Не лечится

      Всё происходящее Полянскому определенно не нравилось. С каждым днём Матвей становился всё ближе, прорастая в его жизни с мягкостью и упорством пшеничного ростка. Незаметно, шаг за шагом, он приручал доктора к своему присутствию и нескончаемой болтовне. Спустя совсем немного времени после их первой встречи Александр Юрьевич уже ловил себя на мысли, что скучает в одиночестве и ему не хватает дурашливого балагура. Притворно поворчать в сторону Матвея, скрывая свою симпатию, стало потребностью.       И это было плохо. Очень плохо.       Весь образ жизни отчасти добровольного изгоя, с таким трудом вылепленный за долгие годы, постепенно рушился, камень за камнем.       В общем-то, это было бы не страшно, если бы не твёрдая уверенность Полянского в том, что Матвею рано или поздно надоест за ним бегать. Терапевт считал, что со временем Соколов просто наиграется и уйдёт. А очередного исчезновения человека, который стал ему дорог, Александр Юрьевич бы не выдержал.       Хорошо ещё, если после своего ухода Матвей сохранит их общение в тайне. Или хотя бы не вступит в ту толпу, из которой доносится презрительное фырчание и косые взгляды. Хотя предрасположенности к подобному пока не наблюдалось, опасения прочно засели в голове доктора, и никакие логичные доводы не могли изменить ход его размышлений.       Зато удалось избавиться от страха, что это всего лишь затянувшийся розыгрыш. Насколько Полянский понял, Матвей и правда уверовал в свою гомосексуальность.       Конечно, если бы они с Соколовым познакомились на отдыхе в каком-нибудь далëком и незнакомом городе, то прекрасно провели бы время и разъехались в разные стороны, чтобы больше никогда не встретиться. Но заводить интрижку в родном городе, где он и так на особом счету… Даже птичка в своём гнезде не гадит.       А Соколов всё чаще караулил его после работы, чтобы отвезти домой и время от времени позволял себе невинные жесты вроде чересчур длинного рукопожатия.       Каждый раз Полянский клялся себе, что это в последний раз, а в следующий он непременно найдёт в себе силы сказать уверенное «нет» на такие поползновения. Но вновь и вновь он нарушал свои обещания.       Максимум, на что хватало его воли — это не отвечать на прикосновения Соколова и сохранять незаинтересованный вид, поддерживая глупую легенду о фригидности. Но это требовало колоссальных усилий.       Как назло, Матвей зацепился за идею переезда и уже несколько раз предлагал обсудить варианты. Он мог без устали рассуждать о том, какой город лучше выбрать, какие объекты инфраструктуры им нужны в первоочередном порядке и кто будет заправлять пододеяльник. Иногда подобные утопичные разговоры уносили Александра Юрьевича в светлые мечты, а иногда раздражали из-за того, что все эти планы были не реальны.       Лишь однажды, когда Соколов вообще-то молчал в отношении их нового места жительства, терапевт не смог определиться со своими эмоциями.       В тот вечер Матвей, закинув на крышу Ласточки шашечки, снова встретил Полянского после работы. Они мирно доехали до дома, обсуждая прошедший день и распрощались, вполне довольные друг другом. Конечно, Соколов пытался напроситься на кофе, но Александр Юрьевич, вопреки своим желаниям, всё-таки смог отказать.       Едва зайдя в подъезд, он понял, что этот вечер принёс очередной неприятный сюрприз. Сине-белые стены оказались разрисованы мелом. И всё бы ничего, но у художников хватило фантазии только на примитивные изображения членов. К счастью, хотя бы не было надписей.       Непонятно, намекало такое творчество на Полянского, или это было простым совпадением и результатом развлечения молодëжи, но Александр Юрьевич принял всё на свой счёт.       