White noise

      Косой взгляд, брошенный на плывущие по экрану цифры, перехватывает розоватое вечернее свечение на фасаде дома через дорогу. Подступающая темнота слизывает слой за слоем, свет поджимается все выше по кирпичной кладке и тускнеет с каждой секундой. Эрен всей грудной клеткой вдыхает загустевающий воздух, прислушивается к перекатывающейся внутри сладкой тревоге и оглядывается, щурясь. С уходом света визуалов становится значительно меньше — крохотные мерцающие точки и переплетения тончайших линий, опутывавшие все видимые поверхности, сменяются на копошащееся и глухо ворочающееся в темных провалах окон, подворотен и щелей между домами, в которых что-то всегда подмигивает; снег прекратил мерцать и замер некрасивыми хмурыми глыбами. Все словно выключилось.       Он смакует разливающийся под диафрагмой иррациональный страх, глубже натягивает капюшон и встает, роняя под ноги влажный окурок. От долгого сидения на ледяном воздухе икры и щиколотки колет. Эрен делает несколько шагов, представляя, как насыщенная кислородом кровь заливается обратно в пережатые сосуды, побуждая отключившиеся было рецепторы снова спешно генерировать сигналы и хмыкает, разворачиваясь на пятках. Идти обратно к цивилизации совершенно не хочется, поэтому он шарит рукой в кармане пальто в поисках внешнего аккумулятора, другой рукой вытягивая из поясной сумки задубевший провод. Телефон благодарно мигает, принимая ток. Немного подумав, Эрен меняет плейлист и неспешно уходит обратно в лесопарк, тихо хрустя подошвами кроссовок.       — Если честно, меня поражает, что кошмары мне снятся крайне редко, и в основном они спонтанные. Что я забыл что-то распечатать к совещанию, или что вышел на презентацию проекта без штанов, или что мой сосед по лестничной клетке огромный слизень с разбросанными по складкам плоти глазами. Ну всякие такие штуки из крипипаст.       — Предпочел бы, чтобы тебе снилась смерть родителей или горы трупов под завалами?       — Ты нормальный? Нет, конечно. Просто нахожу это странным.       — Почему?       — Ну… Говорят же, что во снах приходит то, что беспокоит их носителя в повседневной жизни. А еще всякие потаенные желания, разумеется.       — Рассматриваешь сон как бесплатный сеанс психоанализа? Сон про соседа и сон про позор на совещании вообще из разных категорий.       — Что ты хочешь сказать?       — Нет, это ты занимаешься трактовкой своих снов, не впутывай меня в эту херню.       — Леви.       — Да что? Ты ищешь какие-то связи там, где их вполне может и не быть. Или же наоборот, действительно нащупываешь важные корреляции и обнажаешь причинно-следственные связи. Все, что мы знаем о человеческом сознании, говорит «ребята, мозг пиздец сложный, и мы лишь подбираемся к нему». То, что тебе снится всякая хрень, может говорить о многом: ты блокируешь болезненные воспоминания, — он загибает большой палец, чуть отведя кисть с подрагивающей между указательным и средним сигаретой, и Эрен видит, как струйки дыма обтекают аккуратно подстриженные почти под корень светлые ногти в поперечных белых полосках, — ты пережил их; ты слишком зафиксирован на том, чтобы их преодолеть, и топчешься на месте. Миллион вариаций, а правду не знает никто, — пальцы заканчиваются и Леви пожимает плечом, затягиваясь.       — А ты бы что сказал?       — Я тебе врач что ли?       — Ты просто видишь вглубь, а не вширь.       — Сомнительный комплимент.       Конусы теплого света по обочинам дорожек выступают сквозь лысые силуэты кустарника дорическими колоннами. Идти легко, он вообще не чувствует своего веса. Впереди примерно четыре-четыре с половиной километра пустого леса, которые выведут к подернутой льдом реке. Там он возьмет кофе в круглосуточном бистро на заправке, посидит у воды и двинется дальше. Главное, ни о чем не думать, сосредотачиваясь только на ходьбе, шаг за шагом.       Колени сгибаются немного резиново, и Эрен приседает на корточки, встает, складывается пополам на выдохе, зарываясь пальцами в снег, и буркает в ответ на стреляющую боль в пояснице. Даже не сильная, она полностью перетягивает его внимание, заставляя сфокусироваться. Эрен наклоняет корпус вправо, влево, поворачивает шею, прислушиваясь к перещелкивающимся позвонкам; берет ладонью себя за локоть и вытягивает руку вбок через торс, пока протестующие мышцы не нагреваются достаточно, а суставы не возвращают подвижность.       Заявление он написал позавчера, но пока что не подал. Положил в ящик стола и прикрыл на всякий случай сверху папкой с отчетами, как будто спрятал грязное белье. Решение это было отчасти спонтанным, хотя зрело давно, вырываясь по ночам в глухую ярость и отчаяние при мыслях об утреннем подъеме. Выставка стала катализатором — отключившись на месяц от всего, касающегося скучных согласований и совещаний, чертежей и бесконечных правок, Эрен словно со стороны увидел, насколько он стагнировал. Конечно, текущая работа была далеко не самой плохой, приносила хороший доход и так далее, но секундное «а что, если?» не давало ему покоя. Пока он смотрел в окно во время обеда, чистил вечером зубы или ждал, пока развиснет компьютер, упрямый мозг все подкидывал и подкидывал ему оттиск белого листа с узким абзацем, за которым, как за рисовой ширмой, крылось пугающее распутье.       