White noise

      Крайне сомнительна традиция целоваться под паразитарным растением, даже если оно очень декоративно. Леви давит ногтем белую ягоду, которую крутил в руках последние полчаса, растирает пальцами вязкую влажно пахнущую мякоть. Под кружевным пологом омелы парочка — парень шепчет девушке что-то на розовеющее ушко, приобнимает, она кокетливо смеётся. Леви безразлично хмыкает, вытирает руки о бумажный носовой платок и переходит на другую сторону улицы. Когда-то он тоже так целовал, терся щекой о щеку, прятал чужие ладони в своих карманах, чтобы согреть.       В средних классах школы у него была девушка с медно-рыжими волосами. Училась из рук вон плохо, ей больше нравилось шнырять по рынкам и воровать у зазевавшихся людей, выхаживать брошенных животных и листать подобранные на свалке журналы. Общего у них было ровным счетом ничего, но Леви почему-то обернулся, когда однажды она окрикнула его, сбегая по лестнице и подтягивая на ходу растянутые застиранные шерстяные чулки. Потом он готовил ее к сдаче экзаменов, помогал красть из ветаптеки антибиотики и бактерицидные мази для очередной сбитой собаки или кошки, учил пришивать пуговицы и делать аккуратные хвостики, а не ходить с вороньим гнездом на голове.       Она была ранней и поцеловала сама на одной из их вечерних вылазок за выкинутой едой у одного помпезного ресторана. Обычно контейнеры выносили в одно и то же время, и местные бездомные стекались заранее, занимая удобные позиции, чтобы успеть сцапать лучшие куски недоеденных стейков и запеченных утиных тушек. Они затаились на узком карнизе возле пожарной лестницы, укрытые подобранным куском брезента, прямо над плотно закрытой крышкой бака. Леви лежал на спине, готовый сделать перекат, упасть, приземлившись сразу на ноги, и отбивать еду запрятанным за отворот штанов ножом. Да хоть голыми кулаками. Изабель, как сжатая пружина, сидела рядом и почти не моргала, сверля взглядом верхний косяк двери с табличкой «только для персонала». Даже на расстоянии он чувствовал, какой от нее идет жар. Время текло мучительно медленно, и в какой-то момент она раздраженно вздохнула, зашелестела тканью и легла на него, опершись на локти. Ткнулась мокро в щеку, на ощупь нашла приоткрывшиеся в изумлении губы. Облизнула, влезла неуклюже языком в рот. И в секунду, когда в его легких уже кончался кислород, дверь громко скрипнула, и Леви скатился вниз с металлической конструкции, слегка толкнув ладонью в едва наметившуюся девичью грудь.       Эти отношения стали первыми для них обоих, и выходило так себе. Построенные на взаимовыручке и беге от одиночества, они были скорее братско-сестринскими, нежели романтическими, хотя оба предпринимали ещё несколько попыток физической близости, по подростковому неловко и неопытно, она — пылко и забывая себя, он — осторожно и недоверчиво. Но время утекло сквозь пальцы — через полгода после того случая у ресторана Изабель столкнули под поезд, видимо, покусилась на что-то крупное и попалась. Полученную за день до этого в подарок медную пуговицу с мелким кабошоном из лунного камня Леви зарыл на косогоре под кустом звездчатой магнолии.       На первой серьёзной работе, уже после краткого опыта совместной жизни с внезапно вышедшим после очередного отсиженного срока дядей, оказавшимися редкостным мудаком, и вереницы спонтанных низкооплачиваемых подработок где придётся, он познакомился с Петрой. Она была секретаршей на местном радио, куда Леви пошёл работать помощником аудиоинженера, и охотно стреляла сигареты в перерывах на кофе. Ее внимательность и доброта, удивительное чувство такта и то восхищение и уважение, которое Петра транслировала по отношению к нему без, казалось, какого-либо повода, интриговали его. Леви, конечно, догадывался о глубине ее симпатии, но привыкал долго и с оглядкой, стараясь сохранять дистанцию, которую Петра умело сокращала с каждым новым рабочим днем. В то время он был молод и уже через какой-то год, получив достаточный опыт и повышение, снял пусть и задрипанную, но светлую двухкомнатную квартиру в одном из утлых промышленных районов, в которую вскорости перевёз новообретенную сводную сестру со всеми ее скудными вещами подальше от дяди и окружающей его шайки алкашей и мелких криминальных крыс. Петра, уставшая ждать, набилась в гости и, внезапно сдружившись с Микасой, которой тогда было лет девять, на почве плетения из бисера, стала часто бывать у них и оставаться на неопределенные «пару дней». Эти неполные три месяца были лучшими в его жизни, пока Петра не попала под грузовик.       