Переодевшись и быстро накормив Бантика, он вышел из квартиры уже в резиновых перчатках, с ведром горячей воды и тряпками. Мел оттирался хорошо, но оставлял за собой белесые разводы, которые приходилось вытирать насухо.       Едва Полянский отмыл пару рисунков, как дверь подъезда хлопнула и появился Матвей. Конечно, он уже успел уехать, так и не получив приглашения на кофе, но решил попробовать прорваться в гости ещё раз. Видимо хитрюга справедливо полагал, что если стоять непосредственно на пороге квартиры, то в чашке горячего напитка ему не откажут.       Но вместо того, чтобы застать Полянского во время вечернего отдыха с Бантиком в руках, Матвей увидел его в роли уборщицы.       Александр Юрьевич постарался сделать вид, что никого не замечает, мечтая, чтобы свидетель его унижения исчез. Он продолжил монотонно возить тряпкой, отжимая её с гулким бульканьем, и только бордовые уши выдавали его смущение с головой.       Матвей не отличился подобным спокойствием. Он начал возмущаться и доказывать, что Полянский абсолютно ни при чём. Предлагал вызвать для уборки дворников ЖКХ или вообще оставить, как есть, но не принимать подъездное творчество на свой счёт.       С трудом, но Александру Юрьевичу удалось доказать, что независимо от того, кому было посвящено такое творчество, пересуды в любом случае будут. А если живопись останется красоваться на своём месте, то язвительные разговорчики ещё и затянутся.       Явно несогласный Матвей выслушал, нахмурив брови, а после молча взял вторую тряпку и начал мыть стену с другой стороны. Он не доказывал свою точку зрения и не нудел о гордости. Он помогал, а все протесты терапевта просто игнорировал.       — Док, ты же знаешь, о чём я сейчас думаю? — только спросил он, стараясь держать руки выше, чтобы грязная вода не стекала к локтям.       — Знаю, — тихо отозвался Полянский. Он действительно будто слышал голос Соколова, который в очередной раз поднимал тему переезда из городка, где каждый житель традиционно считал своим долгом выразить своё «фи» в отношении доктора. На самом деле Матвей молчал, только с остервенением возил ветошью по стене, но Полянскому было от этого не легче.       Вдвоём они справились намного быстрее. Едва зайдя в дом и помыв руки, Соколов вздохнул и шагнул к хозяину дома. Он просто обнял Александра Юрьевича, погасив его первый порыв вырваться. Матвей держал его в своих объятиях несколько минут, легко поглаживая по спине.       Всё это время Полянский чувствовал себя ребëнком, которого защищает кто-то большой и сильный. От этого ощущения в глазах пекло, а нос заложило, но он не позволил себе проявить слабость. Просто безо всякого сексуального подтекста наслаждался тем, что прижат к твëрдому горячему телу, и понимал, что сейчас тот самый драгоценный момент, когда он не один против обстоятельств или их последствий. С сожалением отстранившись от Соколова, доктор снова нацепил свой обычный вид: холодный и равнодушный.       После этого случая, когда Матвей не только словами, но и делом показал, что готов встать рядом во всех смыслах, всё стало ещё хуже.       Полянский не только видел неугасающий энтузиазм Соколова, но и сам начал чувствовать абсурдное желание довериться, чтобы получить свой кусочек счастья. Нет-нет, а мелькали в голове запретные мысли о том, что возможно, только лишь возможно, у них с Матвеем могло бы что-нибудь получиться.       Лучшим решением в этой ситуации казалось прекратить всё происходящее. Одним ударом обрубить все нити, которыми они успели переплестись. Да, это будет болезненно, но лучше сейчас, чем умирать от боли потом, когда Матвей уйдёт сам. Ведь у него целая жизнь впереди. Яркая и, несомненно, счастливая жизнь.

