White noise

      В квартире пусто. В раковине шаткая башня тарелок, чашки в кофейных разводах стоят на всех поверхностях, не занятых книгами, блокнотами, банановыми шкурками, банками краски, коробками со всякой полезной мелочью. Утреннее солнце ныряет в открытое на проветривание окно и тепло целует Эрена в неприкрытые лопатки. Он ерзает в полусне, переворачивается, утягивая за собой одеяло, и неохотно приоткрывает глаза. В помещении влажно и прохладно. Он смаргивает утренние омывающие слезы, зевает, кладет на лицо подушку и лежит какое-то время, приходя в себя в глухой черноте. Свет ползет по его предплечью, останавливается на скоплении шрамов, подрагивая от ветра снаружи. Эрен еще раз зевает и нехотя выбирается из теплой кровати.       Вчера он, на удивление, держал себя в руках, не пил лишнего и хорошо ел. Конни оказался другом Саши из другой, институтской еще тусовки, как и остальные, кроме девушек, они все были с предыдущих работ. Пили до утра, потом пошли кататься с горки, но быстро вернулись обратно, промокнув насквозь от налипшего снега. Уже хорошо подвыпив, Конни порывался пару раз уточнить у Эрена, какие у него отношения с Леви, но эти вопросы каждый раз вовремя пресекались, что неожиданно, Имир. Крис весь вечер провела с ней, не отлипая, и, когда Эрен осторожно позвал подругу, сообщая, что уезжает, та только кивнула ему и отправила воздушный поцелуй.       На обратном пути в почти шесть утра он получает ответ от Леви, и сердце обрывает. Снова дождевыми кругами бегут мысли, страхи, опасения. Загнанное в беспросветный низ желание остановиться и остаться, удержать. Хотя бы оглянуться и увидеть, впервые за всю жизнь, что ты сделал. За ним, как за всадниками Апокалипсиса, всегда разруха, болезни, голод и смерть. Фигурально, конечно, выражаясь, но все равно кто-то шепчет на исподней стороне головы «Опять выбиваешь зубы, чтобы не кусался? Приманиваешь, пеленаешь в паутину. Высасываешь досуха».       Измельчавший в крупу снег, который Эрен собирает ладонями со ступеней подъезда, сидя на корточках, хочется запихнуть самому себе в череп, хоть он и знает, что это не остановит электрохимическое мельтешение в синаптических контактах. Выходящий через ноздри сигаретный дым плотными клубами закручивается вверх.       Организм отозвался на вчерашнюю негаданную сознательность крепким сном, исправным вестибулярным аппаратом и ненавязчивым голодом. Яичница из четырех яиц с соевым соусом, кофе, бутерброд с сыром, упакованный с собой фруктовый кекс, еще кофе — Эрен разваливается в кресле с чашкой и нажимает пальцами ноги на пробел лежащей на полу клавиатуры. Монитор сообщает, что сейчас двадцать шестое декабря, почти полдень, и загружает многочисленные иконки на рабочем столе. Эрен делает глоток и пялится в задумчивости на заставку: белоснежные перистые облака на зеленовато-розоватом небе над разрушенным городом, озаренные желтыми всполохами бьющей в самый центр молнии.       За сегодня ему нужно совершить полостную операцию, достать все свои внутренности, разложить их в алфавитном порядке и подготовить анатомический атлас. На самом деле, конечно, речь шла о создании второго параллельного сюжета игры. Будучи человеком крайне визуальным, Эрен сразу представил себе концепцию Леви как оживленную пешеходную улицу, под которой медленно течет в коллекторе густая гнилая вода. Сквозь дренажную решетку просачивается тусклый свет, редкие капли дождя да случайный бензин. Позже на этот образ наслоился следующий — пустые серые коридоры с разбитыми лампами в бронзовых бра и тяжелые бархатные портьеры; и еще — узкие вентиляционные шахты в старом доме, изрывающие стены на каждом этаже; и еще — заболоченная Стикс под беззвездным небом, шелест жухлого рогоза, в студеной воде моргают белесые глаза тех, кто не смог ее перейти.       Найти оптимальный способ подачи ему пока что не удалось, но они сошлись на том, что уже выполненные и оплаченные модели впишутся в новую изометрию. Саша сказала «слава Богу, Эрен, ты все-таки хоть изредка включаешь мозги, вспоминаешь, что тебе рассказывали все эти годы, и не предлагаешь какой-нибудь ретро-пиксельарт». Ему остается надеяться только на то, что все придет, как обычно, само. Он не уверен, называется это опытом или вдохновением, но зачастую вещи выпрастываются из него, обретая где-то в глубине именно ту форму, которая была нужна. Эрен вздыхает, наливает еще одну чашку кофе и идет в прихожую за сигаретами.       Что-то озаряет его вдруг одновременно вкусом и запахом, таким щиплющим и свежим, как сок свежескошенной травы пасмурным днем, с нотами имбиря, облизанной пальчиковой батарейки, нагретой смолы на морском песке. Он листает плоские полотнища воспоминаний и находит.

