возвращение домой

Пыль на губах забивается в ранки. Минхо слепо мажет тыльной стороной ладони; не стереть грязь — так хотя бы дотронуться пострадавшими костяшками, чтобы боль в них отвлекла от всего остального. До многоэтажки Хёнджина всего-ничего; хочется добраться быстрее, увидеть и хотя бы убедиться, что всё в порядке. Что у них ещё есть время. Ноги устают от нагрузки. Минхо заставляет себя прокручивать в голове одни и те же реплики, чтобы злость подгоняла вперёд. «Ёбырь твой оказался слабым» «Все пидарасы такие?» «Может, ляжешь под кого посильнее?» Плечо побаливает, но это совсем не большая расплата за то, чтобы отстоять своё и чужое имя, чтобы разбить шаблон кулаками — с отбросами только так. Хёнджин живёт на четвёртом, и горит у него в окне, как обычно, только настольная лампа. Минхо останавливается перед дверью в подъезд, переводит дыхание, упёршись расцарапанными ладонями о сбитые колени. Жизнь доказывает, что им двоим в этом мире — хотя бы в этой стране — не место. Говорят, природа никогда не ошибается, но раз за разом люди рождаются там, где их не ждут. Пальцы жмут по кнопкам домофона, чудом попадая куда надо. Минхо ждёт заветного голоса, остужая лоб о грязную металлическую дверь. Интересно, будет ли кто-нибудь ждать их кроме самих себя? Домофон пиликает сразу же, как снимается трубка. Минхо влетает в подъезд, плюёт на лифт — он как обычно где-то на девятом. Колени, по ощущениям, скоро рассыпятся от перенапряжения. По перилам Минхо доползает до этажа: дверь услужливо открыта. Ждал. На родное лицо смотреть — больно. Хёнджин находится в своей комнате усевшимся на пыльный ковёр, с рассыпанной аптечкой в придачу. Минхо обводит взглядом синяки и заклеенные ссадины, присаживаясь рядом, потом — невесомо подушечками пальцев. Прикасаться — страшно. Да и руки у него все в крови. — Хреново, да? — хрипит Хёнджин. Разглядывает в ответ заплывшим глазом: разбитые губы, всклокоченные волосы. — И тебя достали? Минхо рвано вздыхает, опуская взгляд. На себя плевать, а Хёнджин такого не заслужил. В полупустой аптечке лежат старый спиртовой антисептик и салфетки; как раз, чтобы смыть с себя всю уличную грязь. Минхо трёт по костяшкам и губам, шипит — даже просроченный спирт жжёт раны. Хёнджин прикасается к рассечённой брови: клеит последний из заначки пластырь. — Красавчик, — иронично заключает. Щёки у него, вопреки побитому состоянию, всё такие же нежные, с лёгкой пробивающейся щетиной. Минхо гладит их, игнорируя свои саднящие ладони, прижимается к горячему лбу: — Каждый, кто сделал тебе больно — покойник. Говорит без сарказма, но Хёнджин всё равно смеётся, прежде чем ойкает и зажимает кровоточащий уголок губы. И правда смешно — им бы самим просто выжить. — Там чай на столе. Минхо прижимается губами к родинке, прямо поверх синяка, и тянет за собой на кухню. — Жаль, что не ты.