White noise

      Леви приходит в себя под потрескивающей грудой бумаг. Убористым почерком покрытые листы сыплются откуда-то сверху, накрывают невесомым слоем, свет тускнеет, воздух наполняется пылью. Отчаянно вдыхает, рвётся вперёд, дёргается наугад. В уши вползает вкрадчивый смех, и он замирает, прислушиваясь. Острый уголок распечатки опускается к самому зрачку, бликует крохотной белоснежной точкой. Ресницы, начавшие было смыкаться, чтобы увлажнить пересохшую роговицу, останавливаются.       В заполонившем все шуршании слышится осторожное копошение, смуглые пахнущие табаком пальцы пробираются к нему, касаются застывшего лица. Эрен выкапывает его из бумажного склепа, стряхивает бумажные лепестки. Леви хочет подняться, но конечности словно не свои, уже в который раз. Чувство дежавю, совершенно немыслимое и оттого безудержно пугающее, заставляет голову пойти кругом. Щёлкает сустав отводимого плеча, его руки расправляют, как крылья мертвой птицы, прижимают к бумаге, кучами возвышающейся вокруг. Эрен склоняется ещё ниже, смеётся тихо, маниакально. Ему даже не нужно ничего делать, Леви как будто восковой и не смог бы ничего, даже если хотел бы. Эрен говорит:       — Шшш.       Накрывает ладонями вздымающуюся грудную клетку, ласкает, как уже делал много раз. И было бы хорошо, если бы не зудящий ужас и порожденный им гнев. Эрен нащупывает солнечное сплетение, отсчитывает два ребра вниз и налево, оставляя смазанные красные следы. Леви видит их и понимает, что вся его кожа надрезана, сочится прозрачным экссудатом, листы под ним все потемневшее. Как липучка для мух. Порезы от бумаги болезненные, он знает по детству, особенно потом, когда начнут заживать. Тело вспоминает, и ему уже чешется, все сразу, так много сигналов, так сводит с ума невозможность шевелиться, выламывает все кости внутри, переполняет.       Эрен отстраняется, облизывает его живот и говорит:       — Ты лучший.       Поцелуй удушающий, Леви утонул и потерял, где колеблется голубоватая волнистая поверхность. В толщу не проникает солнце, нет верха и низа, ничего нет. Он взмокает тут же, сосуды пережимает, пульс ускоряется до критических параметров. На вкус ужасно, тошнотворная сладкая гниль. Дышать получается только носом, но кислорода нет. Приторный запах конопли, пачули, розового масла, бадьяна, жирный белый крем на свадебном торте, детский визг, блестки, пиньята на ветке дерева, сыплющиеся блестящие конфеты с тающим шоколадом. Он снова дергается, но тело неподвижно, нельзя даже закрыть глаза. И в тот момент, когда он почти отключается, в легкое входит длинная игла, рассекает себе путь глубже, поворачивается наискосок, Леви подкидывает, но Эрен прижимает обратно, отирает с его лба пот, улыбается с любовью и давит, протыкает левый желудочек, затем правый, проходит через предсердие, и все это время он улыбается. Как обычно нежно, задумчиво. И когда острие пробивает второе легкое и упирается в противоположное ребро, улыбка расползается шире, кожа щек лопается и являет второй ряд зубов. Леви на лицо капает жгучая кровь, он хочет заорать, но звук не покидает гортани, бессильно вибрируя в немых связках, как в потревоженном улье, а Эрен открывает рот еще шире и шелестит, оглушая в наступившей гробовой тишине:       — Я так скучаю.       Леви моется долго, педантично намыливаясь по несколько раз, набирая полный рот воды с ополаскивателем, сплёвывает, набирает вновь. Водит пальцами по стыкам плиток, восстанавливает по памяти расписание движения пригородных поездов до бывшего дома сестры и обратно. На кухне открыто окно, с улицы немного тянет гарью. Наверное, в овраге снова играют. Среди местных детей есть небольшая компания, увлекающаяся выживанием, такие маленькие бойскауты. Зимой они ставят в парке палатку и представляют, что вокруг зомби-апокалипсис и им нужно выживать. Как в кино устраивают делёжку «оставшихся пайков», каждый сам за себя, маленькие лица сосредоточены, покрасневшие носы шмыгают, на перчатки налип лед. Пневматические бластеры для снежков, удачная палка или заготовленная ловушка-снежная яма — нечестных приемов нет. Ближе к обеду, конечно, поступает «помощь с материка» в виде горячего обеда и сменной сухой одежды. Леви иногда подолгу наблюдает за ними во время своих прогулок, стараясь, тем не менее, не выглядеть слишком подозрительно. Просто сидит на лавке с кофе, смолит одну сигарету за другой и слушает отражающиеся от ветвей крики.       «Ты убит, ложись!»       В его детстве такие игры были частью реальности и совсем не невинны. Леви не вспоминает Фарлана, упрямо отрезает его стальной гильотиной памяти, точнее то, что от него осталось на дне затопленного канализационного колодца. Не вспоминает, не вспоминает. Реконструированные воспоминания нечеткие, обманчиво спокойные. Он как бы не про себя не помнит, как распутывал потом события, искал виновного и вспарывал ему брюхо первым, что попалось под руку — обрезком листового пластика из мусорного контейнера.       Хлопковые штаны, футболка с репродукцией «Большой волны». Три стакана воды, таблетка аспирина, проверить почту. В первый заход он стоит в планке почти пять минут. Все тело дрожит, но он терпит, вдыхает и медленно выдыхает, считает условные единицы времени. Капающий со лба пот, поблескивающий в полумраке зашторенной спальни, вызывает тошноту. Выйти на балкон босиком, потянуть шею, запястья, размять щиколотки. Окоченев, вернуться обратно. Включить музыку, испытать отвращение; достать яблоко, но, едва поднеся к носу, скорчиться от сладкого карамельного запаха, выронив фрукт из отдернувшихся пальцев. Умыться, замазать кремом синяки под глазами.       Еще шесть минут в планке, связки почти на пределе. Еще стакан воды, встать посреди комнаты, на вдохе поднять руки вверх. На выдохе правую руку вниз, согнуть в локте, завести за спину и вести вверх до тех пор, пока ладонь не окажется между лопатками. Сцепить в замок. Грудь расширяется, альвеолы щиплет.       Повторить.       Планка, вода, холод.       Повторить.       Я так скучаю.       Повторить.       Может быть, в словах Хан действительно есть зерно смысла и ему стоит поговорить с кем-нибудь. Не об Эрене, разумеется, о себе. И о том, почему он возводит в такой гиперболизированный личный абсолют кошмара и демонизирует достаточно чужого ему человека. На известную ему фактическую базу наползло уже столько всякой паскудной грязи и очаровывающей красоты, что он совсем потерялся в том, кто такой Эрен. Как он позволил кому-то влезть в себя настолько глубоко и занять столько места в жизни и, что самое раздражающее, даже во сне? Когда и где он оступился? Ему кажется, что он справляется сам, почти ухватывает последнее логическое звено, но нет. Должно быть что-то простое и неприглядное, очевидное, как вросший ноготь, выпадение прямой кишки или псориаз. Убогий орган, скрыто пораженный недугом, от которого ты предпочитаешь отмахиваться, как от плодовой мушки.       Контроля с каждым днем все меньше, ожесточения все больше, четкая последовательность дел усыпляет, но не избавляет от размышлений. Его беспокоит даже не то, что произошло, а то, что впереди. Рыться в прошлом заведомо глупо, там ничего, кроме уже обмусоленных в каждом учебнике отношений с матерью, потерь в раннем возрасте и всю последующую жизнь, принудительного взросления, жестокости, боли, унижения. Не интересно. Все это плоское, бесцветное, обрамление его личности. Он не Эрен, чтобы залезать с головой в кроличью нору и стремиться познать ее глубину. Леви узнал, что дна там нет, лишь прекрасное в своей недостижимости ничто, а значит смерть. Леви выбрал, что будущее это луч — вектор, имеющий начало, сегодня, сейчас, прямо здесь, пока миокард качает кровь, бесконечно уходящий вперед. Ему почудилось, что Эрен такой же, пусть и завороженный своей трагедией, смакующий ее, но уже готовый сделать шаг вперед и не оглянуться. Кто же знал, что в качестве следующей ступени он предпочтет жестокое вторжение и откровенное собственническое насилие.       А Леви ему потворствовал.       Он каждый день возвращается к выпорхнувшей из Эрена фразе, крутит ее в голове, на языке, разделяет на слоги, ищет подтекст в каждой букве и хочет сбросить с себя защемившую тревогу, потому что опять и опять видит всколыхнувшееся в невменяемых сине-зеленых с ободком глазах что-то настолько родное, что слов для этого у него нет, потому что он никогда такого не чувствовал.       Видимо, это и называют созависимостью, а значит, помогут только крайние меры.       

