Второй шанс для двоих

      – Судя по твоему искреннему изумлению на лице, ты об этом впервые слышишь, – и чувствуется, что говорит будто даже с каким-то сожалением.       Я делаю шаг назад и впиваюсь взглядом в трещины на дорожной плитке.       Вот, значит, как у нас все получается. Слишком что-то много открытий чудных для такого короткого промежутка времени.…       Ну, зато теперь все стало понятно. Разом. Не то, чтобы я не догадывался о том, что Алиса сирота и раньше, но я так не хотел, чтобы это оказалось правдой. Подсознательно искал любую другую причину ее поведения, стараясь не смотреть правде в глаза. Забыв о том, что правда в любом случае всплывет и выдаст мощный хук с правой. И почему она так боялась мне сказать об этом? Неужели думала, что я стану относиться к ней по-другому? Но ведь это… Это…       Кажется, мне при следующей встрече с Юлей определенно стоит ей задать пару вопросов. Например, какого хрена? Это вот это она ассоциировала с добрым и светлым, когда создавала это место? Что-то у нас как-то, очевидно, разные понятия о «добром и светлом».       Впрочем, что сейчас-то об этом уже думать? Сейчас уже поздно…       Сергей Владимирович тоже молчит. Похоже, понимает все мое теперешнее состояние. Взгляд только стал какой-то реально нехороший. Вязкий, злой. И очень-очень спокойный. Неужто ждет от меня какого-то возмущения или эмоционального бума? Ну, папаша, что я могу сказать, зря ждешь, если так. Если уж я что и действительно понял, так это то, что мои чувства к этой девушке сильнее, чем любые внешние обстоятельства.       Поэтому я, не дав Сергею Владимировичу окончательно убедиться в моем небольшом замешательстве, натягиваю свою лучшую улыбку.       – Что ж, тогда нам нужно познакомиться немного в другом ключе, – стараюсь говорить как можно спокойнее и вальяжней. – Максим Жеглов, Ваш будущий зять. Названый. Так же корректно будет выразиться?       Я взял намеренную паузу между словами «зять» и «названый». Чисто чтоб, прикола ради, реакцию глянуть. Которая, к слову, оказалась очень даже занятной – выражение лица у мужика такое промелькнуло, мог бы, очки свои сожрал в этот момент. И только после уточнения про «названый» выдохнул. Хех, не понравилась, видать, этому удаву перспектива связи какой-то из своих дочек с кем-то менее породисто-чопорным. Ничего, переживет небольшую такую встряску. Не одному же мне тут стоять и мяться.       А потом гляжу, смотрит на меня еще более заинтересованно. Как будто исследует.       – Вот, стало быть, как, – говорит, наконец.       – Стало быть так, – киваю. Эта его заинтересованность хоть и спутала мои мысли, но с толку не сбила. – Сергей Владимирович, не мог не заметить, что Вы сейчас будто чего-то испугались. Поделитесь?       Теперь приходит уже его очередь глаза прятать. Пусть даже этот отвод глаз и был мимолетным. Давай-давай. Осознавай потихоньку простую истину, что относиться ко мне свысока я уже много лет никому не позволял, и первым ты не станешь.       – Значит, и правда специально не сразу договорил, – улыбается. – Играешь со мной, стало быть? Похвально. И неужели ни капельки не боишься?       – А у меня разве есть причины? – весело ответил я вопросом на вопрос. – Просто я пока таких не вижу, уж извините.       – Вот как? – подозрительно выгибает бровь. – Неужто не произвожу достаточного впечатления?       – Отчего же, как раз-таки потому, что наоборот. Вы, очевидно, не просто имеете силу над простыми смертными, вроде меня, но и очень хорошо умеете этой силой пользоваться. И вряд ли Вам действительно есть какое-то дело до нахального пионера, – чтобы простые методы манипулирования работали, необходимо, чтобы жертва не понимала, что происходит, или, по крайней мере, была не уверена в этом. – Наверное, вести с Вами игру всерьез действительно… страшновато. Но я и не играю всерьез, я всего лишь хочу понять, кто Вы, и чтобы Вы, в свою очередь, поняли, кто я. Однако если Вы все же считаете, что причины бояться у меня все-таки есть, предлагаю это обсудить заранее. Не люблю «та-да», знаете ли.       А папаша совершенно неожиданно весьма заразительно всхахатывает.       – Есть, есть еще люди в наших рядах, – продолжает улыбаться сквозь выступившие от смеха слезы. Интересно, и что это значит? – Откровенность за откровенность – нет, я не испугался. Я просто прекрасно помню себя в свои семнадцать, все эти лагерные романы в лучшем случае заканчивались запиской на долгую память. И тогда это все было очень весело, но когда ты сам уже своих дочерей отправляешь в лагерь, то в последнюю очередь хочется, чтобы у них были… проблемы. Я не имею ничего против того, что мои девочки начинают выбирать себе мужчин, но как отец я хочу, чтобы этот выбор был достойным. Лена и Алена – мое сердце. И кроме них для меня в этом мире нет ничего ценнее. Поэтому да, к их кавалерам я буду проявлять особую… бдительность. А что касается Алисы – пусть я переживаю и за нее тоже, в конце концов, пока ей не исполнится восемнадцать, она такой же член нашей семьи, но она не моя родная дочь. И пусть мы и приняли ее как родную, но к ней у меня нет и половины тех чувств, что я испытываю к девочкам. В этом нет ничего постыдного, думаю, что ты и сам это понимаешь, мальчик уже взрослый. Но все же хотелось бы узнать чуточку подробнее про ваши, кхм, отношения. Сколько вы знакомы? Пару недель?       Я не знал, как выразить свою мысль, когда Сергей Владимирович смотрел на меня, заранее недоверчиво вскинув бровь. А потом вдруг понял, что не хочу вообще ничего говорить. Подобную откровенность нужно заслужить. Тем более после услышанного.       – Я могу сказать только то, что у нас все серьезно, – говорю. – А в остальном… Откровенничать с Вами я пока что не готов, если уж совсем честно. Предпосылки для этого вообще-то есть, конечно. Но пока это только предпосылки. Да и Вы все равно вряд ли воспримете все мои россказни всерьез, какими бы искренними они ни были. Вот позовете меня в гости в конце лета, я в домашней обстановке расслаблюсь и тогда мы уж, Сергей Владимирович, обязательно вернемся к этой теме. Только скажите мне, как стоит одеться, чтобы не показаться смешным. Я ведь тоже довольно ревностно отношусь к своей репутации.       Тот кривенько усмехается:       – Знаешь, Максим, ты мне нравишься. В тебе есть стиль. И, что куда более важно, стержень. Что, по моим наблюдениям, большинство современной молодежи наглухо растеряло. Перестала система людей воспитывать, куда ни глянь – обычные трусливые обыватели. Изо всех сил пыжатся из себя что-то представлять, и ни черта у них не получается. А бывает еще хуже – вот вроде нормальный человек, с приличным образованием, на первый взгляд интересный собеседник, а копнешь поглубже – пустышка оказывается неинтересная. И вот как понять, с кем имеешь дело, а, Максим, если только не на уровне интуиции?       – Да я сам, – вздыхаю. – Этого толком пока не понимаю, Сергей Владимирович. Даже на уровне интуиции. Сейчас хоть ошибаться меньше стал, а раньше – постоянно. И чем дальше, тем, блин, обиднее.       Я вижу, как он внимательно смотрит на меня и грустно улыбается.       Некоторое время молчим. Видимо, что-то осознавая. Оба.       – Ну что ж, Максим, не желаешь составить мне компанию до тринадцатого домика? Мы как раз там сейчас собираемся в своем узком семейном кругу. А раз уж ты так отчаянно в зятья набиваешься, хоть и названые…       Он ухмыляется и проходит мимо, сопровождая пригласительным жестом. А я на секунду заколебался – стоит ли идти на это семейное сборище Тихоновых? Вот жопой чую, ничем хорошим это не кончится. Ну да ладно. Нужно сначала по факту ситуацию оценить, а потом уже выводы делать. А то, как всегда, несусь со своим «пониманием жизни» впереди паровоза. Хотя, будем честными, не так уж и часто я в последнее время и ошибаюсь, тут я, папаша, в разговоре с тобой немного слукавил.       – Ну, чего бы и не составить, – говорю. – Все равно Алису искал. Так что наша с Вами встреча пришлась весьма кстати.       – И то верно, – соглашается Сергей Владимирович, быстро-быстро потирая своими сильными ладонями. – Знаешь, я когда-то очень хорошо понял, что людей, при всем своем многообразии, можно поделить на две категории – слабые и сильные. Сильным во что бы то ни стало нужно стать лучше всех. И неважно, что подразумевается под «лучше» – богатства, карьера, талант или моральные качества. И самое главное – иметь волю. И решения, если понадобится, принимать. И следить за их неукоснительным исполнением. А слабые люди всю жизнь стараются быть не хуже других. Да и задач перед ними иных и не стоит. Пена, проще говоря. Как в процессе готовки – элементы, становящиеся пеной, есть в котле изначально. Просто когда они окончательно оформляются в «пену», их снимают, сливают и выкидывают.       Я молчу. Лишь только про себя скрежещу зубами. Потому что неожиданно начинаю видеть в этом человеке самого себя. Точнее, тем, кем я мог бы стать лет так через -дцать. И не сказал бы, что увиденное мне ну очень сильно нравится. Не, так-то мужик вроде как и все по делу говорит, но…       «Кто жил и мыслил, тот не может в душе не презирать людей»… Не уверен, могу ли я судить сейчас объективно. Я еще слишком близко к этому. Все еще внутри побаливает.       – Тебе же знакома цитата: «В большом мире изобретен дизель-мотор, написаны «Мертвые души», построена Днепровская гидростанция и совершен перелет вокруг света. В маленьком мире изобретен кричащий пузырь «уйди-уйди», написана песенка «Кирпичики» и построены брюки фасона «полпред». В большом мире людьми двигает стремление облагодетельствовать человечество. Маленький мир далек от таких высоких материй. У его обитателей стремление одно – как-нибудь прожить, не испытывая чувства голода»?       – Знакома, – отвечаю вполголоса. – Ильф с Петровым всегда били не в бровь, а в глаз.       – Чудесно, – усмехается Сергей Владимирович уголком рта. – Мы с тобой в этом плане похожи. Поэтому меня немного, признаться, удивляет, почему ветеринария? Просто не знай я о твоих интересах, никогда бы не подумал, что ты связан с медициной. Будто только свой потенциал по миру пускаешь.       Улыбаюсь, делаю задумчивый вид. Про себя-то ты, думаю, рассказывать не торопишься.       И он практически сразу понимает мой тонкий намек:       – Закончил Физико-технологический. Оттуда с красным дипломом прямиком в Контору. Помог мне с этим покойный отец или нет – не знаю, да и знать не хочу. Хотя и догадываюсь, что помогал. Там уже до генерала дослужился. А три года назад ушел в отставку, сейчас возглавляю местный Центр по спасению окружающей среды. Ну как, я достаточно открылся?       Не, то, что мужик явно при погонах, я и так догадывался. Но чтоб генеральских… Еще и Контора какая-то… Явно что-то непростое. Причем наименование так-то знакомое, а вспомнить вот нихрена не могу…       – Ну, – говорю, старательно делая вид, что все я распрекрасно понял. – Потенциал-то я как раз по миру и не пускаю. У меня была точная цель и прямая дорога к мечте. Я словно всегда знал, чем хотел заниматься, еще когда совсем мелкий гонял по квартире нашего престарелого кота. И я знаю, что сделал правильный выбор. Можно сказать, что ветеринария это мое призвание, как бы наигранно это не звучало.       – И ни слова о любви к животным, – иронично отмечает Сергей Владимирович.       – А это тут вообще не должно быть при чем. Просто потому, что одной любви недостаточно, – ответил я чутка более резко, чем хотел. – Кошек, например, я не больно-то и люблю…       Не знаю, Юль, слышишь ты это, или нет, но извиняться в любом случае не буду.       – …но это мне никак не мешает с ними заниматься. Ветеринария – больше, чем просто наука или мастерство. Это… философия в каком-то смысле. Всю жизнь я пытаюсь не быть бесполезным. И, спасая животных, вопреки всему стараясь обмануть смерть и сохранить свет в их глазах, чувствую, что у меня это получится рано или поздно.       – Даже так? – удивляется. – Не рассматривал это с такой точки зрения. Ну, хорошо, коль так. Знаешь, как говорят, есть руда, будет и металл.       Да уж, спасибо за совет. И чего бы я только без него делал.       – Вообще я удивлен Вашим удивлением, Сергей Владимирович, уж извините за невольную тавтологию, – нет, все же нужно как-то аккуратно выведать, что это за Контора такая. Сугубо для полного понимания картины. – Вот Вы говорите, Центр по спасению окружающей среды возглавляете. А ведь Ваша основная специальность с любовью к природе тоже не больно-то связана. И что-то я сомневаюсь, что такая резкая смена деятельности у Вас связана с внезапно проснувшимся чувством прекрасного.       – А я даже отрицать не буду, разумеется, тут чистый прагматизм, – разводит руками Сергей Владимирович. – Я всего лишь заранее спарашютировал в чистую, перспективную сферу. Прекрасно ведь вижу, что в стране происходит. Как вижу и то, что времена гебе уходят в прошлое.       Тут я уже чуть не сел. Только и чувствую, как стекает между лопаток холодная струйка пота. Зато узнал, что есть такое эта Контора. КГБ, мать его за ногу. Ну, можно было и догадаться.       – Да уж, – выдавливаю я. – Действительно… дальновидно. И чем сейчас занимаетесь?       – Ну, как тебе сказать, – Сергей Владимирович неожиданно рассмеялся. И смех этот был прям уж совсем нехороший. – Дорогостоящими и абсолютно показушными экспериментами с флорой и фауной. А так никаких экологических подвигов наш Центр не совершал, да и в газетах о нас не больно-то и пишут… Просто необходимый атрибут каждой цивилизованной страны. На том и держимся… А вот и пришли, кстати говоря.       