White noise

      Кружа вокруг компьютера, Эрен громко проговаривает вслух текст, который нужно напечатать в теле письма, покусывая ногти:       — Привет! Я тут подумал…       «Ну нихуя ты умник», — саркастичный голос обретает знакомый бесцветный взгляд и Эрен раздраженно пинает системный блок, присаживаясь на край столешницы и тут же вскакивая обратно.       — Привет! У меня родилась идея для совместного проекта.       «Неплохая манипуляция».       — Да блядь. Привет! Помнишь, я рассказывал тебе как-то по накурке про то, какими мне кажутся мои внутренние раны?       «Невыносимая пошлятина».       — Хорошо, пусть так — привет! Я хотел бы сделать с тобой инсталляцию. Боже, так еще хуже, как какой-то криворукий подкат, — он морщится и наливает, расплескивая, полный стакан воды, осушая в один длинный глоток. Спутанные волосы лезут в рот, от жары хочется обмазаться зубной пастой и лечь на пол. Работающая на полную духовка, в которой вялятся баклажаны, только усугубляет положение. И черт его дернул готовить в такую погоду?       Загнав себя в капкан, Эрен глухо воет от ярости и падает в кресло, надувая губы и слишком сильно расчесывая кожу головы. Затем открывает почту и печатает.       «На самом деле, моя игра о гневе, — читает Леви за завтраком начало письма и разворачивает текст целиком. Когда мне было восемь, родители повезли меня в «Шиганшину», если ты помнишь такой ТЦ».       Леви, конечно же, помнил, как и все в стране. Крупнейшая за последние годы террористическая атака, в которой двое людей, одетые в красно-белые трико, имитирующие тела со снятой кожей, захватили торговый центр, взорвав одновременно все колонны подземного паркинга, в результате чего здание просело на этаж под землю, практически схлопнувшись. Те, кто выжил, в панике ринулись в центральный холл, где их взяли в заложники, опустив противопожарные экраны и, фактически, замуровав помещение, после чего выдвинули требования властям через моментально материализовавшиеся службы новостей. Переговоры продолжались трое с половиной суток. Четверть всех заложников скончалась в первые два дня от болевого шока, полученных ран и осложнений, отсутствия воды и пищи.       Террористы требовали немедленной амнистии для всех политзаключенных, судимых в последние пятнадцать лет за экстремизм и национализм, и, разумеется, на такие условия правительство идти не собиралось.       Каким образом систематически поступала и монтировалась взрывчатка, как двум людям удалось обесточить и захватить за час огромный пятиэтажный торговый комплекс с полностью рабочей системой безопасности, разоружив всю охрану, кто спонсировал и покрывал эту операцию широкой общественности так и не сообщили. Официальные новости повторяли, что имел место преступный сговор управляющей верхушки торговой сети, в которую заранее проник соучастник и/или подкупленная группа лиц. Все трое предположительных организаторов в новостях именовались сбежавшими из тюрьмы особого режима, однако, их личности так и не были раскрыты, а на четвертый день глава спецслужб выступил с заявлением, что в ходе прошедшей ночью спецоперации террористы были ликвидированы, а заложники освобождены.       В стране был объявлен траур, семьям погибших выразили все возможные соболезнования, выплатили компенсации, и так далее, и тому подобное. Жертвы и убытки были колоссальными. Трупы из завалов извлекали неделю, и, по оценкам специалистов, итоговая цифра в составила 1275 человек, из которых 30% были детьми.       Вокруг этого события до сих пор не стихают споры, конспирологические теории и спекуляции. Кто-то считает, что это была проплаченная властями акция, перешедшая границы, кто-то обвиняет Соединенные штаты или мусульман, а кто-то полагает, что причиной является секта «Розы, Марии и Шины» — самое крупное по количеству адептов религиозное объединение, продвигающее отказ от современных демократических ценностей и технических достижений, занимающееся экотерроризмом и предрекающее всеобщую рурализацию и, что главное, возвращение абсолютной теократической монархии, где во главе мира встанет божественная семья — шесть близнецов-йотунов, рожденных от трех смертных сестер.       С неверием предчувствуя, что именно лежит на дне Эрена, Леви хмурится и придвигается к экрану, вчитываясь в мелкие ровные буквы. На пролитый слишком резким движением чай он не обращает ни малейшего внимания.       «Я был слишком мал, чтобы осознавать весь масштаб, но недостаточно маленьким, чтобы мой мозг смог с этим справиться самостоятельно. Помню плохо, обрывками, многое восстанавливалось потом само и по чужим историям в интернете. Мы идем по парковке, я с мороженным, папа везет продуктовую тележку, а мама тащит большой фикус в горшке. Он тяжелый, и я порываюсь помочь, но она просит меня есть мороженое и получать удовольствие, ведь тут до нашей машины совсем близко и вообще ей не тяжело.Они обмениваются с отцом какими-то фразами, а я облизываю свой вафельный стаканчик с шоколадной крошкой.       