***

      — Пааст… Пр… Прости, я это…— Конни вытирает губы тыльной стороной ладони и садится, придерживая стул. Эрен не отвечает, насупленно глядя куда-то мимо него. Достанет телефон, быстро набирает сообщение и вздыхает, неохотно буркая:       — Забыли.       — Я правда не хотел, — покрытая испариной лысина слегка покачивается в такт затруднённому дыханию.       Эрен вздыхает коротко, похлопывает парня по плечу и криво улыбается.       — Ну кто виноват, что ты, говна кусок, алкоголь мешал, м? — Конни всхлипывает и кивает усерднее. — Тебя посадить на такси?       — П… премного буду благдарен.       — Адрес говори.       — Вокзальная… четыре, перед тату-салоном. Ох, бля…       Эрен щёлкает ногтями по экрану, хмурится, жует губу, придерживая Конни, склонившегося ему колени. Нога подергивается в такт потоку скачущих мыслей.       — Так, не блевать. Не блевать. Все. Пять минут. Пошли, воздухом подышишь.       Накидывает на плечи слишком легкий для зимы анорак и силком тащит сизое тело по ступеням вверх.       Когда такси отъезжает, Эрен садится прямо на мостовую и сжимает руками шумящую голову. Сам-то он тоже хорош. Налакался, как собака. Но с Конни иначе и не бывает, назвался панком — бухай каждый раз, как в последний. Только каждый раз не последний, и все повторяется и повторяется. Он пробует отвертеться, но все это лишь жалкие отмазки для себя самого. «Ребята, я сегодня не пью, но посижу с вами, никаких проблем. Ну разве что одно пиво пропущу, и все, и больше ничего, честно». А через час его уже нет, он вливает последнюю каплю в забитое под завязку сознание, роняет зажигалку и падает на колени, споткнувшись о собственные ноги. Ну или выворачивается наизнанку в ближайшем туалете. Пересчитывает монетки в карманах, стоя посреди круглосуточного магазина. Это все не важно, пусть Крис бледнеет, Саша звонит посреди ночи и умоляет его пойти уже спать, а Имир брезгливо сбрасывает входящие в дискорде. Лишь бы бесконечный пиздеж в голове прекратился, лишь бы не слышать, не думать. Дома он отрубается сразу, отрабатывает день и снова пьет. По будням немного, как и раньше, всего пару-тройку шотов, зато в выходные отыгрывается по полной.       Сегодня они надрались вдвоем, потому что девки слились, как часто бывает в последнее время. Последнее время…       Еще в январе, вроде, собирались нормально, обсуждали новости, работали над проектом, болтали о всяком, а потом что? Пока что Эрен не понял, от чего бежит Конни, у которого, кажется, все хорошо. Он же не просто записывает дома в гараже второсортное говно, он музыкант, выступает, пусть не собирает стадионы, как какие-нибудь Тропикал Фак Сторм, но все же, есть своя аудитория, на их страницу на Саундклауде подписано чуть больше тысячи человек. Свой стиль, безусловно, очень обещающий, эпатажный вокалист, при ближайшем рассмотрении, конечно, слегка поблекший, но никто не идеален. Красивая готичная лоли с бас-гитарой. Что не так? Он не хочет знать, но все равно вяло спрашивает иногда, чтобы отвлечься, чтобы заполнить ожидание благословенного отупения, когда мышцы расслабляются, лицо начинает стекать вниз, к креветкам в панировке, и на все вокруг накладывается потрясающий аудиовизуальный фильтр тотального похуизма.       С другой стороны, если сам Эрен хлещет все, что горит, с определенной целью, не факт, что так делают и остальные. Они просто пьют вместе, не говорят даже о работе, лишь о каком-то дерьме типа «летом планирую поехать в отпуск в Амстердам, ну ты понял, ага, кексы с травкой, девушки всех сортов, мне нужно вдохновение». Или «терпеть не могу яичницы, лучший завтрак это тост с джемом, и хули ты мне на это скажешь». Или «так вы правда встречаетесь?», брошенный вскользь на прокуренной кухне.       На этом вопросе Эрен раздавил голыми руками стакан и почти хлопнулся в обморок, ну во всяком случае, так рассказывали очевидцы.       