🌵🌵🌵

      — Док! Эй, док! Подожди! — послышался слегка запыхавшийся голос Матвея. — Ты куда? Я ждал, а ты как будто… Ау, слышишь меня?       Александр Юрьевич внутренне собрался, глубоко вздохнул и остановился. Конечно, трусливая идея просто игнорировать Матвея провалилась. Соколов не станет молча искать намëки и толковать взгляды. Ему нужна конкретика. Возможно, последний раз провести с ним несколько минут, пока они едут до дома, не слишком малодушный поступок?       — Добрый вечер, Соколов.       — Привет! Ты всё, отработал? Завтра выходной? Пошли в машину, подкину до дома. Я тебя ждал, но отвлëкся и чуть не пропустил. Ты куда втопил, как на пожар? Как дела? Как день прошёл? — Матвей радостно улыбался, но взгляд приобрёл настороженность, будто что-то предчувствовал.       — Благодарю, всё хорошо, — Полянский прошëл вслед за Матвеем, сел в салон и пристегнул ремень. — Кхм… Соколов, я бы хотел с вами поговорить.       Улыбка Матвея, усевшегося на водительское место, померкла. Он нахмурился и подозрительно посмотрел на врача. Откинувшись на спинку кресла, Соколов вытянул руки и беспокойно побарабанил по кожаной оплëтке руля. Несмотря на то, что его вид был расслабленным, сразу становилось понятно, что внутренне он подобрался.       — Как-то мне не нравится твой тон.       — Кхм… Соколов, я бы хотел, чтобы вы больше ко мне не приходили. Пешком, на автомобиле, на велосипеде или каким-либо другим образом. Вам нужно сосредоточиться на своей жизни и выкинуть из головы всë то, что вы себе успели напридумывать. Пожалуйста, услышьте меня, — сказать, что Александр Юрьевич чувствовал себя ужасно — не сказать ничего. Он понимал, что, вероятно, делает Матвею неприятно, но и сам внутренне скулил от отчаяния. И всё же лучше так — одним махом. Соколов немного погрустит и увлечëтся кем-нибудь ещё. А сам он… Неважно. Как-нибудь переживёт.       — И с чего вдруг такое пожелание? — процедил Матвей, смотря на доктора тяжёлым взглядом. Пальцы до побелевших костяшек сжали руль. Синие вены ярко проступили под сухой кожей.       — Ну вы же умный молодой человек. Вы всё прекрасно понимаете. Наше общение ни к чему не приведëт. У вас впереди долгая и яркая жизнь. Вы только начинаете свой путь, и надеюсь, что всё-таки он проляжет в стороне от гомосексуальных отношений и связанных с ними трудностей, а я…       — А что ты?! Ну что ты? — перебил Матвей, мгновенно заводясь. Его грудь тяжело вздымалась, и Полянский на миг подумал, что его сейчас ударят. Подбородок окаменел. — Не достоин? Не заслужил? Или сегодня какой-то другой загон? Где ты понабрался этих своих комплексов?!       — Это всё неважно, Соколов. Я решил, что…       — Ты решил? Ты?! В одиночку? А меня спросить не захотел? Нет? А и правда, на хрена Матвейке что-то решать, верно? Он же мелкий. Глупый! Да какого хрена, док?!       Александр Юрьевич во все глаза смотрел на переменившегося Соколова. Обычно дружелюбный и миролюбивый, сейчас он выглядел агрессивно и даже устрашающе. Красивые губы сжались в тонкую линию. От стального взгляда, на дне которого плескался жидкий азот, у терапевта поднялись волосы на затылке, а внутри всë заледенело. Хотелось сделать что угодно, лишь бы прежний дружелюбный Соколов вернулся.       — Матвей, не кричите! Хоть мы и в машине, но повсюду люди, и…       — О, я стал Матвеем? Как приятно, — ядовито протянул Соколов и тут же рявкнул: — Да похуй мне на твоих людей! Плевал я на их мнение с высокой колокольни! Ты для себя живёшь, или для них?       — Но наш разговор могут услышать. А если заглянут в салон и увидят вас рядом со мной, то…       — Да блямба, док!!!       — Я, пожалуй, пойду, — вздохнул терапевт. Всё, что нужно, он сказал. Ругаться дальше смысла не было. Только нервы трепать и себе, и Матвею.       