А с дядей все было так — Кенни приходится матери Леви братом, но в их доме не бывал. Иногда Кушель проговаривалась, мол, ее родственник замешан в каких-то преступных кругах, но большего не говорила, оберегая сына. В лицо его Леви никогда не знал, видел лишь пару потертых снимков. На них мама, еще совсем юная, стоит на фоне разлапистых темных кустов, а рядом с ней мальчик чуть постарше, с костистым узким лицом и настороженным взглядом. Про то, что у Кенни была дочь, мать никогда не упоминала, но само родство их весьма сомнительно. У Микасы явные монголоидные черты лица, плотные черные волосы, выступающие скулы и низкая переносица, однако глаза светлые, и Леви всегда подозревал, что молчаливую и замкнутую девочку его дядя приютил не из добросердечных побуждений, а скорее вынужденно, что косвенно подтверждалось некоторыми фактами. Основная гипотеза была такова, что сам Кенни или кто-то из его приспешников убил родителей девочки и забрал ее, надеясь позже продать. Но Микаса была сообразительна не по годам и решила поторговаться за свою жизнь. Она беспрекословно подчинялась, выполняла всю работу по дому, шпионила, собирала информацию и Бог знает, что еще. Спасибо хоть, Кенни не толкнул ее на панель, как поступил с родной сестрой. А может быть, и собирался позже, дождавшись, когда Микаса подрастет.       Хлопают двери баров, украшенные бумажными гирляндами и хвойными ветвями, плотные облака сигаретного дыма плывут над головами собравшихся у уличных обогревателей людей. Яркие языки пламени притягивают взгляд, и Леви притормаживает возле серебристой вытянутой пирамиды. Стоящая рядом группа мужчин в вязаных свитерах сдвигается, позволяя подойти ближе, и он делает еще шаг, сквозь одежду чувствуя тепло открытого огня.       Женщины в его жизни появлялись на удивительно короткий срок. Мать, подружки, сестра. Каждая умирала в самом расцвете, мучительно, в агонии физической или моральной. Если бы Леви был суеверен, он был решил, что проклят.       Не успевшее сформироваться в детстве чувство безопасности сделали его тем, кто не может перейти на следующий за уважением и вовлечённостью этап. Без доверия можно жить, как без пальцев или глаза, но не любить. Он всегда останавливается, едва почувствовав первое робкое шевеление в глубине души, желание быть открытым и уязвимым, мягким, как приоткрывающее своё брюхо млекопитающее. Знание, что мир условно безопасен, ему приходилось отвоевывать собственными зубами, но в веру это так и не переросло. С годами ужесточавшаяся логика упорно стучала «ты ошибся где-то в корне», но рефлексы, наспех собранные ещё в детстве, работавшие все эти годы пусть и во вред, но все же работавшие достаточно, чтобы жизнь продолжалась, всегда давят сомнения и мысли об альтернативах. Держащие людей на расстоянии отстранённость, собранность и исключительная абстрагированность долгие годы помогали ему разграничивать себя и других, работать на износ, четко формулировать цели и пути их достижения. Но под всем этим лунным ландшафтом — ребёнок, нашедший в остывшей уже винно-красной воде свою мать.       И только Эрен просочился сквозь все слои и разглядел погасшую душу и калейдоскоп похожих друг на друга лет. Запустил внутрь руки и вовсю роется, бесцеремонно ворошит, вскрывая острым ногтем, целует в самое сердце. Высасывает. Столько алчности Леви не видел, наверное, никогда.       Он отходит, согревшись достаточно, и в ближайшем киоске покупает яблоко в алой карамели, кусает и весь пачкается в густом сахаре. Вкусно. Челюсти слипаются, яблоко хрустит и брызжет свежим контрастно-кислым соком.       