Я мгновенно подобрался. Дверца домика Лены и Мику была уже вот, только руку протяни. И я до сих пор не был уверен, что это было хорошей идеей, прийти сюда с Тихоновым-старшим. Будто самым наглым образом вторгаюсь в чужое личное пространство, чего я в hom… людях ненавидел больше всего. Захотелось метнуться прочь. Круто развернуться и раствориться в зелени лагеря. И далеко не сразу у меня получилось подавить желание бежать и убедить себя, что так будет только хуже. Еще дольше до меня доходило, что я слишком долго стою столбом с полупротянутой рукой.       – Не стесняйся, Максим, – подначил Сергей Владимирович. – Мы не кусаемся.       Вау, как великодушно.       Интересно, а Мику они куда дели? Хотя, не думаю, что с ней могли возникнуть какие-то трудности, девушка наверняка сейчас готовится к вечернему выступлению. Да и если родители к ней и приехали, то она наверняка потащила бы их в свою цитадель, а никак не сюда.       Стоило нам войти, как на нас изумленно обрушились четыре пары глаз. Сердце радостно екнуло, когда среди них я разглядел янтарную пару. Вот только на мою искреннюю улыбку Алиса ответила в миг ставшим странно-опустошенным выражением лица. Оно неудивительно, она всяко догадалась, что я теперь знаю всю правду, и поэтому ждала от меня какой-то негативной реакции. Злости, разочарования, чего угодно. Вплоть, наверное, и до мыслей, что я ее оставлю.       И почему-то моя улыбка, улыбка, которая была адресована только ей, не поспособствовала развеиванию ее опасений.       – Макс? – изумленно спросила Аленка. – Что ты тут…       – А у нас тут гости, думаю, что никто не будет возражать, – Сергей Владимирович опустил свою ладонь мне на плечо, что, признаться, тоже никак не способствовало укреплению дружелюбной обстановки. – Так, Максим, с девочками ты знаком. А это моя жена – Жанна Леонидовна.       Я встретился взглядом с худенькой изящной женщиной в длинной светлой юбке и темной блузке, с копной длинных сизого, как у Аленки, цвета волос.       – Очень приятно, – машинально произнес я.       Та еще долю секунды смотрела на меня, а потом широко улыбнулась:       – Пожалуйста, скажи, что ты парень Лены.       Губы Алисы после этих слов панически вздрогнули. А вот янтарные драгоценные камни напротив, угрожающе сверкнули и сузились. В ней явственно шла борьба ее двух ипостасей – дерзкой и язвительной стервы, и чуткой и неуверенной в себе девочки.       – Мама! – вовремя прошипела Аленка. Ее старшая сестра, чьи зеленые глаза стали абсолютно круглые, молча уткнулась в пол. Сейчас она выглядела даже зашуганнее, чем обычно. – Не могла еще более бестактно начать диалог с человеком?       К чести Жанны Леонидовны, вид у нее стал слегка смущенный.       – Ох, прощу прощения, не хотела никого вгонять в краску, – извиняющийся тон тут же сменился ослепительной улыбкой, словно говоря, что даже если ее владелица и допустила бестактность, то после такой улыбки сердиться на нее должно стать решительно невозможно.       – Ничего страшного, – киваю. Надо постараться показаться вежливым. Эти двое, они не плохие люди. Иначе бы не взяли Алису на попечение. Просто они… другие. Не как я. Не как рыжуля или Аленка. Со своей жизненной философией. Это не делает их злодеями этой истории. – С Леной и Аленой мы просто друзья. А свое сердце я отдал Алисе. Целиком и полностью.       – Правда? – неподдельно изумилась Жанна Леонидовна. – Вот так новости… Ну так это же здорово! Алис, а что ж ты даже ничего не рассказала нам?       – Не сочла необходимым, – пробормотала та.       – И очень зря, – цокнул языком Сергей Владимирович. – Максим, ну что ты стоишь, присаживайся, где тебе удобнее.       Где-где… Думаю, что это более, чем очевидно. Да я уже и сам хотел приземлиться подле рыжей, ибо до большого взрыва с ее стороны оставались явно считанные секунды. Улыбнувшись во все тридцать два, ныряю в центр домика и сажусь рядом с Алисой, попытавшись по привычке взять ее за руку. И, на свое удивление, получаю стену холодного безразличия. Она лишь только прошептала: «Не трогай», мельком взглянув в мои глаза.       Ла-а-адно. Не буду настаивать. Поступок вполне в ее духе, когда она не в настроении. Хотя, врать не буду, неприятно было. И самую малость неловко. Такой фразочкой высокопарной бросился, а меня отталкивают. Хотя, все произошло так быстро, может никто ничего и не заметил. Ну или сделали вид, что не заметили.       – Эх, вот всегда она так, – вздохнула Жанна Леонидовна, печально скривив губы. – Живем одной семьей уже почти два года, а она до сих пор не может нам полностью довериться. Впрочем, Алиса есть Алиса, нужно просто принимать ее такой, какая она есть.       – Мам, ну зачем ты это все… – начало было Лена, но та жестом ее остановила.       – Лена, не перебивай… Максим, угоститься не желаешь чем-нибудь? – а эта женщина довольно ловко умела жонглировать интонациями. Строгий голос почти незаметно сменился на веселый и дружелюбный. – А то мы тут привезли всякого. Заграничного в том числе, Сережа как раз из командировки неделю назад вернулся. Теперь вот вижу, что с излишком взяли. Они же у нас все три малоежки.       С ответом я не стал торопиться. Тем более мое внимание отвлекла картина, которая, заботливо приставленная к стенке, красовалась за спиной Жанны Леонидовны. Река, облака, одинокий домик на заднем плане. От этой картины веяло холодом.       – Не откажусь, – говорю. – Только, если можно, что-нибудь домашнее. Магазинное я и сам в Москве купить в состоянии.       – Вот ведь странный человек, – усмехается Сергей Владимирович. – Любой другой бы на его месте постарался бы впечатление произвести, начал бы задумчиво глаза закатывать, что, кстати, выглядит довольно забавно. А ему домашнего подавай! Действительно наш человек, уважаю. Видишь, Алис, как повезло тебе…       Тут она не выдерживает. Я даже и сказать ничего не успел. Да что там сказать, подумать.       – Да откуда тебе-то знать, повезло мне или не повезло? Ты бы сначала хоть у меня или у него спросил! Хватит изображать отцовскую заботу!       И, не дожидаясь никаких реакций, вылетела из домика. Сергей Владимирович мог ее остановить, лишь перехватив по дороге за руку, но тот, на мое удивление, отступил, давая девушке возможность беспрепятственно уйти.       Повисла долгая пауза. Как мне поступить в данной ситуации было ясно более чем – я вскочил следом и поспешил вслед за рыжей. И тут меня постигло еще большее удивление, ибо на моем пути Тихонов-старший встал весьма решительно.       – Обожди, зорька, – произнес тот тихим голосом. – Сперва кое-что обсудим.       Обсудим? Что тут можно, блин, обсуждать? Эти люди, они... Они намеренно вывели Алису из себя! Видели, что ей стало дискомфортно, и надавили на это! Это вообще нормально?       – Вы сейчас заставляете меня чувствовать угрозу, – свой голос я сейчас узнал с трудом. – С Вашей гебешной закваской Вы должны понимать, что может ненароком натворить человек в таком состоянии. Так что выпустите меня.       – Пап, слушай… – вновь попыталась что-то сказать Лена, но ее слова были проигнорированы:       – Понимаю, никому не нравится чувствовать себя словно в мышеловке, но это не займет много времени, обещаю. Тем более это ради же блага Алисы.       Черт. Иногда я ненавидел свое любопытство.       – Слушаю Вас, Сергей Владимирович.       Я очень надеялся, что к тому моменту, когда этот костюм закончит разглагольствовать, и отпустит меня на все четыре стороны, Алиса подуспокоится. Мне не хотелось вспоминать ее изломленные плечи, неестественную форму, которую приняло ее тело под воздействием всех разом нахлынувших на нее отрицательных эмоций. И еще я очень надеялась, что она поймет, почему я сразу не кинулся за ней.       – Администратор лагеря, Никанор Иванович Высорогов, еще вчера поделился со мной информацией об очередных выходках Алисы, которые не допустимы для лица образцового пионера. Что странно, сегодня он в личной беседе почему-то очень подчеркнуто просил меня не быть с ней слишком строгим. Не знаю, что у него в голове переклинило, впрочем, дело все равно не в нем. А в том, что, помимо меня, вчера он еще разговаривал с воспитательницей из детского дома, где жила Алиса до того, как мы взяли над ней опекунство. В прошлом году мне получилось замять историю с подрывом памятника. В этом – нет. И сегодня эта воспитательница будет здесь. С девочкой предстоит серьезный разговор, и результаты этого разговора могут быть… неутешительны. Если Любовь Марковна решит, что мы с Жанной не справляемся со своими обязанностями, то она в раз лишит нас над ней опеки. И даже если этого не произойдет, то Алиса все равно поедет домой сегодня. Это – мое решение, как человека, ответственного за нее. И, как ты понимаешь, я не могу гарантировать, что вы увидитесь вновь. Я не собираюсь указывать тебе, как жить, ты взрослый мужчина. Но что, если… если я попрошу, заметь, именно, что попрошу тебя больше не встречаться с ней?       Такого я не ожидал. Так это что, получается, все мои усилия... напрасны?       – Что!? – тут же подскочила Алена. – Ты не имеешь права от него такого…       – Помолчи, дочь, – сурово откликнулся Сергей Владимирович. – Мне лучше знать, на что я имею право, тебе не кажется?       Я медленно выпрямил спину. Знакомый холод начал прокрадываться в вены. Кажется, что зря я принял решение пересмотреть влияние своей темной стороны. Сейчас я снова поддамся нарастающей внутри меня злобе, и возможные действия и их последствия предстанут передо мной как на ладони. Всего-то и нужно, что…       Перед моим внутренним взором мелькнуло лицо Виолы. Она не злилась, просто выглядела печальной. Я вздрогнул. Нет, так нельзя…       Алиса. Я уцепился за это имя. Если я удержу его в голове, все будет хорошо. Она здесь, она еще никуда не уехала. Еще не поздно все исправить.       – Я отвечу, что Вы правы, – говорю. Лена с Аленкой в этот момент синхронно охнули. Они еще не поняли, что я не договорил. – Никакого права диктовать мне, что делать, у Вас нет. Мы с Алисой вместе. Это не обсуждается.       Вскинув руки над головой, Сергей Владимирович уступает мне дорогу. И, не знаю, показалось мне, или нет, но сейчас я будто увидел в его глазах… уважение?       Плевать, что он там думает. Сейчас не это важно.       Н-да. Остро захотелось, чтобы после окончания смены я остался в этой странной версии Союза. И тогда, как только Алисе исполнится восемнадцать, я женюсь на ней. И первое, что я сделаю, – увезу ее от этой номенклатурной семейки к чертовой матери. Возможно, мы будем к ним порой приезжать, я с удовольствием повидаюсь с Аленкой, с Леной, и может даже выпью с этим стареющим КГБшником водки, но задерживаться в их доме мы не будем никогда.       И это – мое решение, как человека, который будет ответственен за Алису.       И вот опять я в режиме поиска, вновь одолеваемый мыслями, как же хреново жить без мобильника. Задолбало уже. Ладно, марш-бросок по лагерю. Только сначала перекур. Буквально пару минут. Они погоды не сделают.       Около сцены хозяйничала Мику. Бегала из одного края в другой, словно циановая стрекоза. Понятно, значит, Алиса точно не здесь. При всей ее любви к данному участку лагеря, сейчас она, скорее всего, предпочла бы побыть в одиночестве. В этом я точно уверен. Вот только где в таком случае?       А полуяпонка, завидев меня, оживленно замахала рукой, не прекращая своих ритуальных танцев. Я неуверенно махнул пару раз в ответ и поспешил поскорее скрыться. При других обстоятельствах мы бы, может, и перекинулись бы парой фраз (точнее, она бы перекинулась, а я так, помолчал бы постоял), но сейчас ее стрекотня реально только с мысли собьет.       Справедливости ради, Мику и сама в мое общество не стремилась. Я только уходя, бросив последний контрольный взгляд в сторону сцены, увидел пару силуэтов, сидящих в первом ряду напротив сцены и явно принадлежащих взрослым. Ну и отлично, а то мне девушку даже жалко начало становиться, что к ней в родительский день никто не приехал, и ей приходится одной подготавливаться к концерту.       Ладно, мысли о Мику в сторону. Какой вариант моего следующего пункта будет тактически-верным, раз сцена, очевидно, мимо? В домик? Не, лажа какая-то. Слишком очевидный вариант, чтобы спрятаться. Да и Ульянка там с предками может быть, а это лишние и абсолютно ненужные уши. Озеро? Или та лесная поляна, где мы сидели несколько дней назад, и где она пела мне Окуджаву? Возможно. Хотя идти что туда, что туда – долбанешься. Ну, тут уж ничего не поделаешь.       Где-то на краю сознания вспыхивает мысль о домике на дереве, о котором вскользь упоминала Ульянка. А что, тоже вариант. И, будто специально, сердце тут же буквально возопило – ну же, вперед, туда! А сердца, все же, нужно слушаться. Проблема только, что я ни в зуб ногой, где хотя бы примерно этот домик находится. Хотя, узнать можно чисто теоретически. У той же младшей.       Ага, только сначала ее саму не мешало бы найти. А потом уже узнавать, что надо. Ох, беда-бедовая…       Я шел вдоль площади, когда судьба подкинула мне неожиданное решение. Среди прочих снующих туда-сюда пионеров с родителями, я вдруг замечаю феодала Дронова, который, будучи сейчас до неприличия серьезным, что-то объяснял своему дружку, старательно распихивающему что-то по карманам. Что-то похожее на петарды. Уши бы им надрать, конечно… Ладно, черт с ними, пусть делают чего хотят, я им не воспитатель в конце-то концов. Они мне сейчас не по этому поводу понадобились. Просто уверен, что эти два молодца наверняка что-то знают про домик на дереве. Ну или хотя бы слышали.       – Эй, Дронов! – окликнул я паренька, призывно махнув рукой. – А ну-ка чеши сюда!       Тот, мгновенно побелев скулами, глянул на меня, потом по сторонам и, поняв, что деваться некуда, выругавшись, подошел. Его подельник, буравя меня самым серьезным взглядом, который мог изобразить десятилетний парнишка, засеменил следом.       – Чо надо? – стараясь придать голосу вальяжности, поинтересовался Дронов.       – Домик на дереве знаешь где? – спрашиваю.       Он выжидательно смотрит, перемигивается с товарищем и переводи на меня ехидный взгляд:       – Ну, допустим, знаю, а чо?       – «Чо» по-китайски «жопа», – усмехаюсь максимально криво. – Ты мне тут маньку-то не включай, малой. Если реально знаешь чего – говори. Или мне сейчас ревизию карманов твоего товарища провести? Петарды ведь, я правильно разглядел?       – Ну петарды, дальше что? – выпячивает грудь Дронов. – Их так-то и скинуть дело секундное, так что если стучать удумаешь, то не докажешь ничего, верно, Андрюх?       – Вот-вот, – поддакивает тот. – А вообще, за информацию делиться полагается. Верняк тебе предки привезли чего. Ты вот принеси, мы и скажем…       Я сначала слегонца теряюсь, но быстро прихожу в себя. Ну и ни хрена себе пацаны запели, думаю. Не знал, не знал… Ничему все-таки жизнь дураков не учит.       Ухмыляюсь, пододвигаюсь поближе, схватил Андрюху за ухо, встряхнул легонечко.       – Ты, друг мой, – спрашиваю угрожающе ласково. – Точно ничего не попутал? Или ты, обморок мелкий, почему-то решил, что я на тебя управы не найду?       И опять встряхиваю, но уже слегка посильнее.       – А-а… да-а нет, – хрипит. – Доста-а-аточно. А-а-атпусти-и… пажа-а-алста-а…       Периферийным зрением вижу, как в мою сторону летят несколько неодобрительных взглядов. Ну и пусть. У меня тут воспитательный процесс. Все же таких никем не оприходованных оболтусов надо в узде держать. А то в конец обнаглеют.       – Да все-все, хорош, поняли мы, – вмешивается Дронов. – Ща скажу.       Я отпускаю мелкого, и тот тут же юркает за спину товарищу, исподлобья зыркая на меня мутнющими от пережитого глазами.       – Короче, – продолжает потускневший Дронов. – За ворота выходишь, сворачиваешь на тропинку вдоль забора. Проходишь чуть дальше него, там тропинка поворот давать будет, и прямо на этом повороте с правой стороны сосна, на ней метка еще. Вот на этой сосне и домик находится.       – Вот сразу бы так, – меняю тон на доброжелательный. – А то устроили цирк Шапито. А похавать я вам за информацию и так бы принес, пусть и не столько, на сколько вы рассчитывали. Только теперь вы, сладкая парочка, мне все это дело при необходимости отработаете, уж поверьте. И, Дронов, не забудь с подругой поделиться.       Оба кивают, но ничего не говорят в ответ. Феодал только щеками вспыхнул. Ожидаемое, в общем-то, явление. Подмигиваю пацанам и быстренько ретируюсь с площади. И так больше времени, чем рассчитывал, на этих шалопаев потерял. Я бы, может, и не спешил, просто что-то подсказывало, что этого самого времени у меня осталось крайне мало.       По счастью, за воротами уже никого не было. Лишь только огромное скопление машин, причем, что характерно, ни одного «Запорожца» или старого «Москвича», все больше «Лады» последних моделей, да «Волги», немало было и иномарок. Особенно выделялся самый что ни на есть американский «Линкольн» черного цвета. И я даже догадывался, чей он может быть.       Следуя инструкции Дронова, я минут через пять действительно вышел к большой сосне. И да, обнаружилась там и метка, хорошенько прикрытая зеленым пушком мха. А ведь если не знать, что она тут есть – так и не заметишь. Да и сам домик я, признаться, сразу не разглядел, спасибо маскировочной сетке. Да уж, кто бы его не строил – видно, что все сделано специально с расчетом на то, что найти бы его могли только свои.       Ступеньки обнаружились с обратной стороны дерева, также прикрытые мхом. Что ж, опять займемся древолазаньем…       Осторожно, проверяя каждую вбитую в ствол ступеньку, полез на сосну. Вскоре я вскарабкался на настил, на котором и располагался сей шедевр архитектуры. И выглядел он весьма добротно, стоило признать. Таинственные строители явно на совесть старались. И не только для себя любимых.       Рыжую я увидел сразу, как только заглянул в импровизированное окно – она сидела в углу, обхватив колени руками, на куче какого-то тряпья. С виду это напоминало старые одеяла. Возле ног девушки я заметил несколько потушенных бычков и валяющийся листочек с… моим стихотворением?       Глубоко вдохнув и мысленно сосчитав до пяти, я опустился на четвереньки и пролез в домик через маленькую дверцу в половину детского роста. Алиса, заслышав шорох, тут же подняла в сторону выхода неестественно спокойный взгляд. Будто ожидала, что кто-то за ней придет. И лишь только поняв, что этот кто-то – я, дает слабину. Глаза сразу становятся на мокром месте, а на лбу проступают мелкие бисеринки пота, но она их, разумеется, не видит.       – Уходи, – бросает девушка.       Не совсем та реакция, которую я ожидал. Или наоборот, как раз-таки та. Запутался в трех соснах, что называется. Хрен поймешь с этой рыжей, к чему стоит быть готовым.       – И не подумаю, – отвечаю я. – А если и уйду, то только с тобой.       – Ох, я тебя умоляю, – попыталась выдавить смешок Алиса. Получилось это крайне наигранно. – Давай без всего этого, ладно? Ты теперь знаешь обо мне всю правду, так что можешь не придуриваться, что все осталось так, как прежде. Тем более я сейчас совершенно не в том состоянии, чтобы устраивать драмы из-за отношений. Можешь уходить с чистой совестью.       Господи… Ну разве я давал повода так думать? Почему она так уверена, что меня волнует этот факт из ее биографии? Неужели она теперь и вправду боится? Настолько срослась с мыслью, что она одна, и никому до нее дела нет… Но это же ведь глупость… Разве я не доказал этого?       Да даже если и доказал, дальше что? Недостаточно, получается. Так докажу еще раз!       – Это сейчас все ты говоришь, не я, – мое сердце грохотало в груди. – Думаешь, что я к тебе теперь стану относиться как-то иначе? Ошибаешься, рыжуля. Мне ты нужна, понимаешь? Такая, какая есть. Тем более, я тебе, помнится, говорил, что считаю излишней пошлостью копаться в прошлой жизни своего партнера. Сейчас я вижу девочку, без которой теперь себя, идиота, не представляю. Что вот тебе еще надо услышать?       Алиса молчала. Лишь зрачки ее глаз лихорадочно бегали туда-сюда. А я позволил себе присесть рядом с ней, мимоходом подняв с пола листочек со стихотворением.       – Твои волосы так классно пахнут, – заявил я низким и приглушенным голосом. Должен был сказать хоть какую-нибудь глупость, чтобы и самому расслабиться, и дать тревогам рыжей отступить.       