Полянский уже взялся за тонкую хромированную ручку, как услышал грозный рык:       — Сидеть!       А в следующий момент зверь по имени Ласточка взревел всеми лошадьми под капотом и подняв тучу пыли, с пробуксовкой сорвался с места. Полянского мотнуло в сторону и сразу назад, по инерции вжимая в спинку кресла.       — Что вы делаете? Остановитесь немедленно! — крикнул терапевт, пытаясь удержать равновесие в рыскающей машине. Руки машинально пытались найти опору. Он посмотрел на сцепившего зубы Матвея, исподлобья смотрящего на дорогу, но тот не торопился давать пояснения.       Парк, окраины и знакомые пейзажи стремительно проносились перед глазами. Чтобы не так сильно мотало, пришлось пристегнуться, и, почувствовав поддержку ремня, Александр Юрьевич неожиданно успокоился. Ну не убьёт же его Матвей. Не тот характер… В конце концов, не вываливаться же из салона на полном ходу?       Через несколько минут бешеного калейдоскопа из перекрëстков город остался позади. Ласточка уверенно шуршала шинами по старой гравийной дороге, оставляя за собой короткий пыльный след. По сторонам расстилались заброшенные поля с буйно цветущей зеленью. Полянский не был экспертом по местной периферии, но, насколько он помнил, вперёди ничего не было. Когда-то влачили своё существование несколько деревень, но жителей давно расселили, и в лучшем случае через несколько десятков километров можно было найти пару почти вросших в землю деревянных домов.       — Куда мы едем? — осторожно спросил Александр Юрьевич, украдкой бросая на насупленного водителя взгляд.       Матвей тоже покосился на пассажира и вздохнул. Припарковался на обочине и заглушил мотор.       — Не знаю.       Они помолчали.       — Тогда зачем мы здесь?       — Потому что тут никого нет. Доволен? Тут ты можешь быть живым. Тем, кем хочешь, — пояснил Матвей и устало растëр ладонями лицо. — Мне не нравится эта твоя идея-фикс прекратить общение. Я хочу заставить тебя передумать, но не знаю как. Может, ты сам подскажешь?       Полянский вздохнул и всмотрелся в темнеющее небо. Соблазн довериться был велик, но это всё равно ни к чему не приведëт.       — Матвей, я понимаю, что вам может быть сложно сразу принять моё решение, хотя я по-прежнему не понимаю ваших мотивов. Но поймите, это решение тоже возникло не просто так. Я уже много лет пожинаю плоды одного единственного неразумного поступка. Я не хочу повторения этого печального опыта. Не хочу потерять голову от эмоций, чтобы после разбиться о реальность, — тихо произнёс он. — Наверное, я трус.       — Мне кажется, ты загоняешься. Нужно просто расслабиться. Я понимаю, что у тебя не всё было гладко, но это же не значит, что нужно ставить на себе крест. Я тебя не предам, — Полянский дëрнулся от этих слов, и Матвей внимательно в него всмотрелся, словно что-то выискивая. Последняя фраза вызвала явную реакцию, вот только не понятно, какую именно.       — Легко вам сказать «расслабиться».       — Ну да. Это как с машиной. Если думать над каждым движением, то далеко не уедешь. А стоит перестать париться, как всё пойдёт как по маслу, — убеждëнно откликнулся Матвей и широко улыбнулся. — Док, а ты умеешь водить?       — Автомобиль? Ой, нет, что вы, — отмахнулся Александр Юрьевич, по-прежнему думая о своём.       — Тогда садись! Сейчас потренируемся расслабляться на Ласточке, а потом будем применять на нас с тобой.       — Вы с ума сошли, Соколов? У меня нет водительского удостоверения на право управления транспортным средством! — отказался терапевт, с ужасом наблюдая за загоревшимися энтузиазмом глазами Матвея.       — Поверь, в этом поле нет ни одного гаишника. А если и есть, то я готов нести ответственность, если этот опыт тебе поможет. Давай-давай!       — Я не буду! Матвей, включите голову! Я не умею водить! Я разобью ваш драгоценный автомобиль! — видя, что эти доводы не производят на ухмыляющегося Соколова никакого впечатления, паникующий доктор пытался найти убедительные аргументы, но не мог. Всё самое важное уже сказано. — Имейте в виду, я не буду возмещать ущерб! Потому что эта в высшей степени идиотская идея принадлежит вам, а я категорически…       Не обращая внимания на эти попытки отговориться, Матвей наклонился к Полянскому, протягивая руку куда-то дальше, за спину. С каждым мгновением расстояние между ними сокращалось.       Александр Юрьевич замолчал на полуслове и сглотнул, наблюдая, как лицо Соколова становилось всё ближе. Воздуха категорически не хватало. Зрачки его карих глаз расширились. Раздался щелчок, и в салон задул холодный ветер с улицы.       — Я открыл дверь, чтобы ты вышел и пересел, — тихо произнёс Матвей, скользя взглядом от глаз по щекам и вниз. — Но если хочешь, то можешь остаться, — взгляд серых глаз остановился на губах. Матвей приблизился ещё ближе.       — Я выйду, — слабым голосом откликнулся Полянский и судорожно задëргал ремень на груди, смутно соображая, на что нужно нажать, чтобы освободиться. Он мечтал оказаться за тысячи километров от этих горячих губ и прожигающих его глаз. Из двух зол нужно выбрать меньшее. Лучше уж попасть в аварию и разбить Ласточку, чем сгореть в мучительно-сладком поцелуе.       — Вот и хорошо, — довольно улыбнулся Матвей, гася искру разочарования от того, что доктор согласился выйти, а не остался. Он отстегнул ремень, и Полянский неловко вывалился наружу.       Холодный ветер и свежий воздух немного привели его в чувство, хотя голова всё ещё соображала туго. Перед глазами стояло лицо Соколова, который смотрел на губы терапевта.       В итоге все объяснения Матвея Полянский пропустил, хотя тот усердно что-то пытался донести и даже начертил в воздухе пальцем какую-то схемку.       — Готов? Заводи!       Чувствуя, как холодный пот заливает спину, а руки дрожат, как у больного сенситивной атаксией, Полянский повернул ключ зажигания. Ласточка ровно заурчала мотором, но кашлянув, заглохла.       Первая попытка тронуться с места с треском провалилась. Так же, как и вторая. И третья.       — Соколов, я не могу! Давайте примем это за истину и каждый будет заниматься тем, что умеет? — вспылил Александр Юрьевич, скрывая своё смущение. Рядом с Матвеем, который прекрасно управлялся с машиной, он чувствовал себя полным профаном.       — Спокойно, док! Давай ещё раз. Расслабься!       Ласточка скакнула вперёд и снова застыла на месте.       — Я не могу! — выдавил Полянский, моментально побледнев, как бумажный лист. — Мне никогда не постигнуть эту науку!       — Всё нормально! Давай-ка атмосферу наладим. Под музыку всегда легче… Я тут пошарился в интернете в поисках того, что бы тебе понравилось, — пробормотал Матвей, тыкая на кнопки магнитолы. — Как бы совместить ретро и современность… И мне кажется, вот эта подойдёт.       — Oooooh… Put your loving hand out, baby*, — раздался хриплый, будто пропитый и прокуренный голос. Полянский вздрогнул и выпустил руль.       — Это что?       — Круто, да? — Матвей с довольным видом закивал головой в такт ритмичной музыке. — Сейчас вообще драйвово будет! Во-во, зацени! А завтра мне новую акустику поставят и вообще закачаешься! — I'm beggin’, beggin’ you, So put your loving hand out baby. I'm beggin’, beggin’ you So put your loving hand out darling… * — уверенно продолжал тот же голос, напевая давно знакомую песню.       — Композиция достойна, но исполнение… Простите, но это рычание похоже на хрип клошара, — пробормотал Александр Юрьевич, с сомнением косясь на магнитолу.       — Почему это лошары? Они Евровидение выиграли, между прочим, — оскорбился за вокалиста Матвей.       — Да не лошары, а клошары! — закатил глаза терапевт. — Это бродяги во Франции.       — Типа, бомжи?       — Ну, сходство есть.       — Отлично! Надеюсь, победители международного песенного конкурса не узнают, что их сравнили с бомжами, — фыркнул от смеха Матвей. — Но они поют, как хотят. Ни на кого не оглядываясь. Они расслаблены, сечëшь? И согласись, песня хороша?       — Неплохо. Ритмично и зажигательно, — нехотя признал доктор. Давно знакомый мотив находил хороший отклик у такого консерватора, как Александр Юрьевич.       — Вот и супер! Тогда давай ещё раз. Ну же, док, я в тебя верю!       Полянский вздохнул, сосредоточился и мёртвой хваткой вцепился в руль.       То ли музыка всё-таки сняла напряжение, которое мешало сосредоточиться, то ли Полянский пообвыкся с управлением, но спустя ещё несколько попыток Ласточка дëрнулась вперёд и на этот раз уже не остановилась.       — Вот! Я же говорил! Я говорил! — воодушевлённо заорал Матвей, хлопая терапевта по плечу и едва не вышибая из того дух.       — Бить водителя, который вас везёт, неблагоразумно! Это может спровоцировать аварию. И травмы, — поморщился от ушиба Александр Юрьевич. В глубине души он чрезвычайно радовался, что смог одолеть автомобиль.       — Сорян! Я просто дико рад, что у тебя получилось! А теперь давай, дави газ в пол!       — Я не думаю, что…       — Давай-давай! — подбодрил Матвей и Полянский чуть сильнее нажал на педаль. Ласточка бодро покатилась вперёд.       — I'm beggin’, beggin’ you, So put your loving hand out baby. I'm beggin’, beggin’ you So put your loving hand out darling… — неутомимо выводил вокалист, задавая темп.       Неожиданно для себя Александр Юрьевич увлëкся процессом. Перемещаться с той скоростью, которая зависела полностью от него, было непривычно. Одно нажатие — и под сменившуюся тональность мотора Ласточка набирала ход. Гравийная дорога серой лентой убегала в горизонт и через короткое время машина набрала приличную скорость.       — Вот видишь! А говорил, не умеешь! Молодца, док! — искренне радовался Матвей, не прекращая подбадривать. Наверное, вести автомобиль по прямой дороге не составляло больших трудов, но Соколов радовался так, будто его спутник выиграл ралли.       — Да, оказывается, процесс и правда может быть приятным, — смущëнно улыбнулся доктор.       — А я о чём? Давай, прибавь газку! Тут нормальная дорога скоро кончится, придется обратно ехать. Хотя, если хочешь, можно несколько раз туда и… Блямба! Лиса! Тормози, док! Тормози! — заорал вдруг Матвей, на что-то показывая пальцем.       Помертвевший Полянский всем весом прыгнул на педаль тормоза, и Ласточка встала как вкопанная. Их ощутимо мотнуло вперёд. Ремни неприятно стянули рëбра.       — Г-где лиса? — прошептал Александр Юрьевич, обтекая холодным потом.       — Да вон, направо нырнула! Дорогу стала перебегать и прямо под колёса сунулась, нет бы подождать! Ну, теперь в траве уже не увидим. Она уже смоталась. А ты чего побледнел? Испугался?       — Я думал, что сшиб её, — прошелестел Полянский.       — Нет, всё хорошо. Так что реабилитация откладывается, — отозвался Матвей и фыркнул от смеха. Увидев непонимающий взгляд, он пояснил: — Да просто представил, как целая и невредимая лиса не успела убежать, а мы ей пульс щупаем и давление меряем, — рассмеялся Матвей, и Полянский, неожиданно даже для себя, тоже расхохотался.       Конечно, в шутке было мало юмора, но нервное напряжение, вызванное неприятным разговором и опытом управления автомобилем, вылилось в хохот. Полянский смеялся и над собой, и над Матвеем, который от души шлëпал себя ладонями по коленям, и понимал, что он не чувствовал себя с кем-то так свободно уже очень давно.