Позже Эрен все-таки поговорил с Конни с подачи негодующих и напуганных девочек, заспамивших ему всю личку, и, хотя Конни не совсем догонял, почему это он извиняется и за что конкретно, с некоторым сомнением в правильной очередности происходящего все же попросил прощения, сославшись на проклятое пойло и недодуманные слова. Эрен извинения принял, в ответ сказал, что сожалеет о содеянном и надеется, что не слишком сильно его отделал. Конни хмыкнул, допил пиво, стукнул стаканом о стол и возвестил, что Эрен бьет как баба. Во второй раз они подрались прямо там же, в квартире — Конни сломал о спину Эрена раскладной стул, Эрен окунул его головой в раковину и включил горячую воду, попутно отхлестав по заднице сложенным втрое зарядным кабелем. Нетривиальность выбранных методов и неожиданное удовлетворение от столь простого, но действенного способа моральной и физической разрядки создали между ними почти панибратские отношения, обильно скрепленные дальнейшими возлияниями.       Эрен никуда не сдвинулся из вырытой себе могилы, лишь сменил ЛСД на дешевые коктейли во все таком же бесцельном саморазрушении. Выкинул гирлянды и прикупил облезлый халат со стойким ароматом немытого тела. И самое отстойное, что он это понимает.       Отвратительно.       А ведь все было так близко.       Тогда во дворе, когда Эрен отвлёкся, чтобы врезать Конни, Леви кашлянул, забрал пальто и уехал, на прощание сказав Саше, что лучше запастись салфетками и водой и прогуляться в курилку для персонала. Разнимала их Крис, ожесточенно, как кошка, вцепившись в Эрена и буквально повиснув на его шее. Эрен подныривал под ее руки и бил Конни быстро, молча и сильно, метя в торс и ноги и избегая лица. Конни старался блокировать, но получалось плохо: он пропустил удар в голень и теперь прихрамывал, согнувшись и боком стараясь уйти из зоны покрытия эреновой ярости. Не виси на нем Крис и еще не отринутый облик социального животного, Эрен бы впечатал Конни лицом в асфальт. Стоявшая в стороне Имир оглядывалась в поисках камер и насвистывала незатейливую мелодию, старательно удерживая причитающую и вырывающуюся Сашу, которая, кажется, плакала. В какой-то момент Конни заскулил, и Эрен отшатнулся, потерял равновесие и упал, утянув за собой подругу. Имир с трехэтажным каскадом мата бросилась к ним, подняла Крис на ноги, злобно пнула Эрена в ребра и, не взирая на протестующие вопли, увела обеих девушек обратно, бросив:       — Счастливо оставаться, мудак.       Все заняло меньше пары минут.       С тех пор Леви на связь не выходит, а Эрен никак не может собраться с мыслями и протрезветь достаточно, чтобы позвонить и задать тот же вопрос еще раз. В целом ясно, что будь тот за, он бы уже сообщил об этом. Хотя бы написал. Нужно принять отказ и, может быть, пока еще не слишком поздно, заслать Сашу поговорить с Леви насчет музыки. Откажет — значит, откажет. В глубине души Эрен готов даже к тому, что выпестованная им игра лишь причуда, умственная гимнастика, которой не суждено родиться. Он так устал от себя и всего, что делает. Это было бы так освобождающе.       Эрен сплевывает густую горькую слюну с привкусом металла, оттирает кровь из прокушенной губы, собравшуюся на подбородке темным сгустком, делает пару шагов в одну сторону, потом в другую. Марево рассеивается, ему резко становится холодно и пусто. Конни лежит на боку и рассматривает свои ногти.       — Вставай давай, — протянутая рука все еще дрожит от адреналина.       — Молочный пунш, горячий, — смятая купюра ложится на стойку, и Эрен трет лицо ладонями, садясь на барный стул. Конни вяло возмущается:       — Какой… блядь… Какой молочный?..       — Да завали ебало, — отмахивается, принимает стаканы и кивает, — пей давай. Это ром с молоком и специями. Ты на асфальте ледяном сколько пролежал?       Они делают по глотку, Эрен морщится от саднящей боли во рту.       — Братан, — Конни чмокает неразборчиво, подпирает голову рукой, — ты зншь…       — Чего? — почти прикусывет язык. «Чего» — из чужого лексикона.       Конни не замечает осечки, делает несколько неглубоких вдохов и не спеша договаривает удивительно четко:       — Ты знаешь, я правда очень хотел познакомиться с самим ебейшим Аккерманом. Но… — разводит руками, все еще не видя лица Эрена, — вижу, что он на коротком поводке.       Эрена передергивает.       — Какой же ты дегенерат, Конни. Сука, поводок? А?       По утрам он смотрит в низкое небо, сидя перед офисом на бордюре, курит и снова принимает решение не сдаваться так просто. Слишком много сил и времени вложено. Нельзя так. Однако запала хватает меньше, чем на сутки, и снова все зацикливается, ползет проторенными складками, и вечером он моргает покрасневшими от усталости и марихуаны глазами, покачиваясь в кресле и грызя деревянную ручку чайной ложки. Остановившийся во времени, замороженный и никчемный.       Я так по тебе скучаю.