Признаться, я рассчитывал, что она как-то отреагирует, но девушка просто поджала губы. Свет из маленького окошка пробивался через ее медного цвета волосы, освещая ее щеку, подбородок и шею. Пауза уже неприлично затягивалась.       – Алис…       – Это не нормально, – перебила она. – Я чувствую себя сейчас не в своей тарелке.       – Еще раз – я не…       – Я знаю, что ты «не»!       – Тогда я не понимаю!       Мы посмотрели друг на друга. Я так сильно сжал кулаки, что пальцы онемели. Понял, что каким-то непостижимым образом снова оказался виноватым и нет одновременно. И ведь я до сих пор так и не научился до конца понимать по лицу Алисы, о чем она думала на самом деле. Такое впечатление, каждая эмоция существовала в ее мозгу совершенно обособленно друг от друга, что помогало им хорошо маскироваться.       – Я не уверена, что теперь смогу чувствовать себя хорошо, будучи с тобой вместе. Когда ты не знал, что я сирота, то все было проще. Я не знала, смогу ли сохранить это в тайне, но надеялась, что... А теперь… Я не хочу когда-либо снова чувствовать себя ущербной.       Я хотел сказать ей: «Алиса, перестань». И я также хотел сказать: «Алиса, я люблю тебя». Но сейчас это прозвучало бы как тщетная попытка сгладить углы. Совершенно не то, что нужно.       – Хорошо, – киваю. – Если ты так хочешь, Двачевская, то давай расстанемся. Но знай, что в таком случае я буду снова тебя добиваться. И поверь, у меня это получится.       Алиса рассмеялась, все так же скупо и слабо, но я вздохнул с облегчением, потому что это хоть как-то смягчило ее. Иногда улыбка занимает длительное время.       – И сколько, по-твоему, ты будешь меня добиваться? – и теперь это именно ее голос. Твердый, спокойный, чуть ироничный. При этом – абсолютно не бесстрастный. Прежний.       – Не знаю, – хмыкаю. – Но вряд ли на это уйдет больше пары часов.       По щекам девушки снова потекли две прозрачные дорожки. А потом она плотно сомкнула свои руки вокруг меня. И я чувствовал, что она обнимает меня так, как будто хочет этого больше всего на свете.       – Не уходи, останься, – прошептала Алиса.       Эх, родная, будто бы я действительно куда собирался уходить.       – А вот откуда мне теперь знать, что ты тоже останешься? – конечно, я произнес это не всерьез. Улыбка должна была подчеркнуть это весьма красноречиво.       Алиса фыркнула и положила голову мне на плечо, а я прижался к ней, и мы просто обнимали друг друга. Сердце переполнял солнечный свет.       – Мне так тяжело было раз за разом вспоминать каждое мгновение, когда я стояла на краю, никогда не находя то, что мне было нужно, – я ощутил, как рыжая дрожит, но мгновение спустя я понял, что это она просто тихонько смеется. – Но я почувствовала это тогда, когда морду твою наглую увидела. И вновь, и уже, кажется, окончательно я убедилась, что мне нужно. Это ты, Макс. Только ты рядом.       Я коснулся ее подбородка:       – И это замечательно.       А затем у нас был идеальный поцелуй. Тревог больше не было. Было только это место, это прекрасное место, и эта девушка, эта прекрасная девушка. И конечно же эта жизнь…       Когда поцелуй кончился, Алиса тут же снова отвернулась, пряча взгляд. Полезла рукой под одно из одеял за сигаретами.       – Я расскажу тебе сейчас все… Только ты не перебивай, пожалуйста. Мне… сложно. Я просто даже Ульке все не рассказывала, так, моментами.       – Конечно, – киваю.       Рыжая прикурила очередную сигарету и резким и злым движением запястья отшвырнула зажигалку куда-то в сторону.       – В общем… Мои настоящие родители, они, ну… они не были какими-то особенными, в том плане, что… Ну, не как у Ленки, в смысле, шишками какими-то. Мы были обычной, но крепкой и дружной семьей. Мама – учительница химии, папа на заводе работягой был, – Алиса задумчиво умолкла, сосредоточенно рассматривая дым от своей сигареты. – Так-то я мало, что помню из того времени. А то, что помню – тебе уже рассказывала, как к маме в тетрадки с формулами лазала, как мы на прогулки вместе ходили, Новый Год встречали… А потом, когда мне было шесть, у мамы обнаружилась опухоль. Она сгорела буквально за несколько месяцев. Не знаю даже, как описать, что чувствовала тогда. Просто не понимала до конца, что происходит, почему мама не выходит из комнаты, и почему она иногда кричит у себя, словно от боли. Отец ходил целыми днями сам не свой, со временем мне к ней даже заходить начал запрещать, ничего толком при этом не объясняя. Потом в один день, когда врачи к нам в очередной раз приехали, маму увезли, папа уехал с ними и… И все. Вечером он вернулся уже один, заперся в комнате и расплакался в голос. Потом, когда успокоился, постарался объяснить мне, что произошло. Что мамы больше нет, что теперь мы остались вдвоем…       Алиса пару раз моргнула, прогоняя слезы из глаз.       – А я все равно не понимала, что происходит. У меня просто не укладывалось в голове, что папа такое говорит. И я не осознавала до самых похорон. Папа не стал меня туда брать, по понятным причинам. На соседку меня повесил. И хорошо, что повесил. Потому что я прекрасно помню, как он вернулся с разбитой губой, это так дедушка, мамин отец, постарался. Он и так папу никогда не любил, всегда говорил маме, что с ним ее ждут все печали и беды, которые только можно вообразить. И в том, что произошло, винил его, мол, не уследил. Ну и на похоронах… все достигло точки кипения, скажем так. И именно в тот момент, когда папа вернулся, я почему-то все предельно четко осознала. И... мне, пожалуй, должно быть стыдно, что я, наверное, не так уж и сильно горевала. Хотя и тосковала безумно. Мы слишком... слишком все же мало времени провели вместе.       Наверное, я сейчас должен был постараться как-то разубедить ее, заверить, что ее поведение для маленького ребенка вполне вписывается в рамки, но я не мог заставить себя произнести хоть что-то вслух. Да и вообще, я обещал не перебивать. Поэтому лишь молча взял ее за руку и принялся водить пальцем по ладони, по ее складочкам и линиям, всей кожей впитывая ощущения от прикосновений.       – Со временем, конечно, все потихоньку начало приходить в норму, если можно так сказать, разумеется. Папа стал все свое свободное время посвящать мне – почти каждые выходные выезды на природу с палаткой, зимой – рыбалка, он начал учить меня играть на гитаре, драться. А где-то через год после смерти мамы, я как раз в школу только пошла, подарил мне щенка, черненького такого, с белыми пятнышками. На Жульку чем-то похож был. Мы назвали его Буяном. И с тех пор мы так и жили втроем, в нашем небольшом маленьком мирке. Да и не нужен нам был никто по сути. Я и так стала папиной дочкой, а он… Он всю жизнь маму любил, и ни с кем после нее отношений заводить не собирался.       