🌵🌵🌵

      Обратно вёл Матвей. Полянский наотрез отказался от управления, и никакие доводы не смогли его переубедить. Впрочем, выглядел он повеселевшим, а потому Соколов отстал и сам взялся за баранку.       Подъехав к дому Александра Юрьевича, он припарковался у торца рядом с зарослями сирени, чтобы максимально скрыться от чужих глаз. Впрочем, большинство окон уютно светилось в густых сумерках и на улице никого не было.       Они отстегнули ремни безопасности.       — Кхм… Док, слушай… По поводу твоего желания прекратить общаться… Я по-прежнему уверен, что это ошибка. Ну ты же не хочешь этого на самом деле, — Матвей развернулся к Полянскому всем корпусом и внимательно всмотрелся, улавливая малейшее изменение в мимике.       — А я уверен, что вам не нужны мои проблемы, Соколов.       — Ошибаешься, — Матвей взял доктора за руку и лишь сильнее сжал, когда тот попытался ее отдёрнуть. — Ты мне нужен весь. Целиком и полностью. Вместе со своими проблемами. Давай попробуем? Я не предлагаю ходить за ручку и обжиматься на площади. Я пока даже не предлагаю жить вместе, если только ты не согласишься на переезд. Просто давай побудем рядом.       Они помолчали. Матвей поглаживал ладонь Александра Юрьевича большим пальцем и даже начал разминать всю кисть, обводя каждый сустав. Полянский уже не пытался выдернуть руку и тихо млел, ловя каждое мгновение такой ласки.       — Ну зачем вам я? — пробормотал он. — Вы себя в зеркало видели? Вы же красивый, Соколов. Помимо выдающегося роста и развитой мускулатуры, вы обладаете приятными чертами лица. А кроме того, юмором, добротой и тягой к геройству. Любая девушка, стоит только захотеть, станет вашей. Подумайте, сколько перспектив!       — А мне не нужна любая. Мне нужен ты, док. Понимаю, звучит избито, но уж как есть.       — Ну зачем, неразумный вы мальчишка? Я немолод. И хоть я, конечно, и не урод, но и красавцем меня назвать сложно. Средний рост и обычная внешность. У меня нет идеальной осанки, зато есть здоровый целлюлит. А ещё средняя работа и никаких перспектив. Обычная жизнь стареющего гея.       — Это ты так на комплименты нарываешься? — улыбнулся Матвей и уселся поудобнее, оказываясь ещё ближе. — Док… Я скажу тебе кое-что, ты только не смейся, идёт?       — Идёт.       Полянский сглотнул и опустил взгляд на их сцепленные руки. Сейчас ему было точно не до смеха. Горячие и шершавые ладони Матвея не давали сосредоточиться и доказать свою точку зрения. Уверенные прикосновения разливались слабостью по телу, и очень хотелось верить, что Матвей знал, что делает. Конечно, им нужно прекратить видеться, но ведь это можно сделать и завтра?       — Я не читал всяких там Ницш и абсолютно не секу в высшей математике, но я не тупой.       — Но я никогда и не говорил, что вы…       — Ч-ш-ш… — негромко перебил Матвей, и от этого шипящего звука у терапевта внутри что-то сладко ëкнуло, отзываясь. Соколов придвинулся ещё ближе, почти нависнув над замершим доктором, и продолжил: — Так вот, я не тупой. И я вижу, когда человек хороший, а когда нет. Вижу, когда его что-то гложет или что-то нравится. Мне как будто изнутри что-то подсказывает.       — Интересная особенность, — Александр Юрьевич неосознанно облизнул пересохшие губы. Изголодавшиеся по ласке и тело, и душа тянулись навстречу Соколову. Запах мужчины туманил разум.       — И я о чём. Я вижу, как иногда трескается твоя скорлупа равнодушия, док. Я вижу, когда ты становишься настоящим, и мне это безумно нравится. Мне ты нравишься.       