Не лечится

      Понедельник — день тяжёлый. Обычно в самом начале недели в больницу тянулись не только те, кому было назначено на повторный приём с четверга, но и те, что умудрились заболеть и в выходные.       Посетив в первой половине дня несколько пациентов на дому, а после обеда приняв вереницу страждущих, Александр Юрьевич почувствовал себя выжатым, как лимон.       Но, кажется, такие ощущения испытывал только он. Остальной персонал больницы, от главврача до санитарок, были чем-то взбудоражены и суетились с самого утра. Большинство из них переглядывались, перемигивались, а женская половина массово наводила красоту.       Повод выяснился под конец рабочего дня. Полянский задержался, сортируя вечный завал бумаг, и пришёл в гардероб за ветровкой одним из последних. Точнее, так он думал, шагая по опустевшей в вечерний час больнице.       Едва открыв дверь в приёмную, где в смежном помещении располагалась гардеробная для персонала, Александр Юрьевич понял, что почти все сотрудники больницы собрались здесь.       Несмотря на небольшую тесноту и стулья, стоящие впритык, коллеги весело проводили время за сытно накрытым столом. Салаты, нарезки, разносолы, алкоголь… Запахи еды смешивались в дикую какофонию с разнообразным женским парфюмом. Духота стояла невообразимая.       — Александр Юрьевич? А мы думали, ты уже ушëл, — нагло ухмыльнулся эндокринолог. Молодой холостяк заслуженно считался первым женихом в их коллективе. — У меня день рождения. Решили посидеть, отметить.       Теперь стало понятно, почему все женщины с самого утра прихорашивались и суетились. Наверняка и стол помогли организовать. Не виновник же торжества резал тазики Мимозы и крабового?       — Мои поздравления, — сухо сказал терапевт, стараясь не замечать пары десятков взглядов, изучающих его, как лягушку при препарировании. — Я только за одеждой зашёл.       — Александр Юрьевич, но мы правда думали, что вы ушли, — подала голос главврач, которая вяло, но всё же старалась сглаживать конфликты. — Не то чтобы вас не пригласили, мы просто…       — Забыли, — подсказал Полянский, снимая свою ветровку с плечиков. — Или не захотели. Это нестрашно. Как в первом, так и во втором случае.       — Нет, ну если ты очень хочешь, — вальяжно протянул именинник, закидывая оливку в рот, — то можешь остаться.       Терапевт вспыхнул. Надоело. Обрыдло это отношение, вскользь брошенные взгляды и слова. Хоть правда бросай всё и уезжай.       — Нет. Не хочу. Сказать по правде, я тороплюсь. Всего доброго, — проронил он, стараясь выглядеть действительно занятым и равнодушным, и вышел в коридор. За спиной раздалась пара неразборчивых комментариев и взрыв хохота.       Настроение испортилось окончательно. За годы работы он привык, что его редко зовут на такие корпоративные посиделки, и не ждал приглашения. Но всё-таки каждая демонстрация того, что он человек третьего сорта, ощутимо расстраивала.       Выйдя на улицу, Александр Юрьевич с удовольствием вдохнул вечернюю прохладу и направился в сторону парка. Наверняка короткая прогулка принесёт умиротворение, а заодно благотворно повлияет на сон.       Короткий автомобильный гудок, совсем немного похожий на кошачье мяуканье, заставил его подпрыгнуть на месте, выдернув из задумчивости.       — Эй, док! Привет! Ты чего так поздно сегодня? Я тут чуть не состарился! — Матвей, опустив водительское стекло, радостно помахал рукой.       — Соколов! Вы что тут делаете? — прошипел Полянский, нервно оглядываясь.       — Калымлю. Сечëшь? — Матвей хитро прищурился, пошарил рукой по соседнему креслу и ловко закинул на крышу шашечки. — Машинку вызывали? Карета подана. Прыгай и погнали!       — Вы опять за старое? Мы же с вами уже всё выяснили! Сколько можно повторять? Хватит за мной таскаться! — возмутился терапевт и поймал себя на том, что, несмотря на свои слова, сел в салон и пристегнул ремень. А ведь хотел отказаться и пройтись пешком!       — Вот так бы сразу, — улыбнулся Матвей, трогаясь с места. — А то снова бы два часа на обочине болтали, пока ты не согласишься. Я в этот раз, видишь, подготовился! Шашечки заранее припас, полный бак заправил. И сколько бы ты ни ругался, я не отстану. Я как репей!       — Отвезите меня, пожалуйста, домой, — тихо попросил Полянский, невидящим взглядом смотря в окно. Его тоска сегодня имела такую высокую концентрацию, что даже дурашливость Матвея не могла её ослабить.       — Что-то случилось?       — Нет. Просто настроения нет.       — Вот когда настроения нет, нужно развеяться. Забыться и отвлечься. Давай прокатимся? Или хочешь, давай махнëм в районный центр? Час туда и час обратно. Сходим в боулинг или в баре посидим, — Матвей воодушевлëнно посмотрел на своего спутника, но тот остался безучастным. — Я тебя всё равно в таком состоянии не оставлю. Так что выбирай.       — Не хочу. Не знаю, поймëте ли вы моё настроение, но хочется статичного состояния.       — Типа, покоя?       — Ну, можно и так сказать.       — Тогда поехали на заброшенное поле. Тут недалеко. Там простор и красота. Посидим в тишине, позалипаем. Хотя бы на полчаса. Хочешь?       — Меня дома Бантик ждёт, — с сомнением произнëс Полянский. — Хотя, еды и воды у неё с запасом, но всё равно мне…       — Док, держись! — весело крикнул Матвей, прибавляя скорость. — Аварийная ситуация! Руль заклинило! Вот это совпадение, прикинь? Снова в сторону твоего дома не поворачивает. Только в сторону поля.       Полянский только закатил глаза и фыркнул что-то про шутов гороховых, а Матвей, чрезвычайно довольный собой, хитро посматривал в его сторону и улыбался.       Настроение Соколова, видимо, было прекрасным. Настолько, что он начал подпевать песням, льющимся из магнитолы и отбивать пальцами по рулю ритм. Странно, но Александра Юрьевича это не раздражало, а скорее забавляло. Неожиданно для себя он тоже начал улыбаться.       — А вы неплохо поëте, — признал он спустя несколько музыкальных композиций, где Матвей выступал на подпевках.       Услышав комплимент, Соколов расцвëл и прибавил звук — и у себя, и у магнитолы. Он пел без стеснения, с тем дурашливым артистизмом, который присущ только свободным от комплексов людям, и получал удовольствие от всего происходящего.       Зверь по имени Ласточка медленно полз по разбитой дороге в сторону окраины. Центр города, частный сектор и даже гаражи уже остались позади. Впереди раскинулся далëкий горизонт, соединявший багряное небо и бескрайние поля средней полосы России.       Закончив подпевать очередной композиции, Матвей переключил плейлист дальше и с энтузиазмом подхватил следующего исполнителя.       Полянский, небольшой любитель современной музыки, поморщился. Мелодия хороша, ударные вне всяческих похвал, но вот это популярное сейчас исполнение… Гнусавое, со скомканной дикцией и с нарочито «съеденными» окончаниями слов. Терапевт не понимал такого вокала, но был готов слушать что угодно в исполнении Матвея. Тем более, Соколов не пытался подражать оригиналу и пел нормально: Детка я перегорел как лампочка. Ждёт тебя во дворе твой папочка. Детка мы пепел теперь от беламоре амор. Я в нее больше не верю в эту амор-амор.       Терапевт нахмурился. Возможно, он что-то не расслышал. Или неверно понял. Вот в чём преимущество иностранных песен: если не знать языка, смысл не мешает воспринимать песню как музыкальную композицию. Классные были деньки, я не забуду наверно В наших глазах огоньки, ярче всех звёзд вселенной. Как мы ходили в кино, ты была в белом платье. Таяли как эскимо, в нежных, но крепких объятиях. А потом вдруг холода, А ведь любовь — вода, Стала как лёд навсегда. Детка я перегорел как лампочка. Ждёт тебя во дворе твой папочка. Детка мы пепел теперь от беламоре амор. Я в неё больше не верю в эту амор-амор.       Горло перехватило спазмом, а в голове появилось дурацкое видение, будто Соколов поёт это осознанно и сообщает о разрыве. После всей своей настойчивости и безрассудного оптимизма эти слова казались обидными. Александр Юрьевич отвернулся к окну, стараясь сосредоточиться на пейзаже, а не на смысле того, что пел Матвей.       Что ему пел Матвей. Детка, ты только не плачь! Да мы слегка облажались. В мире полно неудач, Но мы же как-то справлялись. Дальше идёшь без меня, Главное чтоб не по краю. Ты же родная моя, Ты же моя родная. И я всегда помогу, я никуда не бегу. В сердце те дни сберегу. Детка я перегорел как лампочка Ждëт тебя во дворе твой папочка Детка мы пепел теперь от беламоре амор Я в нее больше не верю в эту амор-амор.*       — Давай, док, подпевай! — с задором пригласил Матвей, перекрикивая магнитолу. Он буквально пританцовывал в кресле, качая головой и поводя плечами, а Полянский чувствовал, что ему очень плохо. И физически, и морально. Сил на то, чтобы хоть что-то ответить не осталось. — Эй, ты чего? Всё нормально?       — Да, — выдавил из себя терапевт, не поворачивая голову.       Соколов выключил песню и плавно остановил машину на обочине. Сбоку от них раскинулось море травы, слабо шевелившееся от лëгкого ветерка.       — Ну я же вижу. Что случилось?       «Ничего», — хотел ответить Полянский, но вместо этого спросил:       — А вы тоже перегорите? — какая-то тупая безысходность навалилась на него с тяжестью гранитной плиты.       — Чё?       — Вы тоже перегорите, как лампочка, Соколов?       — Э-э… Док, ты чего? Это же просто песня. Весëлая. Музыка прикольная. Ты на свой счёт, что ли, принял? — с изумлением уточнил Матвей.       — Нет, — буркнул Полянский, смотря в окно. Он корил себя за эту вспышку, но отмотать время назад не мог. Конечно, глупо было так настойчиво пытаться отвадить Соколова, а потом расстроиться из-за случайно услышанной песни.       Просто всё сложилось в кучу: усталость, хмурое настроение, отношения с коллегами, ожидание того, что однажды Матвей просто исчезнет, не попрощавшись… Вот и вспылил. Зря, конечно.       Соколов молчал, будто внутренне к чему-то прислушиваясь. Наконец он произнёс:       — Слушай, у меня странное ощущение.       — Какое?       — По поводу этой песни. Точнее твоих слов.       — Простите, Соколов. Признаю, я погорячился и…       — Нет-нет. Всё нормально. Просто у меня ощущение, что ты сказал что-то важное, а я не могу понять, что. Дурацкое чувство. Знаешь, как когда сон пытаешься вспомнить, а не получается, — задумчиво откликнулся он.       Полянский с любопытством посмотрел на своего водителя. Интересно, что ему там показалось? Сам Александр Юрьевич ничего конкретного не имел в виду. Просто вспышка раздражения — не более.       — Не знаю, Соколов. В любом случае, я прошу прощения за свою несдержанность.       — Да ну, проехали. Хотя я теперь буду пытаться поймать эту ускользнувшую мысль. Слушай, а какую музыку слушаешь ты? — Матвей развернулся всем корпусом и закинул согнутую руку на подголовник. В сумраке его глаза поблëскивали, отражая синюю подсветку магнитолы.       — Кажется, мы хотели посидеть в тишине, — насмешливо фыркнул Полянский. Он никогда и никому бы не признался, что ему нравится разговаривать с Матвеем. — Но если вам так интересно, Соколов, то я люблю более классическое звучание.       — Типа, Моцарта или Баха?       — И их тоже, конечно, но больше всего меня привлекают современные баллады и инструментальные композиции. Например, мой фаворит — очень выдающийся исполнитель Дэвид Гаррет, скрипач. Поищите в интернете при случае. Я часто слушаю его произведения и даже на телефоне есть пара треков. Когда-то хотел поставить на звонок, но для хорошего звучания нужна соответствующая акустика. Иначе получается эффект «К Элизе» Бетховена, которую нещадно опошлили писком музыкальных шкатулок.       Матвей внимательно слушал и не перебивал. Кажется, ему на самом деле было интересно, чем живёт и дышит Полянский.       — А давай послушаем?       — В смысле?       — Ну, ты говоришь, что на телефоне есть?       — Да.       — Ну вот давай подсоединим к магнитоле и послушаем? У меня провод есть.       Полянский замялся. Он был не против, чтобы Матвей познакомился с творчеством немецкого скрипача, но давать кому-то в руки свой телефон? После того случая, когда его фотографии на чужом мобильном разлетелись по всему городу?       — Поищите лучше в интернете. Очень много композиций в свободном доступе.       — Так мы на окраине. Тут и связь-то еле ловит, а интернета вообще нет. — Александр Юрьевич молчал, нервно постукивая пальцем по колену. — Ну же, док? Чего ты боишься? Это же я.       — Не боюсь, а опасаюсь. Опасаюсь вашей очередной дурости, Соколов.       — Да брось! Ну что я с твоим телефоном сделаю? Давай, не дрейфь! Дай приобщиться к прекрасному! — Матвей протянул руку и очаровательно улыбнулся, поиграв бровями. У терапевта внутри что-то дрогнуло. Отказать было невозможно.       — Ладно, Соколов, держите, — терапевт ввёл пин-код, снимая блокировку, и включил нужный плейлист. — Иногда у меня такое ощущение, что вы меня приручаете. Потихоньку, помаленьку, но стоите на своём, и хоть кол на голове теши.       — Так и есть, — хохотнул Матвей с довольным видом и занялся подключением. — Готово. Вот эта?       — Да. «Stop crying your heart out»**. Моя любимая, — с тихой улыбкой произнёс Александр Юрьевич, ловя последние багряные отблески на небосводе. Мелодия, которую он мог узнать с пары тактов, звучала совсем по-новому в машине Матвея. Рядом с ним.       — Хм. Интересно. Необычно только, что без слов.       — Слова тут не нужны. Слушайте скрипку, Соколов. Она тут очень «говорящая», — безмятежно отозвался Полянский, избегая смотреть на своего водителя, но невольно зацикливаясь на атмосфере и наслаждаясь любимым произведением.       Совсем скоро мелодия закончилась, но Матвей, будто прочитав желание доктора, поставил её на повтор. Александр Юрьевич поймал себя на мысли, что начал расслабляться. Невзгоды прошедшего дня отступали и даже дышать становилось легче. Долгожданное спокойствие плавно окутало терапевта, баюкая, как ребёнка.       — Док, и вот он тебе нравится?! — с возмущением воскликнул Матвей, разбивая вдребезги всю атмосферу.       — А?       — Я погуглил, как он выглядит, этот твой Дэвид Гаррет. Я-то думал, ему сто лет в обед, ползает по сцене со смычком наперевес, а он же мужик молодой. И здоровый, как лось, — Матвей показал экран своего телефона с многочисленными фотографиями светловолосого скрипача.       — Вы же говорили, что интернет тут не ловит?       — Заработал, — отмахнулся Соколов и снова вскочил на свою лошадку. — И вот этот слащавый немец тебе нравится? С таким пидарским хвостиком и накрашенными губами? Серьёзно?       Полянский закашлялся, пытаясь одновременно замаскировать смешок и смущение.       — Соколов, а вы не думали, что с такими доводами не совсем по адресу?       — Да не, у тебя нормальный вкус! Не можешь ты тащиться от такого, как этот Дэвид! — убеждëнно заявил Матвей, не отрываясь от экрана. Он настолько пристально рассматривал фотографии, будто взглядом хотел нанести ощутимый вред их владельцу.       Неожиданно Александру Юрьевичу стало смешно. Неужели то, что он сейчас наблюдает, есть не что иное, как ревность? Удивительно. Его никогда не ревновали.       — Мне нравится музыка, Соколов, а не исполнитель! Сколько при этом лет музыканту, как он выглядит и красит ли губы мне абсолютно без разницы!       Матвей молчал, хмуро пролистывая всё новые и новые фотографии и явно размышляя над прозвучавшими словами. Как выяснилось, интернет у него работал отлично.       — Док, а мне бы пошёл хвостик? — неожиданно спросил он совсем другим тоном.       — Вам и так хорошо.       — Ну, а было бы лучше?       — Соколов, ну что вы придумываете? Зачем вам отращивать волосы, если вы только что нелестно отозвались о подобных причёсках.       — Ну тебе же нравится, — упрямо отозвался Матвей.       — Вы хотите изменить свою внешность, чтобы нравиться мне? — где-то в переносице стало горячо. Наверное, с годами Полянский становился сентиментальным.       Матвей молчал, в ожидании ответа.       — Кхм, Соколов… Повторюсь, мне нравится музыка, а не музыкант. А вы хороши сами по себе. Таким, какой есть. Вы симпатичный, отзывчивый, сострадательный и смышлëный, как бы ни старались доказать обратное, — терапевт позволил себе тонкую улыбку. — У вас настолько много достоинств, что менять что-то, особенно против своего желания, не стоит. Вы и так мне… — он осëкся, понимая, что чуть не сболтнул лишнего.       Матвей вздохнул, закрыл вкладки с фотографиями и убрал телефон в карман. Его серьёзное выражение лица будто говорило о том, что он пытается договориться сам с собой.       — Ладно. Я понял. Мелодии эти и правда ничего, док. Жаль, я так не умею и не могу помузицировать так для тебя.       — Бросьте, Соколов. Если уж вы решите для меня сыграть, то уверен, вас ничто не остановит, а результат всех затмит. Но это не значит, что нужно петь мне серенады под окном, — поспешно прибавил он.       — Я бы сходил с тобой на концерт.       — В другой жизни — возможно. Не в этой.       — Так жизнь одна, — необычайно серьëзно произнëс Матвей. — Ты, как врач, должен знать. Если не в этой, то никогда.       — Я в курсе, — устало отозвался Александр Юрьевич, проигнорировав последнюю фразу. Его и так не покидало ощущение, что он зря проживает свою жизнь. — Поехали домой?       Матвей кивнул и завёл мотор Ласточки. Он не заметил, как окаменело лицо Полянского, который сам испугался своих слов. «Поехали домой» прозвучало так естественно и правильно, что становилось страшно.