А там дальше, когда мне уже девять стукнуло, я уже и в «Совенок» первый раз попала. Тогда он еще не был в списке типа лучших, а Панамка сама еще пионеркой была, поэтому мы с ней особо и не пересекались. Зато следующим летом…       В этот момент Алиса как-то заговорщицки улыбнулась.       – …следующим летом я уже к ней, родимой, в отряд попала.       – Да ладно? – тут я все-таки не выдерживаю. – Надо же, как получилось. А я об этом, кстати, впервые слышу.       – Что поделать, – хмыкает девушка. – Но я тогда не была какой-то проблемной. Обычная девочка, хоть и слегка без тормозов. Все такими были.       Алиса опять замолчала, закурила очередную сигарету. Я все ждал, когда она продолжит.       – Я даже могу сказать, что была счастлива. Но в один осенний день все это закончилось. Папа не вернулся с работы. Я ждала его весь вечер и всю ночь. Буян рядом со мной был, не отходил ни на шаг, успокаивал, как мог. Уснула только под утро. Разбудил меня звонок в дверь. Уже обрадовалась, думала, что папа вернулся, но нет. Менты. С «радостной», мать их, новостью, что я осталась сиротой. Ублюдки какие-то его ножом… Прямо перед домом…       Чувствуется, еще секунда, и она может элементарно сорваться. А вот как раз этого допускать нельзя ни в коем случае. Но рыжая в последний момент умудряется взять себя в руки:       – Органы опеки сразу же начали искать родственников. Сперва деду по маме думали отдать, хоть он меня после ее смерти и откровенно недолюбливал, да тот, как в процессе выяснилось, сам уже как год не жилец. Потом где-то отрыли двоюродную сестру бабушки по уже папиной линии, но та наотрез отказалась меня брать, никакие уговоры не помогали. В итоге, за неимением других вариантов, меня сплавили в наш местный интернат «Юность». А Буяна моего…       Алиса всхлипнула и уткнулась лицом в колени. Помедлив, я обнял ее за плечи. Сигарета из ее руки безвольно падает на пол, и я тут же тушу ее сандалией. Я чувствовал, как ее слезы капают на воротник рубашки, чувствовал, как ее снова начало потряхивать, но на этот раз уже не от смеха. Потом она мягко отстранилась, все еще шмыгая носом и вытирая покрасневшие глаза краешком красного пионерского галстука.       – Свой первый день в «Юности» я просто почти без остановки проревела. Жить не хотелось, понимаешь? И даже не к кому обратиться было за помощью. Воспиталка наша… Любовь, сука, Марковна, вобла драная… Ей было вообще плевать, она от меня только отмахнулась, еще и пристыдила, чего я, типа, как маленькая девочка рыдаю. А для других интернатских я была пустым местом. А еще и новенькой грушей для битья, что мне на второй день весьма доходчиво объяснили. Другие девочки. С Регинкой Кирпиченко во главе. Она у нас там среди девок типа главной была, на два года старше меня. К парням за помощью обращаться было бессмысленно, они в девчачьи разборки не вмешивались, у них там свои терки были. Да и побаивались они Регинку, если уж совсем честно. В тот вечер, избитая, униженная, я поняла, что мне придется начать буквально выгрызать себе место под солнцем, чтобы элементарно выжить. И я стала его выгрызать. Я начала задирать каждого второго и драться со всеми, кто на меня косо посмотрит. Даже с самой Кирпиченко. Сколько раз мне из-за нее темную устраивали, сколько раз мы с ней дрались один на один – я уже даже и не вспомню. Но своего я добилась – со временем нас даже худо-бедно можно было назвать подружками.       Конечно же мои выходки не ускользали от взора Воблы. За что она меня конкретно невзлюбила. Даже, точнее будет сказано, возненавидела. Не думаю, что больше, чем Регинку, но… Попасть к ней в немилость – приятного мало. Но из двух зол нужно было выбрать меньшее, и гнев этой грымзы казался сущим пустяком, в сравнении с тем, что я могла потерять те крохи авторитета, которые смогла заработать. Тем более Вобла вообще никогда не поднимала ни на кого руку. Зато морально издевалась так, что некоторые даже поговаривали, что лучше бы била. Ну, меня-то этим трудно пронять, да и я ведь тоже промолчать не могу… В общем, ненависть у нас была взаимной и крепкой.       Потом, когда я стала чуть старше, с Регинкой и другими девками, кто с нами больше всех терся, сбегать начала из интерната периодически. Забор там был не забалуешь, весь в штырях, но было одно место, где пролезть можно было без угрозы себе дополнительную дырку в заднице проделать. Так она меня и познакомила с Мюллером и его компанией.       – Кем-кем? – переспрашиваю.       – Мюллером, – повторила Алиса, будто сплюнула. – Это у него погоняло такое было. Так-то его звали Герман Мельников. Мелкий бандос и нацист в придачу. Задвинут на фрицах был по полной программе. Но для нас тогда это была самая что ни на есть крутая компания. Пусть и не сказать, что группировка Мюллера в каких-то авторитетах ходила, но нам-то какое до этого было дело? Мы, по крайней мере я, просто были рады, что нас, детдомовских отщепенцев, хоть кто-то принял. Тогда я даже и не задумывалась, что возможно как раз-таки кто-то из вот таких вот и убил моего папу… Хотя стоило… Ну да ладно. Как ты там говоришь – лирика?       Я грустно усмехаюсь в ответ. Говорить-то говорю, но явно не в таком контексте.       Алиса на секунду умолкла, задумавшись о чем-то своем.       – Вот… В одну из таких наших вылазок я Ленку-то и встретила. Забавная была история… Ну, для меня тогда. Парнишка к ней приставал один с района. Караулил после школы, все дела. Понятия не имею, чего она сразу отцу об этом не рассказала, как только вся эта история началась, хотя я и не спрашивала. А тогда увидела всю эту картину, во мне взыграло чувство справедливости, ну и поговорила я с этим парнишкой как следует, с парой ребят из банды Мюллера за плечами. Вроде он даже понял без сопливых. Ну, хех, там трудно было не понять. Ленку я потом до дома проводила, да и все. К вечеру уже и думать об этом забыла. Подумаешь, помогла какой-то девчонке, которая двух слов связать не может. А на следующий день – бац! Вобла подходит, говорит, мол, Двачевская, гости к тебе. Смотрю, а там Ленка с отцом. Охренела я тогда конкретно. Ну, дядя Сережа пообщался со мной, поблагодарил, поспрашивал, не нужно ли мне чего… Я, естественно, отказалась, надо оно мне больно было. А с Ленкой еще поболтали немного, да и как-то само собой получилось, что договорились писать друг другу письма. И ведь правда писали, представляешь? Раз в неделю точно. Да и виделись… Не то, чтобы часто, но раз в месяц верняк получалось. Встречались около ее школы, да и дурью маялись все то время, что у нас было. И с ней, впервые с тех пор, как я попала в интернат, я была счастлива. Она стала моей первой подругой. Настоящей, а не всей этой интернатской шушерой. А ведь у меня таких даже в нормальной школе когда училась не было. Без преукрас, встречи с ней были самыми лучшими моментами моей детдомовской жизни…       «Как, однако, все же интересно может повернуться наша жизнь, – думаю. – Ведь правда, никогда не знаешь, где и когда ты встретишь настоящего друга. Уж мне ли не знать об этом».       – Хотя нет, вру, был один, с Ленкой не связанный! – хлопнула себя по лбу Алиса. – Я бы, конечно, не назвала этот эпизод прям счастливым, но теплое чувство в душе он мне оставил. Просто прикинь, ко мне в интернат один раз Панамка приехала с вожатой своей, Ариной Петровной, вроде, не помню точно. Навестить, узнать, как я там.       Я непроизвольно ахнул. Такого я точно не ожидал.       – Слушай, Алис, – спрашиваю осторожно. – Ты сейчас только не пойми меня неправильно, я просто понять хочу… Я ведь, когда только приехал, видел, что вы с Ольгой чуть ли не враждовали. А ведь она правда к тебе хорошо относится, хоть и нудит периодически. Какая кошка между вами пробежала?       Рыжая ничего не ответила. Ее отрешенный взгляд устремился на деревянную стенку домика. Судя по всему, этот вопрос никогда не приходил ей в голову. Однако вместо какой-то конкретики, она вздохнула, как будто невероятно устала:       – Макс, ну вот зачем?       – Потому что, давай признаем, ты была к ней порой несправедлива. Серьезно, рыжуль, она даже ничего не сделала, когда ты ее на свечке прямым текстом послала. Я тебя не осуждаю, просто хочу понять причину…       – Нет, ты просто хочешь, чтобы все было как полагается, – Алиса принялась внимательно следить за божьей коровкой, которая неторопливо выползла из трещины в одной из настенных досок. – А это не всегда возможно. Панамка, может, и хороший человек, с чем я, кстати, никогда не спорила. Но она… Да ты и сам видишь все. Ей вся эта мутотень с «образцовыми пионэрами» нехилой такой белены в глаза кидает. Прошлым летом она еще более-менее нормальная была. А в этом году каким-то цербером в юбке стала. Хотя, с вашим с Дэном приездом, как-то смягчилась. А так первую неделю смены витийствовала только в путь.       – Мне кажется, что вам надо поговорить, – выпалил я.       – Да, разговаривали мы уже, – отмахнулась Алиса. – В тот вечер, помнишь, когда дежурили. Нормально, кстати, поговорили. Без обиняков. Но это все… Можно я продолжу? Ты обещал не перебивать.       – Да, извини, – ладно, худо-бедно я все понял. Любое чрезмерное давление на Алису чревато занесением в черный список без возможности полной реабилитации. Ее можно было понять. Сам такой же.       – В общем, так я и крутилась между интернатом, Ленкой и компанией Мюллера. Если с Воблой все было стабильно хреново, то по другим пунктам все было не так уж и плохо. Наша дружба с Ленкой только крепла. Со временем ее родители даже в гости меня начали периодически приглашать. Ну а в компании… Там у меня случилась та самая первая любовь, о которой я тебе рассказывала. Паша его звали, он был лучшим другом Мюллера. Ситуация произошла, ножом меня задели во время одной из стрелок, – Алиса ненавязчиво провела ладонью около бока, где у нее до сих пор сохранился небольшой рубец. – Несильно, но приятного мало было. А в больничку, сам понимаешь, нельзя никак было, так Паша меня лично выходил, мама у него медсестрой была. Да и вообще, он мне давно казался очень милым. Так у нас все с ним и завертелось. Любовь-морковь, все дела. Вот только спустя какое-то время Паша стал очень настойчиво пытаться затащить меня в постель. А я к этому не готова была ну совершенно. Он не слушал. И вот, после очередного отказа, он меня и ударил головой об стену… Пришла в себя я уже в палате. Все обошлось, отделалась легким сотрясением и рассечением, но все равно недели две пролежала. Так боялась выписываться, ты бы знал. Понимала, что теперь мне деваться-то некуда, Мюллер назад уже вряд ли примет, да и в интернате Вобла точно с живой теперь не слезет. И тут в день выписки за мной Ленкины предки приезжают с новостью, что я теперь официально их приемная дочь. Дядя Сережа еще говорил, что не один день Воблу уговаривал, чтоб она дала добро на это все дело. Не хотела она меня отпускать. Все пыталась убедить его, что я нежелательный социальный элемент, попрошайка, шлюха, ну и так далее. Да и зачем вообще такой приличной семье вот это вот… В итоге со скрипом дала добро, но из моей жизни окончательно не исчезла. Так и ищет повода, чтобы меня назад вернуть...       Все это время рыжая упорно отказывалась смотреть на меня. Такое впечатление, что ее реально крайне интересовала та маленькая божья коровка. Я и сам как-то помимо своей воли принялся наблюдать за ней. Какое-то время мы молча сидели и смотрели на то, как она движется по стенке одной лишь ей понятной тропой. Когда я все-таки покосился в сторону Алисы, то увидел, как судорожно стиснуты ее руки.       – Ну, а все остальное ты уже и так примерно знаешь, – продолжила девушка. – Про помидоры мои, Генду, вот это вот все… Я ведь тебя не сильно нагрузила?       – Нет-нет, что ты, – поспешно ответил я. – Все хорошо. Спасибо, что открылась. Для меня это многое значит.       Да-а, и это я еще жаловался, помнится, на жизнь… Девочка бросила, какой ужас. Тьфу, блин, аж вспоминать теперь противно. А ведь считал себя разумным человеком…       А в итоге оказался homo.       В глазах появилась рябь. Я напоминаю себе, что именно Алиса спасла меня из катакомб. И, что самое главное, спасла от самого себя. Хотя в обоих случаях она и не догадывалась об этом… Настала моя очередь что-то предпринимать.       – Посидим тут еще минут десять, хорошо? – Алиса задумчиво взглянула на меня, и мне вдруг стало как-то не по себе. – Да и в лагерь, думаю, пора бы уже возвращаться…       – Десять минут? – переспрашиваю.       – Угу, – грустно кивнула та. – Просто хочу немного побыть с тобой. Пока не начались всякие сложности.       – Нет, я в том смысле… Зачем нам возвращаться туда? Меня там никто не ждет, да и тебя тоже. Давай тут посидим хотя бы до концерта?       Алиса невесело усмехнулась:       – Наивный чукотский юноша. Ждать-то, может, и не ждут, а искать сто процентов будут. А домик этот уже давно не такой уж и секретный. Панамка о нем точно знает, да и другие вожатые, уверена, тоже. Как только нас хватятся, то будет лишь вопросом времени, когда нас отсюда снимут. А до концерта еще часа четыре точно. Так что нафиг-нафиг.       Я разочарованно вздохнул, попутно представляя место в лагере, где мы могли бы остаться только вдвоем. И едва только эта картина нарисовалась в моем воображении, как я кое-что вспомнил.       – А знаешь, – хитро подмигнул я. – Есть у меня на примете одно место. Там нас точно никто не найдет. Но нужно будет немножечко пройтись. Не хочешь?       Легкий налет бесовщинки мелькнул в янтарных глазах. Она была уже заведомо согласна.