслабиться в кожаном сиденье, неприятно дёргается от этого вопроса. — Ну-у, — с неудовольствием, пристыженно тянет он, — встречался с одним клиентом, т-так скажем… Реплику прерывает громкий смех Хосока. От этого становится ещё некомфортнее. Он выжимает педаль в пол, заставляя Юнги инстинктивно вжаться в сиденье и схватиться за ручку над дверью. — С клиентом, бля! — посмеивается Чон. — Так ты уже давно в бизнесе, да? Каким-то своим дружкам толкаешь таблетки от поноса и называешь это работой? А?! — Н-нет, это рецептурный п-препарат, — совсем поникший, отвечает тот. — И он м-мне не дружок… Так, знакомый один, вечный п-пиздострадалец… Так что антидепрессантами з-закупается прилично… — Если ты такой невъебенный, доктор Мин, тогда какого хуя я еду добазариваться с твоими поставщиками? Заметив, что Хоуп смотрит на него в упор, Юнги тоже поворачивается и сталкивается со смеющимся, насмешливым взглядом собеседника. Который снова прилипает к его длинным вьющимся волосам. — Ещё какими-то пакетами, блять, весь салон мне засрал! — продолжает ругаться Хосок, но теперь его речь отчего-то звучит заторможеннее, рассеяннее — будто ругаться он продолжает для галочки, уже не чувствуя никакой злости. — Откуда столько хуйни? — Ты же с-сказал, что хочешь продавать как можно б-больше… — бубнит Юнги практически себе под нос. — Чего, бля? Нихуя не слышу, хуй со рта вынь! — Я принёс с-столько, сколько смог д-достать, — повторяет доктор громче. — Ну, блять, не всю ж больницу сразу продавать, нахуй! — с силой хлопает его по плечу Чон. — Ты, конечно, не в рот ебись энтузиаст, но ведь тебя так за жопу уже через месяц схватят, доктор Мин! Сдохнешь тоже в канаве — и хуле? Юнги неопределённо ведёт плечами, стараясь игнорировать столь некомфортные для него скорость и громкость. Неожиданно чужие пальцы перебирают прядку его волос, спадающую на лицо, и доктор вздрагивает. Совсем близко он слышит, чувствует на своей коже жаркое дыхание Хоупа. Кажется, что это длится целую вечность, но на деле занимает всего пару секунд. Хосок лишь откидывает выбившуюся прядку с его лба. С резким разворотом машина останавливается около хорошо знакомого Юнги здания. — Это здесь? — уточняет Хоуп. Мин кивает, распрямляя плечи. — Ну смотри, хуле, — переходит он на более серьёзный тон. — Сейчас я тебе покажу, как делаются реальные, блять, дела. Он достаёт из бардачка два пистолета, один из которых убирает себе за пояс, а второй кидает доктору в руки. Тэхён допивает неизвестно какой по счёту бокал. Иногда компания самого себя приятнее любой другой. Встречи с Юнги напоминают об этом каждый раз. Он оборачивается, обводя поплывшим взглядом уже совсем пустой зал. Музыка играет едва слышно, а бармен спит в подсобке. Он оставил Киму несколько бутылок вина, и пока ему этого вполне хватает. Не хватает другого. Много чего не хватает, на самом деле. И сердце продолжает настойчиво твердить о том, что всё это исправит только один человек. Профессор тянется к сумке, чтобы принять вечернюю дозу своих лекарств. Взгляд и руки привычно цепляются за ещё один предмет, с которым он никогда не расстаётся вот уже долгие годы. Толстый, потрёпанный ежедневник. Там редкие планы, списки покупок, темы лекций, обсуждения с дипломниками, какие-то случайные мысли, скорые зарисовки и письма — вся его жизнь. Тэхён нащупывает закладку и открывает записную книжку, вооружившись ручкой. Аккуратный и компактный, по-детски старательный почерк рисует на чистом листе: «День 7 312 Ты — единственный человек, который меня слышит. Пожалуйста, вернись, Хосок»