первый и последний раз (новая версия)

      В день похорон было солнце. Я приехал на место прощания. На улице, на поляне около кладбища стоял священник, открытый гроб, но мне пока не было видно Киреля внутри. К горлу снова подкатил ком.       Стояло много стульев, но кроме священника была только Джилиан. Одетая в шёлковое чёрное платье до пола, с длинными рукавами и с закрытой грудью, она сидела в первом ряду, в той же позе, в какой сидела, когда я впервые увидел её в больнице, и смотрела на гроб, а слёзы текли по её щекам. Я подошёл и положил руку ей на плечо. Она меня заметила, глянула в глаза, потом её губы скривились, она расплакалась, встала и обняла меня. Я обнял в ответ.       — Он верил в бога? — отстранившись, дрожащим голосом спросил я и вытер потёкшие слёзы. Джилиан прикрыла рот рукой, сдерживая плач, и помотала головой.       — Нет, но… Я решила, что так, вроде как, принято… — её дыхание сбилось, она вытерла глаза пальцами и рассеянно опустилась на стул, — Можете начинать, — сказала она священнику. Тот окинул нас удивлённым взглядом, однако через секунду прокашлялся и заговорил.       Через время он предложил сказать последнюю речь для Киреля. Джилиан посмотрела на меня. Я тихо сказал:       — Идите первая.       — Сходишь со мной? — дрожащим голосом попросила она, встав и протянув мне руку. Я взял её, и мы вместе пошли к гробу. Священник отошёл.       — Та-ак, — протянула она, свободной рукой вытирая слёзы и пытаясь успокоиться хоть немного, — Кирель. Сынок. Начну, наверное, с того, что я тебя очень люблю, — она смотрела в небо, пока говорила, то ли потому что ей так было спокойнее, то ли потому что так слёзы меньше текли, — Я часто бывала хреновой матерью. Я просрала отношения с тобой, просрала твою любовь, такую большую и чудесную. Я всё просрала в этой жизни, но, надеюсь, ты на меня зла не держишь, — она заплакала, зажмурившись и сильнее сжав мою руку, и продолжила только примерно через полминуты, — Надеюсь, ты меня простишь за всё. Я тебя очень люблю и никогда не забуду.       Она помолчала немного, затем повернулась на меня и, сжимая дрожащие губы, приглашающе кивнула, мол, теперь твоя очередь. Я сдержал ком в горле, выдохнул и свободной рукой достал из кармана блокнот, открыл.       — Я написал для тебя стих, — начал я, — Ты так любил их читать, и вот теперь я прочитаю тебе ещё один. Он тоже о тебе. Но сначала я хочу сказать что-то просто так… Кирель, — мой голос дрогнул, но я продолжил, — Я так люблю тебя, что словами не опишу. Никаких слов не хватит. У меня сейчас сердце разрывается, но я обещал, что справлюсь, и я справлюсь ради тебя. Никогда не перестану тебя любить и никогда тебя не забуду. Ты — лучшее, что было в моей жизни. Один только взгляд на тебя вызывал улыбку, и твои глаза, ты так на меня смотрел… Кхм, — я всхлипнул, зажмурившись, чтобы сдержать приступ плача, — В общем, я могу бесконечно рассказывать о тебе, так что я, пожалуй, прочитаю тебе стих. Надеюсь, он понравится тебе также, как и предыдущие. Кхм. Всё хорошее в мире не вечно, А плохое порой бесконечно. Мы чувствуем радость и счастье, А через минуту рвём себя на части. Мир вырывает куски нашей плоти, Порой морально, а порой рвётся к самой сути, То есть к сердцу. Вырывая у нас органы жизни. И это не всегда сердце. Всё может счесть наши дни. Эта противная машина, словно скрежет вилкой по ушам, Я думал, так бывает только в фильмах, что жизнь даст нам шанс, Но нет. Вилка едет по прямой. Его сердце больше не бьётся. Эта боль кошмаром отзовётся… Мне повезло, что видел я его прекрасные глаза, Разного цвета, полные разных эмоций И такие счастливые. Боже. Он счастлив из-за меня? От кого все шарахались, как от огня… «Ублюдок, фу! Он выглядит как гей!» Но люди не способны видеть мелочей: Люди твари. А он был просто солнышком. В последние дни даже не одиноким. Его глаза не выражают ничего уже, Зато вот рот его застыл в улыбке милой. Не знаю, что сказать, чтоб было в рифму, но и похрен. Боже, я люблю тебя, Кирель.       