Дальше я чувствую вибрацию и как пол уходит из-под ног, слышу чудовищный, дикий скрежет и грохот, а секундой позже маму в лепешку размазывает рушащееся перекрытие, настолько быстро, что я вижу лишь ее голени, конвульсивно дергающиеся в облаке пыли. Вот я держал ее за рукав, а вот я роняю мороженое и стою, пока кровь не подтекает к самым сандалиям и не пачкает их, тогда я поднимаю голову и вижу, что вокруг происходит все то же самое — машины сминает, как консервные банки, заходятся и тут же гаснут с жуткими визгами и хлюпаньем чьи-то истошные крики, где-то кто-то плачет. И ничего не видно, потому что все застилает пыль.       Я вижу лишь силуэты, которые мечутся в этой пыли, и что-то огромное продолжает сыпаться на них сверху, сворачивая шеи, разбивая черепа и давя.       Отца я нахожу несколькими секундами позже. Его снесло ударной волной, прошедшей через раздвижные двери выхода на первый этаж, и он больше напоминает фарш, прокрученный вместе со стеклом, нежели человека. Я узнаю его лишь по брелоку от машины в виде винтажного ключа, который он так и не выпустил из ладони.       Потом какой-то мужик хватает меня за руку и тащит, так резко, что мое плечо выходит из сустава, и я кричу и плачу, упираюсь, но он просто забрасывает меня к себе на спину, как пакет тряпья, и все темнеет, потому что я теряю сознание.       Дальше я помню большую центральную площадь, где обычно мы сидели с родителями возле фонтана; мне всегда покупали сахарную вату и разрешали играть с зеркальными карпами, которые плавали в этом фонтане по кругу, глупые, толстые и доверчивые. Но в тот раз света не было, все карпы лежали вверх животами, вода не журчала, а чуть поодаль шевелилась темная, причитающая и плачущая масса людей. Кто-то толкнул меня в спину, и я упал, разбив нос и колени.       В общем, не буду дальше грузить, скажу лишь, что дохлая рыба в стоячей воде портится быстро и вкус гнилого мяса мне знаком не понаслышке; люди, умирающие от открытого пневмоторакса, выглядят очень страшно, когда тебе восемь, но ссать под себя чревато переломами пальцев, которые в наказание давят сапогом; в одну из ночей кому-то расшибло ноги сорвавшимся элементом навесного потолка, и он безостановочно выл еще несколько часов, пока не скончался от кровопотери, и я до сих пор завидую той старушке, отвалившейся от сердечного приступа в конце первых суток.       Мужчина, вывернувший мне руку, позже усыновил меня и мы в хороших отношениях хотя, разумеется, не стали близки. В тот день мы оба вышли покалеченными моральными инвалидами, как, впрочем все, кто это пережил.       Первые несколько лет я жил, словно ничего не случилось, спасибо приемному отцу, перешел во второй, а затем в третий класс, завел друзей, какие-то отношения и интересы, выпустился, поступил в институт, но белесая, едкая муть внутри росла, отколупывала по чуть-чуть, расшатывала, ныла. И три года назад я треснул, как перезревший орех.       Поэтому моя игра про гнев.       Гнев, выросший из многолетнего страха и непонимания, из бессилия и чувства потери, которое никогда и ничем не вытравить. Из бессонных ночей, преследующего чувства иллюзорности жизни и свистящей пустоты, которая не затыкается ни алкоголем, ни наркотиками, ни книгами, ни сексом. Я ощущаю, что чувство принадлежности к другим может быть отобрано по щелчку пальцев. Люди рядом не реальнее теней, мечущихся и вопящих в бетонной пыли.       Самый большой квест, бесконечный рогалик, который я проходил и прохожу всю свою жизнь, это оформление гнева в какую-то форму. Если я не смогу превратить его в орудие, он затопит меня с головой, и будет хаос. Начнется геноцид, потому что я изничтожу все, до чего смогу дотянуться, и в первую очередь себя.       Моя игра про гнев, потому что я — гнев. И страх лишь катализатор.       А еще на днях я вспоминал о выставке, посвященной твоей сестре. Думал о том, что механизмы превращения боли в объект искусства одинаковые, вне зависимости от того, что именно ты переживаешь. Боль не измерима в килограммах или километрах, она тянется за тобой всегда, но ты можешь отщепить ее, законсервировать и таким образом оторвать от себя, взглянуть со стороны, узреть и принять.       Я хотел бы предложить тебе совместный проект, если тебя не отпугнет моя излишняя драматичность и фатализм. У меня есть визуальный образ, но основная часть зависит от тебя, потому что ты единственный, кто говорит на доступном мне языке.»       Леви закрывает ноутбук и уходит в гостиную, где сидит на диване, покачивая стопой и рассматривая в открытое окно верхушки деревьев в отдалении очень долго, пока не перестает чувствовать рук и ног. Тогда он берет телефон и пишет:

привет, эрен. я прочитал твое письмо 17:52

      Леви думает обо всем этом весь день — в такси, в очереди в магазин, на деловых встречах и в душе, пока что-то в нем не выключается с физически ощутимым щелчком. Он ложится спать, но даже во сне к нему приходит маленький мальчик, с липкими от мороженого пальчиками, парализовано стоящий в гигантской луже крови, просачивающейся сквозь пол, и поднимающейся все выше и выше. Ящики в колодце хлопают, как одержимые, и он оставляет попытки их контролировать, смиряясь с испытываемым каскадом эмоций.