Днем ранее он посадил на самолет Жана, ночевавшего у него между перелетами. Тот прилетел буквально на день рано утром, солнце еще не встало, и Леви порядком продрог, пока встречал внизу и помогал поднять к себе два больших кожаных чемодана. После стольких лет Жан потихоньку начал оживать — в гардеробе снова появились яркие галстуки и рубашки, обручальное кольцо больше не одиноко на пальцах, к нему добавилась пара серебряных перстней. Прочерченные горем морщинки в углах глаз и между бровей разглаживаются, пусть и не исчезнут никогда, да и в работах его вовсю предчувствуется новый период, во всяком случае, голос у них уже иной. Сейчас Жан сосредоточился на крупномасштабной графике, работает с чистым цветом и линией. В планах большая серия абстрактных пейзажей, говорит Жан, и поправляет слишком рано поседевшие волосы.       Литр абсента, привезенный прямиком из Парижа, улетел тут же, сдобренный сахарным сиропом, лимонным соком и колотым льдом. К середине дня Жан уехал проконтролировать упаковку своих работ и подготовку транспортировки, а Леви сел работать. Долгое время сидел на диване с ноутбуком на коленях, собирался с мыслями, но затем сдался и позвонил Ханджи.       — Мне нужно пройтись. У тебя есть свободный час?       — Для тебя все, что угодно, дорогой.       — Я не могу работать, — Леви распечатывает пачку сигарет и приседает на самый край обледеневшей скамейки, — не могу ни на чем сосредоточиться. Мысли разбегаются, в руках какой-то идиотский тремор.       — Ты ходил к врачу? — Хан отхлебывает из стаканчика горячий пряный сидр и косо смотрит на него поверх крышки.       — А какой врач занимается вопросами кризиса среднего возраста?       — Психолог, вестимо.       Леви кривится и комкает целлофан. Ханджи пожимает плечом и разводит руками.       — Ну а как ты хотел, зайчик? Можно, конечно, пропить курс ноотропов, но лично тебе стоило бы вплотную заняться собой. На мой взгляд, — мягко касается его рукой, поправляет завернувшийся лацкан пальто, и Леви поднимает лицо, глубоко вдыхая холодный воздух. — Ты сам себя загоняешь в петлю бесцельных рассуждений.       — Каких таких?       — Пытаешься выбрать наименее опасный и взвешенный курс.       — Естественно, я всегда так делаю.       — Ну вот.       — К чему ты это?       Ханджи садится рядом и ставит стаканчик в снег.       — Как ты планируешь встретить Новый год?       Леви фыркает.       — Сидеть дома, работать. Во всяком случае, собирался. Но, возможно, выпью снотворное и попробую поспать хотя бы несколько часов. В последнее время я опять стал плохо спать, и, подозреваю, моя умственная дисфункция вызвана именно этим.       — Не думаю, — тихо отзывается Хан и, не встретив ответной реплики, продолжает, — на каком этапе твой альбом? Ты уже подобрал название?       — Я написал главную тему, несколько треков для локаций и тему для какого-нибудь боя, если он будет, разумеется.       — Эрену уже показывал?       Он хмурится и снова отводит взгляд, перескакивая по стволам деревьев вглубь парка.       — Еще нет.       — А как тебе идея…       — Нет, — выплевывает резко, щелчком выбивает из пачки сигарету.       — Ты даже не дослушал.       — Написать ему и предложить заехать в гости, угадал? Отметить вместе праздник, выпить, поебаться. Вот это вот? Расслабиться. Определиться. Может, даже, поговорить, нам же давно пора. Хватит уже.       Ханджи встает и убирает руки в карманы. Глаза за привычными желтыми стеклами сузились и налились грустью.       — Тогда я не знаю, зачем ты мне позвонил. Мне нечего тебе сказать, если ты не хочешь слушать. Возьми себя в руки, Леви, перестань оглядываться и прими происходящее с собой.       — Он избегает меня с Рождества.       — Почему ты так думаешь? Потому что не пишет? А ты пробовал писать сам? Пойти выпить где-то это еще не свидание, если тебя это настолько пугает. У Эрена офисная жизнь, друзья, личные дела, о которых ты ничего не знаешь, потому что не хочешь знать. Ты плывёшь по течению, но делаешь вид, что тебя это устраивает. Тебя! Человека, который привык быть ведущим во всем. Где твоя инициативность и несгибаемая воля?       Леви цыкает, отклоняется назад, качает головой.       — Не знаю. Время тянется так долго, мне кажется, что все это было уже месяц назад, хотя прошло меньше недели. Вся эта история с игрой такая абсурдная, иллюзорная.       — Словно дым и зеркала.       — Именно, — кивает он, и от тоски, вспенившийся в таком коротком слове, Хан тихо ахает, заглушая этот звук меховой оторочкой рукава.       К нужному бару он подходит медленно, чувствуя, как тяжелеет в голове. Пробирается сквозь толпу курящих, как будто чужой рукой нащупывает ручку и моментально глохнет и задыхается в переполненном зале. Хостес в коротком красном платье дежурно улыбается, торопливо постукивает ногтями по экрану планшета, параллельно спрашивая, бронировал ли он место. Леви откашливается и говорит, что его пригласили за десятый столик. Девушка кивает, встряхивая безукоризненной укладкой, и говорит:       — По лестнице вниз и налево. Приятного вечера.       Эрена он видит издалека. Он смеется так громко, что стакан в его руке ходит ходуном. Слева, кажется, Саша, с набитым ртом рассказывает какую-то историю. Сбоку от нее веснушчатая девушка, которую он уже где-то видел, вытаскивает из креманки с панакотой листочек мяты и протягивает блондинке рядом с собой. Неизвестные ему юноши и девушки на другом конце стола, подбадривая друг друга нестройными выкриками, пьют на скорость шоты текилы. Леви останавливается на предпоследней ступеньке и думает, что еще есть шанс подняться и уехать домой. Но тут Эрен, отставивший недопитый коктейль и отодвигающий стул, чтобы пойти к подготовленной для него батарее маленьких стопок, видит его и замирает. Саша сглатывает, прослеживает его взгляд и начинает махать руками, как ветряная мельница. Эрен подрывается с места, сбивает стул, ударяясь бедром в плечо лысого парня, сбивчиво извиняется и в два шага подлетает к нему.       — Леви, — выдыхает, обдавая алкоголем и табаком, — ты все-таки приехал.       Он смотрит на него сверху вниз и едва заметно пожимает плечом, заправляет упавшие на лицо волосы за ухо.       — Да мимо просто проходил.       Эрен улыбается пьяно и счастливо, тянется, но одергивает себя.       — Что ты пьешь?       — А что наливают?       — Хочешь, спросим у бармена, — так хочет коснуться, что выдает целую серию странных телодвижений, но ограничивается лишь коротким «Давай повешу твое пальто». Леви согласен, потому что внизу еще жарче и душнее, чем на входе. Эрен ныряет куда-то за бархатную портьеру и через секунду уже берет курс на бар, энергично распихивая людей и пропуская его вперед. Леви останавливается у стойки, окидывает глазами карту, стараясь сосредоточиться на названиях, и почти вздрагивает, когда Эрен прижимается к его спине всем телом, бросая куда-то «Осторожнее, дружище», но все равно Леви чувствует приглушенный удар от столкновения двух не совсем трезвых тел. Точно ли ему нужно быть здесь?       — Будь я проклят, — вдруг слышит краем уха, — если это не Леви Аккерман, ебать мой рот!       Все тело тут же группируется, но Эрен опережает, кладя руку на стойку справа от него и разворачиваясь всем корпусом.       — Конни, блядь, иди откуда пришел.       — Нет, серьезно? — не унимается невидимый собеседник и Леви закатывает глаза.       — Уточняю, — отъебись, — в голосе вдруг прорезывается сталь, — я позже вас познакомлю, если сочту нужным.       — Хуя себе у вас правила, — обиженно тянет, но тут же загорается заново, — я че, был прав, вы реально…       Договорить ему не дает резкий звук разбившегося стекла и тонкий вскрик. Эрен отворачивается, буркнув что-то себе под нос, и говорит тихо «Крис уронила стакан, ничего страшного». Леви кивает и приподнимает руку:       — Мне базиликовый смэш, — бармен кивает и отточенным движением сдергивает с полок квадратную бутылку. В открывшемся участке зеркала на стене позади бара Леви видит, как Эрен прикрывает глаза и глубоко вдыхает, касаясь кончиком носа его волос. От этого по телу прокатывается дрожь, и Леви прочищает горло.       — А ты что будешь? — уточняет негромко, зная, что его все равно услышат.       — То же, что и ты.       — Два, — резюмирует Леви и сразу расплачивается картой.       