С каждым днем за последний год он все четче ощущал, как привычные структуры окружающего мира расстраивались — то тут, тот там провисали тщательно натянутые струн, имевшие раньше непоколебимую над ним власть убеждения и цели утратили свою силу. Белое серело, черное покрывалось перламутром, даже собственное тело словно само стало заходиться в обрушивающейся томной истерике от чужих прикосновений и оброненных взглядов. С такой эмоциональной перегрузкой он не сталкивался давно.       — Для себя я поделил людей на две части. Не важно, чем увлекается и что делает мой собеседник, как одевается и с чем предпочитает есть пасту, если внутри у него нет карстовой полости, нам не о чем говорить.       — То есть тебе не интересно, если у человека нет травмы? Звучит как-то по-расистски. А как же все остальные мотивации?       — Какие — мир во всем мире? Любовь? Умоляю тебя, — Эрен фыркает так громко, что Леви против воли расплывается в улыбке, но тут же давит ее, опуская вниз уголки губ.       Забавный, раскрыл третий глаз и осознал Большое и Истинное.       — Так почему?       — Потому что они мне не понятны в какой-то исходной своей части. Я не представляю, как общаться с человеком настолько отличным, и, напротив, ты мне, например, абсолютно ясен.       — Неужели?       — Да. Я не знаю фактов, но общая архитектура твоего устройства мне ясна. Твоя деятельность сводится к нащупыванию дна своей души, ее стен и потолка, и в других ты ищешь узнавания общих глубинных механик.       — Так философично, но совершенно бессмысленно.       Эрен недовольно прищелкивает языком.       — Ну представь себе, что мы все тени, бредущие по бесконечному полю в сумерках по колено в тумане. Можно делать факелы из травы, можно залезть кому-то на плечи и постараться поискать на горизонте город, можно вообще сесть на землю и отказываться идти куда бы то ни было. Можно отрицать, что ты в поле, укрыться за иллюзиями, вообразить себе, что вот там, сейчас, вот за теми пожухлыми метелками будет дорожка влево, которая приведет тебя прямо к крыльцу дома, где ты вырос, — Леви цепляется вдруг за воспоминание о щекочущих голую кожу замерзших ног острых травинках и вздрагивает, обхватывая рукой плечо и растирая лопатку. Во рту пересыхает. Он делает головой странный жест, как бы кивая, и качая ею одновременно, похожий на сбитое дезориентированное животное.       — Не улавливаю.       — Зачем ты идешь по этому полю? — Эрен хмурится и облизывает губы, оголяя на секунду чистую белую эмаль передних зубов. Леви выныривает, как форель на блесну, и пинает лежащую на дороге пустую бутылку, а затем, поколебавшись, поднимает ее двумя пальцами.       — Ну, если мы все еще говорим про мысленный эксперимент, то ответ очевиден.       Он устало смотрит на Эрена из-под сложенной козырьком ладони и делает два шага вбок к урне. Бутылка падает с резонирующим в металлической утробе звоном.       — Ты, конечно, неебаться умный, Леви, но иногда с тобой абсолютно невозможно разговаривать.       — Сам тут какую-то философию нахреновертил, накидал образных примеров и все на меня сваливаешь, — от жары он вспыхивает мгновенно, складывая на груди руки, стараясь, тем не менее, не касаться грязными пальцами одежды. — Можешь хоть раз нормально подать свою революционную мысль? И нет ли у тебя влажной салфетки?       Кофе на вкус как перетертые желуди, но Эрен все равно пьет мелкими глотками обжигающую жидкость. Подложенная сплюснутая коробка не защищает от пронизывающего насквозь холода, но даст несколько минут относительного комфорта. Через пару часов небо на востоке начнет зеленеть, потом покроется румянцем, звезды выгорят и встанет новое солнце, ознаменовывающее новый день. На объездной дороге сама собой закурится клубами выхлопных газов пробка, по улицам побегут, переваливаясь в нелепых зимних одеждах, люди. Субботним утром родители ведут своих детей на катки, за подарками и в парк, играть в снежки и пить безалкогольный глинтвейн. Посреди размышлений о том, каково его место под этим новым солнцем, Эрен чувствует вибрацию в кармане и с удивлением читает на экране извлеченного телефона: 07:01 эрен нужно чтобы ты заехал ко мне 07:01 сегодня       Он думает совсем недолго, прежде чем набрать, многократно промахиваясь мимо нужной клавиши и чертыхаясь:

Жди меня с первым лучом солнца 07:07

      Всколыхнувшееся внутри жадное тепло, разбуженное горячим кофе, окатывает его мелкой дрожью, когда он перечитывает сообщение раз за разом, удостоверяясь, что оно правда там. Руки сами открывают карты и строят маршрут до выученного наизусть адреса, сминают и выбрасывают стаканчик, перепроверяют разложенные по карманам не опознаваемые на ощупь предметы. Моментальный контакт с чужим сознанием, который он чувствует каждый раз, когда соприкасается с Леви в той или иной доступной ему форме, вытесняет из головы все лишнее. Он бы назвал это ощущение импактом, потому что идеальнее слова не существует — огромные куски камня с расплавленным центром, скатывающиеся по напрягающейся ткани пространства, мягко и долго соприкасаются в беззвучном космосе, вдавливаясь, бесповоротно крошат оболочки друг друга, обмениваясь пылью и ударными волнами, смешивают выплёскивающееся звездное вещество. Эрен с усилием выкарабкивается из распахнувшихся в сознании невероятно реалистичных проекций и ожесточенно трет лицо руками, надавливая на глаза. По краям темнеет, растревожено пищит в ушах. Он оглядывается в поисках забытых вещей и почти срывается с места, беря курс на мост.