***

      В квартире пусто. Леви выбирается из теплого флиса, закидывает стирку, проходит неслышно босыми ступнями в спальню и обратно, включает на кухне свет. Несмотря на то, что рассвет будет через буквально час-два, ему не хочется вкрадчивого сумрака. Ноутбук, брошенный на стол, опасно проскальзывает дальше и повисает одним углом над краем. Леви поправляет его и готовит себе кофе. Подумав, добавляет виски. В такие дни он пытается вспомнить, почему сделал душ, а не ванну, и, кажется, ощущает лишь пустоту. Но потом пустота краснеет, собирается в белое фаянсовое ложе виноградным соком с резким запахом металла. С борта струятся черные волосы, запястья словно попали в строгальный станок. Потом детдом, «шлюхин сын», «решила от тебя съебать, пизденыш? это как надо было ее затрахать», одиночество, холод.       Спросонья тело требует жара до самых костей, обмороженные и расцарапанные микроскопическим льдом щеки горят. Перед тем, как сесть за стол, он осторожно смазывает их детским заживляющим кремом, придирчиво рассматривая кожу под глазами и потрескавшиеся на сухом ветру губы. Спорить с Хан не хотелось, поэтому он позволил увезти себя аж в соседний город, а не на старый-добрый горнолыжный комплекс сразу за кольцевой дорогой. Густой сосновый лес, нетронутая снежная кожа, переменная облачность. Ощущение, что тело не весит и грамма, колючие ветви смазываются мимо, склон укатанный и ровный. Потом они пили кофе, он все хотел сказать, что ему беспокойно, как в шторм, но каждый раз опускал глаза и говорил «ага», «да», «продолжай», «нет». Из Хан бесконечной гирляндой флагов тянулись истории о таком и сяком проекте, как талантливо подрастающее поколение, и что Эрену хорошо бы выставиться еще раз, и что он очень далеко пойдет, если захочет. Если ты его подтолкнешь, Леви. И все в таком духе.       «Почему я вообще должен куда-то кого-то толкать?»       «И, особенно, Эрена».       В почтовом ящике отчет от Райнера, счета, счета, запрос на сотрудничество, анонсы, приглашения… Суета. Виски растворяется в крови быстро, пальцы ног покалывает, и Леви разминает их, скролля письма все ниже, пока выделенные точками строки не заканчиваются. К этому моменту над оврагом как раз встаёт бледное солнце и тихонько карабкается выше, постепенно желтея.       После долгой физической нагрузки и короткого сна в машине сил неожиданно много, хотя в голове раздрай. Поделённое на функциональные сегменты сознание подкидывает то одно, то другое: не так давно звонил Жан, обещал заехать в перерывах между перелетами; пора продлевать контракты с некоторыми каналами; поговорить с Шадисом, чтобы выбил в сетке фестиваля полтора часа на группу, которую он приметил полгода назад; сходить к окулисту и флебологу. И конечно, саундтрек. Он вспоминает о припрятанной от Эрена пачки сигарет и хмыкает.       На балконе, кажется, даже холоднее, чем на улице. Леви матерится, ныряет обратно, делает еще кофе, надевает свитер, толстовку с капюшоном, натягивает джинсы, две пары носков. Высовывает на улицу нос, морщится и заворачивается в шарф. Все-таки флиска экономит кучу места. Щелчок, затяжка, неприятное поскребывание на задней стенке горла. Он отхлебывает дымящийся кофе и садится на задубевший на морозе пуф.       В конце концов он сдался и признался себе и Хан, что вообще не понимает, что происходит. Но, видимо, время и место было выбрано неудачно. Одурманенный глюкозой разум Ханджи изверг из себя дежурный отстранённый совет, и Леви снова захлопнулся со стуком, больно прищемив что-то под легкими. Он не уверен, понимает ли Хан, насколько сейчас он открыт, впервые, возможно, за десятилетие их дружбы, к диалогу о всех своих стойках и звеньях. Что смазка из контроля и ответственности высохла от температуры и больше не работает, что его пускают на расход в кострище взбалмошности и озверелой страсти и что…       На колено падает столбик пепла, он вздыхает, сдувает его осторожно, глубоко затягивается и чувствует, как окоченели пальцы.