Коктейли им подают быстро, но даже за эти считаные минуты Эрен успевает прильнуть грудью к его лопаткам, отстраниться, провести ладонью по пояснице, невесомо тронуть губами плечо, не затыкаясь при этом ни на минуту. Леви узнает, что Конни, так отчаянно жаждущий знакомства, молодой музыкант, который играл тогда, в их вторую встречу (в этом месте Эрен спотыкается на словах и, Леви готов поклясться, краснеет, судя по жаркому выдоху куда-то в шею), что Имир, ну та, в веснушках, кажется, запала на его подругу, Крис, она как раз бокал разбила и очень вовремя, что Саша числа пятого или шестого января пришлет ему готовую первую локацию и можно будет тестить, и что он хочет пойти покурить, не составит ли Леви ему компанию?       Леви кивает, делая глубокий вдох, берет свой стакан и идет к лестнице, подворачивая по дороге рукава черной водолазки, но все равно успевает услышать, как Эрен говорит Конни «сунешься к нему — я тебе ноги переломаю» и ошарашенный возглас блондинки «Эрен!». Леви прикрывает глаза и поднимается вверх, чувствуя, как за спиной разливается недоброе напряжение. Кто-то из ребят за столом робко предлагает заказать еще текилы, и все его активно поддерживают.       На самом верху лестницы Эрен ловит его за локоть:       — Давай в служебную курилку, а то на улице не протолкнешься.       Леви вопросительно вздергивает брови.       — Да я тут регулярно бываю, и все уже привыкли, — отмахивается, пара браслетов тихо стукаются друг о друга. Он выходит на мороз прямо в футболке, но Леви знает, что беспокоиться не о чем.       Неприметная черная дверь открывается во внутренний двор-колодец, где, действительно, значительно тише. Звуки с улицы долетают глухо, искаженно. Леви отходит в самый темный угол и лезет за сигаретами, опираясь о стену, но в кармане пусто. Эрен, сразу все поняв, достает две и, прикурив одну, подходит ближе, оглядываясь как-то подозрительно и протягивая ее фильтром вперед. Фильтр слегка влажный, но Леви молчит.       — Эрен, — зовет, стараясь придать голосу побольше отрешенности, — нужно прояснить пару моментов.       — Мне тоже, — отвечает тот серьезно и складывает руки на груди, — ты первый.       Леви слегка растерян, но быстро находится.       — Я сделал некоторое количество своей работы, и для продолжения мне нужен новый материал от тебя.       — Ага.       — Когда? — переворачивает кисть, изгибает тонкие брови.       — Скоро, — говорит неохотно, отводит взгляд, — мы в процессе.       — Послушай, — раздражение все-таки находит брешь и вываливается наружу, — весь твой проект очень шаткий, без четкого графика и сроков. Я не знаю, сколько еще времени смогу этому уделять.       — А мне? — Эрен поднимает на него глаза и роняет пепел на землю. Леви давится дымом.       — В смысле?       Эрен делает шаг назад, разворачивается на пятках, мучительно хмурится, трет руками предплечья, делает небольшой круг по двору. Леви прищуривает глаз и затягивается, следя за ним сквозь туманную пелену.       — Предположим, — говорит он наконец, останавливаясь посреди двора, — ты примешь решение, что больше времени на музыку у тебя нет, что в твоем графике больше нет места для наших вечных переносов и опозданий. Что дальше?       Леви склоняет голову на бок и задумывается. Он рассматривал такой вариант и в какие-то дни был даже очень близок к нему. Но каждый раз пропускал момент и все продолжалось так, как продолжалось.       — Наши рабочие отношения стали в последнее время немного специфичны, — говорит он наконец, и Эрен громко фыркает:       — Ты про секс?       Леви тушит сигарету о стену и тоже складывает руки на груди.       — Да.       — Так давай их разделим, — выпаливает Эрен и поднимает руки к лицу, словно испуганный вырвавшимся, но быстро опускает их, подходит ближе, прихватывает пальцами тонкую шерстяную ткань на груди Леви, заглядывает в глаза, проводит большим пальцем от виска вниз. Руки у него, как всегда, обжигающе горячие.       — Эрен, братан! — от резкого толчка дверь бьется о стену, и взгляд Эрена каменеет, наливается тлеющей яростью. Он медленно опускает руки, отворачивается и говорит так мягко, что у Леви скручивает спазмом желудок:       — Конни, сладкий мой, что тебе здесь нужно?