Полянский прерывисто вздохнул, почувствовав, как лицо опалило жаром. Оказывается, когда говорят такие слова — это весьма приятно. Воздух в салоне сгущался, дышать становилось всё сложнее.       — Матвей, вы…       — А ещё ты мне соврал.       — Соврал?       — Да. Про свою фригидность, — Матвей поднял руку и положил ладонь на щëку терапевта. Подушечка большого пальца невесомо скользнула по скуле, ласково её огладив. — Я с самого начала знал, что ты выдумал эту глупость. Но я дал тебе время прикрыться этой чушью и привыкнуть к своему присутствию. Какая, блямба, фригидность? Стоит только посмотреть в твои глаза, как…       — Я понял, — слабым голосом отозвался Полянский. Он не знал, что именно хотел сказать Матвей, и боялся этого. Казалось, если Соколов произнесёт что-то настолько искреннее, то пути назад уже не будет. Чтобы забыть такой горящий взгляд и бархатный голос и так потребуется немало усилий.       — А по поводу целлюлита… Слушай, это неважно. Правда. Повторю ещё раз и столько, сколько потребуется: ты мне нужен. Со всеми нюансами. Если ты будешь париться, то начнём вместе ходить в качалку. В правильном питании ты и сам подкован, а в спорте я тебя подтяну… Но это всё сейчас неважно. Знаешь… — Матвей вздохнул, будто набираясь храбрости, и осторожно провёл подушечкой пальца по кончикам ресниц. Александр Юрьевич задержал дыхание и прикрыл глаза. Такими нежными и дразнящими прикосновениями Соколов только распалял голод. — Знаешь… Я видел тебя без одежды. Понимаю, прошло много времени, но док… Ты заводишь меня так, как я никогда не…       — Ч-что? — Полянский распахнул ещё пьяные глаза и отшатнулся, вырвав руку. — Что вы сказали?!       — Что у меня от тебя башню рвëт, — растерянно отозвался будто оглушëнный Матвей, явно не понимая, почему терапевт так всполошился и разрушил этот момент.       — У вас что, есть те проклятые фотографии? — с ужасом просипел Александр Юрьевич.       Пульс сбился с ритма и в боку закололо. Кипящая кровь бросилась в голову, выжигая всё чувства, кроме жгучего стыда и негодования. Да сколько можно?! Почему бы тем изображениям не провалиться сквозь землю, а вместе с ними и тем, кто их по-прежнему распространяет? Давно уже пришла эпоха порно, а те несчастные кадры, весьма посредственные, по-прежнему отравляют ему жизнь! И ведь единственный повод для их популярности — то, что фотомодель живёт в их городке!       — Ну, не то чтобы есть. Точнее, я как-то видел, — начал мести хвостом Соколов. Он понял, что сболтнул лишнее, но явно не понял, что именно. — Подожди, док! Да что случилось? Что я такого сказал?       — Это унизительно, Соколов! Мерзко и низко! — крикнул Александр Юрьевич срывающимся голосом и закашлялся от перехватившего дыхания.       Объяснять ничего не хотелось. Адреналин толкал вперёд. Прочь из машины. Домой. Запереться на все замки и укрыться от всего мира. Полянский нервно задëргал раздолбанную ручку и всë-таки открыл дверь. Вывалившись на улицу, он максимально быстро скрылся в подъезде, стараясь не дëргаться от окриков Матвея.       Неужели до Соколова не доходит, что те фотографии — ошибка? Не сам факт их существования, ведь сексуальные предпочтения и увлечения — личное дело каждого, а то, что Полянский не смог их защитить! Напоминать о подобном жестоко!       Когда Александр Юрьевич ворвался в квартиру, защëлкнул все запоры и подхватил подросшего котëнка, его руки всё ещё тряслись.