***
«Кто-то, кажется, курит… гадость…» Внутренняя поверхность бёдер зудит, как от солнечной аллергии. Мышцы кажутся до судорог порванными, и склеенными по-неправильному небрежно. Ломит. Кости. Всего тела разом. Спина липнет к, как кажется, насквозь мокрой простыне. Утро опечатывает город золотыми чернилами-контурами; скрипящая оконная рама потрескивает под солнечными лучами, листва за ней переливаются мерцающим жёлтым. Пришедший август, стесняясь, молчит. Над опалёнными крышами мечутся чайки. — Парадокс, но на утро ты опять стала безобидным ангелом. Аните даже обидно, что он будит её ароматом липкого табачного дыма вместо насыщенного киношного эспрессо и нежного поцелуя прямиком в постель. Она, щуря ресницы, видит себя в закапанном зеркале сбоку от кровати: белые волосы вздыбились облаком, тушь осыпалась под глаза, а остатки помады (её бунтарского настроения) размазались по щекам дохуя эстетично. — Мы теперь оба ангелы, — сдохшие связки как-то стараются, только заплетающийся язык коверкает буквы, — ты бы видел себя сейчас, такой лапочка… Половицы под ним стонут, — почти так же натурально, как Нита, — и проходя мимо кровати, он невзначай щёлкает указательным, выстреливая окурком ей в ноги, путающиеся под слоями клетчатого покрывала. Выстреливает в ответ, и, конечно, в цель… ну… чтобы подобающе. Заполнят стеклянный стакан из-под-крановой водой; делает несколько медленных глубоких глотков, позволяя нескольким каплям прокатиться по подбородку, и убежать вниз, по его охуеть какому текстурному торсу. На стене маленького домика ржавый крест и пару картин с неизвестными лицами, и все они смотрят исключительно на него. Ещё бы, такое искусство. Высушенные карие догоняют рассвет, вмиг заливший вечно темные радужки медовым оттенком. Он прячет медно-оранжевые лучи под густотой ресниц. А солнце всё играет и играет на его неприлично красивом лице живыми тенями. — Нельзя было вчера столько пить. Ни тебе, ни мне, — он с трудом моргает, и спадавшие на лоб волосы постоянно поправляет (это скорее нервное, чем намеренное) — мы бы явно не опустились так низко. Нита прячет неконтролируемую ухмылку под клетчатой тканью наигранного похмелья; и не важно, что в ней прошедшей ночью спирта — ни грамма, а вот адреналина — хоть отбавляй. Она и отбавила. Что уж там. — Может это судьба..? — Судьба — это стечение обстоятельств, а создаём их мы сами. — Прости меня, наверное я виновата, мне не стоило… — Прекращай, — Нита не может оторвать глаз от его пизда охуительных татуировок, когда он почти заботливо протягивает ей две мелкие таблетки со стаканом воды, — просто нихуя мы не ангелы. И роли мы выбрали пиздец какие неподходящие, Нита. Прям пиздец…***
А Нита, вопреки меланхоличной развязке и разбитым иллюзиям, в отель не идёт — порхает. Неописуемо сладкое счастье прорезается приятным трепетом где-то в грудной клетке, когда она летит мимо улыбающихся в ответ портье на своих внезапно прорезавшихся крыльях. И с улыбкой до ушей. Искренней и живой. И посылает в задницу ночные кошмары и ебучего Пашку. Только натянутые мышцы её довольного личика вынужденно расслабляются под пленкой его замыленных, и пиздец каких жутких стекляшек-глаз, пробивающих в ней сквозные, стоит только ступить за порог брошенного номера. Нита гордо не признаётся самой себе: боится своего брата именно тогда, когда он глядит куда-то сквозь, и зубами скрипит уж явно не по-доброму. Именно как сейчас. Неужели те придурошные чайки всё рассказали… «Ебучие психопаты… повезло же сука с генофондом», — раньше она смеялась над этим часто, смотря на утыканные по рамочкам фотографии их "искренне-счастливой" семейки в компании бокала вина и ломящихся в комнату родителей. «Укуренная. Ненормальная. Закрывшаяся в их спальне. Пьяная. Проблемная. Знающая код от сейфа. В сейфе револьвер. И