antebellum

ноябрь 1944 года

      Воскресенье наступило слишком быстро. Сикария выпила еще зелья, чтобы чувствовать себя нормально, но ее состояние теперь не позволяло ей делать что-либо без ощущения, что она вот-вот потеряет сознание. Войдя в кабинет Дамблдора в восемь вечера, она трансфигурировала свою школьную мантию в одежду, которую всегда носила на работе. Пока в Хогвартсе был поздний вечер, в Нью-Йорке был только полдень. Дамблдор настороженно улыбнулся ей, готовя свой камин к перемещению.       — Вы в порядке? — спросил профессор, зная, что это не так. Он видел ее напряжение, даже после приема зелий. Болезнь и изоляция сильно нагрузили ее, и напряжение разрушало её. — Что-то случилось?       Девушка лишь посмотрела на него. Он знал, что что-то случилось, но она не хотела об этом говорить, тем более с ним. — Я справлюсь с этим. Я в порядке, — солгала она.       — Я имею в виду и физически, — произнес Дамблдор, имея в виду тот факт, что она выглядела смертельно больной. Он решил не давить на нее из-за ситуации с её друзьями. Он видел, как они украдкой поглядывали на нее во время урока, и как она больше не ждала их. Он заметил, что теперь она ест одна. — Но это нормально — иметь друзей, мисс Эдвардс. Вы не должны отталкивать их. Это никак не повлияет на вашу успеваемость, — его презрение к заданию, которое она получила, просочилось сквозь его обеспокоенный тон.       — Я в порядке, — повторила она, проигнорировав его последние слова. Последнее, что ей сейчас было нужно, — это еще одна причина вернуться к единственной настоящей дружбе, которая была у нее в жизни.       Он пристально посмотрел на нее. — У тебя рецидив? — она изо всех сил старалась не рассмеяться. Рецидив. Такое смешное слово.       Рецидив обычно относится к людям, прошедшим курс лечения.       — Я не наркоманка.       Он разжег огонь и повернулся к ней, глядя прямо в глаза. — Вы должны позволить себе побыть ребенком, мисс Эдвардс. Вы так молоды, а занимаетесь проблемами, которыми должны занимать люди старше вас. Найдите лучший способ справиться с этим, мисс Эдвардс. Дружба — это магия, которой не все обладают, но я...       — Я не хочу показаться грубой, мистер Дамблдор, — она действительно хотела показаться грубой. Он тепло улыбнулся, не принимая это на свой счет. — Но я думаю, что нам пора идти.       Он протянул руку, и она, взяв ее, шагнула в зеленое пламя. Тепло ошеломило ее. — Камин 9 на 43-м этаже здания Вулворт-билдинг, Манхэттен, — четко произнесла она, когда Дамблдор бросил порошок к их ногам.       Как только ее ноги опустились на пол оживленного здания в Нью-Йорке, она почувствовала, как все ее тело пытается не отключиться. Это что-то новенькое. Дамблдор не видел ее реакции; он уже шагнул вперед, чтобы поговорить с управляющим каминного зала и организовать их возвращение в его кабинет после окончания встречи.       Они шли по длинным коридорам, а он заговорил лишь тогда, когда они вошли в зал заседаний. — Вы посетите Больничное крыло завтра утром? — просьба было сформулировано как требование. Она кивнула. Она не знала, лжет или нет.       Сикария заняла свое место в центре стола и слегка кивнула Барри Кэмпбеллу, который только что сел на свое место. Она рассеянно постукивала ногой, пока прокурор зачитывала протокол и записывала присутствие всех семнадцати человек в комнате.       — Всем добрый день. Слушания комиссии начинаются. Сегодня мы собрались здесь, чтобы обсудить вопросы, касающиеся операции номер 909-4637-21: разрешение, выданное...       Слушать эти слова было сущим адом. Каждый прошедший административный момент означал тиканье часов. С каждым тиканьем ей казалось, что в затылок все глубже вонзается гвоздь. Сикария гадала, сколько времени пройдет, прежде чем он пробьет ее мозг.       — Проверка личности на предмет присутствия Сикарии Эдвардс, — спросил прокурор, глядя прямо на нее. Бюрократические формальности утомляли. — Подсказка: Чикаго.       Ее заставили выучить наизусть всю таблицу проверок личности.       Если запрос — город или штат США; ответ — обычно: ФИЛАДЕЛЬФИЯ, ответ в случае беды: САКРАМЕНТО.       — Здесь, — проворчала она. Сикария не могла тратить свою энергию на насмешки. Ей нужно была вся энергия, чтобы выдержать эту встречу, не упав в обморок. — ответ: Филадельфия.       