После похорон мы остались стоять у могилы вдвоём. Слёз не было, была пустота. Джилиан слабо улыбнулась, как тогда, в больнице, и тихо сказала:       — Я хочу отдать тебе кое-что.       Я повернулся. Она протягивала мне его трубочки.       — Это… — я ошарашенно посмотрел на неё, — Это те, которые он носил?       — Да. Подумала, будет хорошим предметом памяти.       Я осторожно взял их дрожащими руками. Погладил большими пальцами. Вновь поднял взгляд на женщину.       — Спасибо, Джилиан, — я крепко обнял её. Она ответила, уткнувшись лицом в моё плечо.       Через какое-то время мы отстранились.       — Что будете делать дальше? — спросил я. Вокруг кладбища росли деревья, и в окружающей нас тишине было по-весеннему слышно пение птиц.       — Жить пока точно буду здесь, в той же квартире, — вздохнув, ответила она, посмотрев на могилу и хлопнув себя ладонями по бёдрам, — Уволюсь со второй работы. А может, и с третьей. Найду новую. Да и вообще… Начну новую жизнь. Оклемаюсь и, может, перееду когда-нибудь. Ну, а ты?       — Буду жить в своей квартире. Мама моя уехала с кем-то, так что теперь я один. Наверное, на работу какую-нибудь устроюсь, продолжу учиться. А там посмотрим.       Мы помолчали. Я опустил взгляд, гладя большими пальцами трубочки Киреля.       — Давайте поддерживать связь, — сказал я, — Созваниваться хотя бы иногда. И, если будете уезжать отсюда… Предупредите меня, пожалуйста. У меня больше никого нет.       — Конечно, дорогой, — она улыбнулась, но потом губы её скривились, и несколько слезинок скатилось по щекам. Она обняла меня, — Будем созваниваться. Ты хороший человек, Скай.       Мы ещё немного постояли, а потом она уехала. Я остался один. Сел по-турецки на землю перед могильной плитой с его именем и достал блокнот. Погода была такая чудесная, совсем не как в фильмах во время сцен с похоронами. Никакой темноты, никаких туч, никакого дождя. Солнце, пение птиц и запах приближающегося лета. Даже ветер, если и дул иногда, то слабый и приятный, тёплый. Я слабо улыбнулся сквозь слёзы. Открыл блокнот. Было так тихо и умиротворённо, что я слышал, как шелестели страницы. Медленно пролистал их все: мои старые стихи, первые стихи о Киреле, четверостишия ни о чём, разбросанные по страницам, которые так нравились ему. Мои рисунки. Я внимательно их рассмотрел, держа блокнот подальше от лица, чтобы не заляпать слезами. Листаю дальше: я. Спящий я в самолёте, с мятой о плечо щекой и руками, сцепленными в замок. Видимо, я вырубился, пока мы летели, и он меня нарисовал. Такой милый стиль… Я расплакался ещё сильнее.       Немного успокоившись, перелистнул дальше. Мой стих, который я читал на похоронах. Я вздохнул и, чтобы занять руки, пролистал пальцем остальные страницы, но в один момент мой взгляд зацепился за что-то: на одной из страниц, открытой будто бы как первая попавшаяся, была какая-то надпись. Я начал листать медленнее, вытерев слёзы и напряжённо всматриваясь в белые листы. Наконец, я нашёл её. Прочитав, я снова залился слезами, запрокинув голову и зажмурив глаза, открыв рот в крике. Я не думал о том, что кто-то может услышать. Я просто кричал от боли.       Когда очередная волна поутихла, с заложенными ушами и носом, сквозь слёзы, застилающие взгляд и заставляющие всё перед глазами расплываться, я перечитал ещё раз.       Где-то в середине блокнота, на немного смятой странице, очень кривым почерком, тонкими буквами, будто тот, кто писал, был очень слаб, какой-то синей ручкой было написано всего три слова:

Я люблЮ тЕбя.