денюжки. Много». — Я сдохну так с вами, родненькие… Они колотили громче. Волновались, наверное, бедные. За денюжки. Нита думала, что они как животные. И Нита угарала с этого искренне, глотая белое сухое залпом, разбрасывая охуеть-какие-важные-бумажки по изысканно украшенной комнате. Знала — после её выходок родители попросят примерного Пашку заняться воспитанием своей дуры-сестрёнки. Неизбежно. Значит стоило отрываться до конца. Только сейчас Ните нихуя не смешно. Хотя бы потому что Паша дышит дохуя глубоко и трогает её взглядом нихуя не как брат. — Что у тебя на голове? Ни с того ни с сего решила сменить имидж? — Ну да, мне захотелось чего-то нового… как твои дела на работе? — Где ты была, милая? — полушёпотом, с улыбкой. Только Нита слышит, как хрустят его побледневшие костлявые пальцы, сжатые в кулаки. «Из-за такой ерунды?.. серьезно?» — На пляж ходила. — То есть ты утверждаешь, — подходит близко (так, что Нита прокрадывается в другой угол комнаты, царапая лопатки ледяной шершавой стеной), дышит, вроде как трезво, но от этого ни черта не легче, — что всё это время, со вчерашнего вечера и до сегодняшнего полудня, ты распивала "пина коладу" под ночным небом и топила своё тельце в холодном солёненьком море, правильно? — Ну.. типо того. Почти… Время резко выходит из состояния паузы. Секунды срываются катапультой — Нита внезапно улетает со звонкой пощёчиной в объятия белого матраса. Бегает глазами по пустой, неспособной помочь кровати, сжимая простынь зубами специально, намеренно, дабы не издать ни писка. «Что ж это за дичь, господи…» — думается Ните, когда Пашка, заботливо подняв юбочку к её животу, с полной мужской силой оставляет на её заднице хлопок-отпечаток чего-то позвянькивающего и кожаного. А потом ещё. И ещё раз. И снова. А кажется, словно он под самый корень отрезает вот-вот распустившиеся крылья. И ей так до безумия смешно, что аж дурно. И уже, кажется, практически не гадко. Терпимо. «И не такое переживали». Пашка мокрыми щенячьими глазками вымаливает прощение либо с чертовской искренностью, либо с не лихой актёрской. Даже показательно выкидывает этот новенький кожаный ремень в мусорное ведро. Пробует улыбнуться. Анита отвечает. И кажется, что от их разногласий не остаётся и следов. Не считая горящих красных гематом на её ягодицах. — Я прогуляюсь, ладно? Мы же улетаем скоро, хочется в последние дни насладиться этими мест… — Иди конечно, зачем спрашиваешь..! Вечереет. И только на улице Анита внезапно и решительно загорается желанием выблевать свои внутренности с горькой желчью и языком в придачу — лишь бы не знать ни одной из форм имени «Паша», существующих на этой Земле. А у её не-ангела сейчас в кровати наверное тепло и мягко, и нету никаких мам-пап-Паш. Никаких слов, что забивают и без того гудящую башку плотной ватой. Замучено тыкает пальцами в слепящий глаза экран, едва попадая в ячейки букв до пизды мелкий клавиатуры. «Спаси меня, а…» — стирает.«Можно я приду к тебе?»
18:49
Отправляет, по странному-обречённо вглядываясь в широкие улыбки мимо проходящих людей. Музыка играет со всех углов; задорная, непринужденная совсем. Понимает: ей в этой стране долго не продержаться — стёрла бы всю атмосферу своей зачастую недовольной миной. Телефон дзынькает с подбадривающим тоном.«Мне стыдно смотреть в глаза ей и своему зеркалу в этой ебучей спальне, я не буду бухать с тобой, трахаться с тобой, как бы не хотелось, потому что тупо не умею жить без забот и закрывать глаза на то, что делаю.. не умею, хоть убей»
18:53
Нита поникает, тушит экран. Через мгновенье — с дрожащей надеждой зажигает снова, быстро перебирая пальцами.«А я умею находить классные фильмы под любое настроение и готовить вкусную-вкусную пасту в сливочном соусе… хочешь?»
18:54
«С креветками?»
18:56
«С креветками :)»
18:56