Адвокат говорила много, а она слышала, как перо сонографа царапает пергамент, записывая каждое слово, сказанное в зале. Прошло несколько минут, пока она зачитывала официальные речи адвокатов, прежде чем они перешли к первому порядку дел.       — Были ли какие-либо угрозы безопасности вашего задания?       — Нет.       — Кто-нибудь раскрыл вашу истинную личность или любую другую секретную информацию?       — Нет, — она солгала быстро и незаметно. Легко.       — Есть ли у вас какие-либо требования о немедленном задержании, экстрадиции или прекращении дела в отношении подозреваемых?       — Нет.       — Считаете ли вы, что нуждаетесь в психологической экспертизе?       — Нет.       Полагаться на слова больного человека, чтобы решить, нужна ли ему помощь, было отвратительно лениво. Я не больна.       Перо царапало еще мгновение, прежде чем сделать паузу. Адвокат прочистила горло. — Далее на повестке дня комиссия рассмотрит запросы агента на получение секретных файлов, касающихся Мессии Малфой-Апсиллон, известных сотрудников Министерства обороны Великобритании: Дэниел Мерканти, и Алисия Харли. Комиссия интересуется, для чего агенту нужен доступ к этим файлам.       Она выпрямилась. — Мессия Малфой-Апсиллон — родственница одного из студентов. По показаниям, она была верна идеологии Гриндельвальда, и ее досье может позволить мне кое-что понять. Дэниел Мерканти — британский бизнесмен, и один из членов его семьи утверждает, что знает о сотруднике британского Министерства, что тот имеет гнусные связи с Гриндельвальдом. Алисия Харли — бывший или нынешний сотрудник британского Министерства магии, и только ее показания о событиях ее пыток могут позволить понять, какую информацию пытался получить от нее Гриндевальд.       — Вы не просили арестовать или задержать Мессию Малфой-Апсиллон? — обвинительным голосом спросил один из членов комиссии.       — Нет.       — Почему?       — Потому что я не посчитала ее угрозой, — существовавшая система означала, что комиссия не могла использовать предоставленную ею информацию для ареста подозреваемого, если она не запрашивала ордер. Им нужны были ее показания как агента FSA S1231, чтобы получить какой-либо приговор, и если бы она отказалась их дать, у них не было бы доказательств для ареста.       — Вы сказали, что она была сообщницей!       Она взглянула на советника, который говорил. Должно быть, он был одним из тех чиновников с кровоточащим сердцем, которые были слишком эмоциональны, чтобы мыслить рационально. — Студент указал, что событие произошло давно. Посещение митингов Гриндельвальда не считалось актом «пособничества к терроризму» до 1941 года. Студент также не указал, что она сделала что-то незаконное. Она просто одна из обычных чистокровных сторонников.       — Она все равно должна быть арестована и допрошена.       — На каком основании? — ее возмущение нарастало, как и тупая пульсация в голова. — Мне напомнить вам, что дискриминация по признаку крови не является незаконной?       — Ты что, какая-то сторонница чистокровного превосходства? — прошипел он. Она издала смешок, несмотря на боль в горле, голове и груди.       — Это не имеет ничего общего с моей способностью мыслить рационально, — сказала она. — Но нет, если это поможет Вам спать спокойно. Я не сторонница, я лишь указываю на то, что быть им не запрещено законом.       — И вы не думаете, что это должно быть так?       — Какое отношение это имеет к расследованию? Если я скажу «нет», вы меня уволите?       — Нет.       Это не было настоящей попыткой, но она все равно застонала и откинулась в кресле. Она чувствовала, как действие зелья ослабевает. — Хорошо. Нет, я не думаю, что превосходство крови должно быть незаконным. И позвольте мне объяснить почему.       Раздалось два вздоха, остальные члены комиссии молчали, ожидая продолжения. Эйлин Вота впервые взглянула на Сикарию.       — Превосходство крови — это идея, — начала она. — Идея — это мысль. Невозможно регулировать или доказать мысли людей, если они не говорят нам об этом. Дискриминационная идея не причиняет никому физического вреда, поэтому ее невозможно регулировать. Так же, как расизм, сексизм или антисемитизм.       — Разница между нападением и преступлением на почве ненависти заключается в намерении, стоящем за ним. Разве это не преступление на почве идеи? — это был голос пожилой женщины. Ее слова были рассчитаны, но тон был праведным и цепким.       — Но до совершения преступления на почве ненависти гипотетический преступник все еще придерживался этих ценностей и еще не действовал в соответствии с ними. Вы не можете обвинять кого-то за то, чего он еще не сделал. Вы не можете регулировать мысли людей. Это тирания.       — Вы смеете стоять здесь, в правительственном здании, и защищать сторонников превосходства крови?       — Я никого не защищаю. Я просто сказала, что законодательно это невозможно. Все, что вы можете сделать, это принять антидискриминационные законы, но вы не можете контролировать мысли людей. Это проблема общества, которая должна быть решена в обществе, — она насмешливо фыркнула. — Должна ли я напомнить комиссии обо всех законах против магглов, которые были написаны в этом здании? Могу ли я заявить, что каждый из вас добровольно работает на организацию, которая помогла закрепить в законе идеи превосходства крови?       Прокурор прочистила горло. — Думаю, нам лучше вернуться к повестке дня.       Адвокат задал еще несколько вопросов, на все из которых она ответила коротким да или нет. Ее головная боль усиливалась, и последнее, что ей было нужно, это сдать кровь на анализ. Если они подвергнут ее еще одной психологической обследованию, она просто может сорваться, поэтому она заставила свое тело выглядеть и оставаться нормальным, сохраняя энергию для мозга.       — Мисс Эдвардс, вы внимательно слушаете?       — Не потому, что я хочу этого, — пробормотала она, глядя прямо на члена совета, который прервал выступление адвоката, чтобы сделать ей замечание.       Она уделила собранию свое частичное внимание, включившись лишь на последних минутах.       — Все члены совета за то, чтобы разрешить агенту доступ к файлам, касающимся Мессии Малфой-Апсиллон?       — Да, — сказали девять членов.       — Нет, — сказали три члена.       — Ходатайство принято. Все члены за то, чтобы разрешить агенту доступ к файлам, касающимся Дэниела Мерканти?       — Да, — сказали одиннадцать членов.       — Нет, — сказал один член комиссии.       — Ходатайство принято. Все члены за то, чтобы разрешить агенту доступ к файлам, касающимся Алисии Харли?       — Да, — сказали шесть членов.       — Нет, — сказали шесть членов.              — Ходатайство отклонено. Желает ли агент продолжать убеждать адвоката, или агент предпочитает отклонить запрос.       Она начала щурить глаза. От яркого синего света сверху у нее болели глаза. — Отклонить.       — Ходатайство отклонено. Секретарь комиссии передаст два одобренных файла, — светловолосая секретарша пронеслась по полу и положила два файла прямо на колени Сикарии. Ведьма приятно улыбнулась ей. Сикария не ответила ей. Она не могла тратить энергию. Я запомню, когда буду здесь в следующий раз, чтобы быть вежливой с ней.       — Значит, это все? — с надеждой спросила она.       — Ты не читаешь повестки дня, дитя? — спросил прокурор.       — Конечно, нет. Если бы читала, то не спрашивала бы, — она говорила только правду. — Я бы также предпочла, чтобы вы обращались ко мне более профессионально. Эта комиссия отказывается законно рассматривать меня как ребенка, почему вы обращаетесь ко мне как к ребенку?       Среди членов комиссии раздался ропот. — У нас есть последнее распоряжение, прежде чем вы уйдете. У комиссии есть просьба.       Сикария не ответила. Последнее, что ей сейчас было нужно, это больше вещей, на которых нужно сосредоточиться.       — У комиссии есть еще одна просьба для агента. Официальные документы будут отправлены по почте в вашу нынешнюю резиденцию под глубоким прикрытием.       — Скорее приказ, чем просьба, — пробормотала она.       — Полагаю, вы помните широко разрекламированное предательство Мэтью Абернати.       — Я была одной из них, — язвительно сказала она. — Но я читала эту историю. Это было семнадцать лет назад.       — Поиски его прекратились в 1937 году, потому что он считался мертвым. Сейчас у нас есть сведения, что он жив, и что его прямые потомки могут знать о его местонахождении или будущем местонахождении. В школе Хогвартс есть студент по имени Дэвис Абернати. Вы должны провести с ним полномасштабный допрос и отправить отчет, как только закончите.       Полномасштабный допрос. Ей придется использовать настоящий Веритасерум, который длится три часа. Ей придется найти способ оставить его одного на три часа, а затем удалить три часа его памяти так, чтобы он не заметил. — Фантастика.       В третий раз за эту встречу она отключилась, сосредоточившись на том, чтобы дыхание было ровным, а руки не дрожали. Она решила, что завтра ей придется пойти в Больничное крыло, но смогут ли они ей помочь? В магическом мире не существует наркотической абстиненции, так какие решения может дать ей магический целитель?       — ...будут оповещены перед следующим слушанием. Если нет возражений, заседание закрыто, — ей потребовалось мгновение, чтобы встать, а когда она встала, ее зрение затуманилось.       Просто вернись в свою комнату. Тебе просто нужно вернуться в комнату. Ты ляжешь спать, а утром пойдешь в Больничное крыло. Все будет хорошо, просто вернись в комнату.       Мантра, которую она повторяла про себя, прервалась, когда они с Дамблдором вышли из камина. Слушание заняло чуть больше четырёх часов, так что в Нью-Йорке было семь часов, в Хогвартсе была полночь.       Выйдя из камина, она споткнулась так сильно, что ей пришлось опереться о стену, случайно задев картину, которая громко завопила. Остатки зелья терзали ее чувства в клочья, а голова разрывалась на части.       — Мисс Эдвардс, я отведу вас в Больничное крыло, — сказал Дамблдор, нервно оглядывая ее. Она только покачала головой, потому что если бы открыла рот, ее бы вырвало.       Она сделала глубокий вдох и попыталась осмыслить ситуацию. — Документы. Мне нужно спрятать их в своей комнате.       Дамблдор не уступил. — Самосохранение — не грех. Твоя работа может подождать.       — Меня не волнует работа, меня волнует, что если кто-нибудь увидит эти файлы, меня попытаются отправить в Азкабан за государственную измену, — говори медленнее, твоя речь невнятна. — Завтра утром я первым делом пойду в Больничное крыло.       Он окликнул ее, но она уже выходила из комнаты. Он не последовал за ней, и Сикария молча поблагодарила его за это.       Она быстро бежала по пустым коридорам, превращая свою одежду обратно в школьную форму. Если я побегу, то, возможно, успею добраться до туалета, прежде чем меня вырвет. Если я буду идти, то, возможно, смогу продержаться немного дольше, но я не успею добраться до туалета.       Она взвесила все за и против, но это уже не имело значения, потому что она начинала отключаться. Сикария не могла заставить свои ноги бежать, даже если бы захотела. Она едва собрала силы, чтобы дрожащими руками толкнуть двери подземелья. Она, спотыкаясь, вошла в помещение, и ее уши немедленно навострились на звук голосов. Ее голова повернулась влево так быстро, что у нее закружилась голова. Последние люди, которых она хотела увидеть. Их голоса стихли, а глаза встретились с ее, когда дверь подземелья закрылась за ней.       Паника подступила к ее горлу. Или желчь. Она не могла сказать, что именно.       Просто продолжай идти, не обращай на них внимания. Притворись, что не видишь их.       Она не заметила, что прислонилась к стене, и попыталась оттолкнуться, но полностью потеряла равновесие и схватилась за стол, чтобы удержаться на ногах. Боже, это так неловко.       Почему они всегда в общей комнате, — подумала она, но жгучая боль в голове заставила ее вздрогнуть и споткнуться. Ее руки тряслись так сильно, что она не могла даже схватить свою палочку.       Может, у меня просто галлюцинации? Бред один из симптомов.       Почему она всегда здесь посреди ночи, — подумали они, но, увидев ее явно дезориентированное состояние, решили, что что-то не так.       — Эдвардс? Ты в порядке? — позвал Нотт, увидев, как она попятилась.       — Я в порядке.       Она не была в порядке. Она попыталась сделать шаг, ее сердцебиение было аритмичным. Шок заставил все ее тело слегка дернуться. Она выдохнула, но ничего не вышло, и она упала на пол. Черт, черт, черт, это плохо.       Ноги подкосились. Все пятеро поднялись (с разной скоростью), даже когда она попыталась их прогнать. Одни смотрели с паникой и беспокойством, другие — с подозрением и беспокойством. Малфой и Реддл медленно встали, внимательно глядя на то, как она приходит в сознании и выходит из него. У нее было учащенное дыхание.       — Ты ранена? — спросил Лестрейндж, пока Розье проводил диагностику. Недостаток сна, нарушение нервной системы, аритмия, вялая мышечная ткань...       Было похоже, что ее состояние ухудшается.       — Ты не спала три дня? — недоверчиво спросил Розье, но ее мозг не мог переварить этот вопрос. Слишком много всего происходит. Успокойся, перестань думать.       Не впадай в паническую атаку.       Малфой заговорил, нервно сглатывая. — Я уверен, что с ней все в порядке. Может, у нее просто желудочный грипп или что-то в этом роде.       В ее глазах появились черные пятна. Она теряла сознание. — Нет, — ее голос дрожал, она едва смогла взять себя в руки, чтобы произнести следующее предложение. — Я в порядке, — не паникуй, не паникуй, не паникуй, успокойся. Ее мозг кричал ей, но слишком много вещей происходило одновременно.       Они игнорировали ее.       — Малфой, Нотт, — Реддл оценивал ситуацию. — Отведите ее в Больничное крыло. Розье, были ли следы проклятия, когда ты проводил диагностику?       Розье покачал головой. Малфой подхватил ее обмякшее тело, пока она слабо пыталась уговорить его опустить ее на землю. Она смирилась. Из этой ситуации не выбраться. У нее не было энергии, чтобы пытаться уговорить себя выбраться из этой ситуации. — Нет, нет. Мне нужно...       — Эдвардс, заткнись. Ты идешь в Больничное крыло.       Лестрейндж медленно встал с пола и повернулся, чтобы посмотреть прямо в лицо одному из своих лучших друзей. Эмоции, бушевавшие в нем, были неузнаваемы, но в его тоне прозвучала мольба.       — Том, — он пристально посмотрел на Реддла, зрительный контакт был напряженным. Он произнес его имя. — Пожалуйста, пожалуйста, не лги мне сейчас, — пожалуйста, скажи мне, что ты этого не делал. Пожалуйста, скажи мне, что ты не причинил вреда другому человеку.       Реддл понимал, о чем он просит. Он причинил своим друзьям слишком много боли. Его друг страдал, и ему было больно осознавать, что он обвиняет его в подобном, хотя это было правдоподобно. В любое другое время он бы шутил с Лестрейнджем, подначивал его, смеялся и издевался. Но видеть своих друзей такими, видеть ее такой, что-то в нем пробудило.       Он не мог быть жестоким сейчас. Не мог.       Он не хотел.       Конечно, он вполне мог понять, почему Лестрейндж считает его виноватым. Было почти больно думать, что его друзья знали, что он такой монстр, но на самом деле, в прошлом он поступал гораздо хуже. Он снова посмотрел на него таким же пристальным взглядом.       — Я не имею к этому никакого отношения, — твердо сказал он.       Лестрейндж искал на лице друга следы обмана. Его голос был серьезным и неуверенным, когда он заговорил. — Поклянись мне.       — Я клянусь тебе. Я не сделал ничего, что могло бы причинить ей вред, — честно сказал он, и Лестрейндж отвернулся. Он поверил ему.       Малфой, самый физически сильный из них пятерых (хотя они могли бы использовать левитационные чары), отнес ее бессознательное тело в Больничное крыло, вместе с Ноттом и Лестрейнджем, которые отказались покинуть ее. Малфой был потрясен, увидев, насколько холодным было ее тело.       Розье и Риддл остались в гостиной, ожидая возвращения своих друзей. Розье расхаживал по комнате, а Реддл молча стоял в раздумье.       Розье внезапно заговорил, его тон был обвиняющим. — Клянусь Богом, Реддл...       — Я не лгал ему, — быстро сказал он, не желая разговаривать. — Я ничего ей не делал.       То, как его друзья сразу же предположили, что он несет за это ответственность, что-то пробудило в нем. Меньше всего ему хотелось заниматься самоанализом, потому что это потребовало бы от него признать, что он не идеален, но когда мысли начали появляться, он не мог ничего поделать, кроме как думать.       Он никогда бы никому не признался в этом, но эмоции пронеслись перед ним так быстро, что это испугало его.       Он чувствовал себя виноватым.