***
Чужая нервозность ощущается кожей. — Всё будет нормально, — огрызается Рюноске на вопросительный взгляд. — Ничего особенного, сто раз такое было. Из комнаты в конце коридора раздаётся придушенный кашель, и в ноздри бьёт терпкий запах крови. — Ты к ним не пойдёшь? — осторожно уточняет Ацуши, тронув альфу за плечо. Из-за плотно прикрытой двери слышится тихий голос Дазая. Сиплый кашель повторяется. — Я ничем там не помогу, больше помешаю. Отец знает, что делает, — ровно отвечает Рюноске, даже головы не повернув, но Ацуши, обвивший его руками, чувствует под пальцами совершенно каменные мышцы. Гин и вовсе сидит в комнате, зарывшись в какие-то книги и нацепив наушники. Ацуши рассеяно думает, потираясь щекой о чужое плечо, что их так научили с детства — вести себя, реагировать. Наверное, привыкли… Осаму-сан верил в Йосано, Рюноске верит в Осаму-сана, значит, так и нужно. Порча Чуи-сана горячая, страшная, а тело его после неё холодное, как у трупа, и сердце бьётся так медленно, что даже не отсчитать пульс. Сначала он спит, теперь долго пьёт и кашляет кровью. Ацуши не знает, что будет потом, и спрашивать — тем более у такого Рю — у него желания нет. Говорить что-либо вообще кажется оскорблением, ведь альфа не похож на человека, который нуждается в утешениях. Но он настолько взвинчен, что воздух вокруг них почти дрожит от его сосредоточенности на стене перед собой. Ацуши ловит себя на том, что машинально поглаживает длинные сильные пальцы. — Всё будет нормально, — повторяет он, и чужая рука несколько деревянно притягивает ближе за талию. Проходит около часа, и кашель утихает, сменяясь ровным дыханием… Спокойствие возвращается следующим же утром. Чуя-сан невозмутимо потягивает чай, но порцию явно съедает больше, чем смог бы вместить в себя один человек. Это похоже на поведение Ацуши после трансформации в Тигра полностью: он ещё пару дней мучится постоянным голодом, который не утолить и десятью чашками лапши. И на который не устанет сетовать Куникида-сан. Гин не похожа на человека, который стал бы суетиться, но при её привычной плавности уже просто повышенная активность воспринимается как суета. Чуя-сан на неё даже не реагирует, только провожает изредка глазами с одного конца кухни к другому. У Рюноске «повседневное» поведение выходит значительно лучше, чем у сестры. Наверное, если бы Ацуши не видел его вчера, не догадался бы, что вечер для него прошёл неспокойно. Осаму-сан после бессонной ночи и вовсе не считает нужным появляться на кухне — Ацуши слышит, что он засыпает, как только утром Чуя-сан выходит из комнаты. Поль внимательно следит за тем, как брат ест, но не задаёт вопросов о самочувствии. Вообще никто не задаёт Накахаре таких вопросов. Ацуши и сам видит, что лично для старшего всё происходящее если не в порядке вещей, то по крайней мере не мене привычно, чем Ацуши — перекидываться в Тигра. Пусть и с более разрушительными последствиями. Чуя-сан не напуган, не устал, спокоен. Со стороны всё воспринимается иначе, но Ацуши догадывается, что ему самому, в отличие от его детей, его способность нанесла лишь только незначительный по его мнению физический ущерб и никаких потрясений. Рюноске как-то сказал ему, что волноваться за близких естественно, даже если близкие не особенно волнуются сами за себя, и это кажется самой большой правдой за всю его жизнь.***
Перебинтованные руки поверх больничной простыни настолько бледные, что проступающая сеть вен кажется иссиня-зелёной. Акико-сан нервно постукивает каблуками туфель о ножки своего стула, пока Ринтаро-сан деловито осматривает приборы, от которых змейками к коже тянутся трубки. — Ну что, жить будет? — ехидно спрашивает девушка наконец, не выдержав повисшей тишины. После случая с выстрелом этот раз — первый, когда из них всех в лазарете Агентства оказывается Дазай. Ацуши иногда кажется, он помимо Исповеди обладает ещё какими-нибудь способностями, причём несколькими, позволяющими ему выходить сухим из воды, не имея ни защиты, ни сверхчеловеческой силы. Но это может быть простая удача. Или поразительный талант… Что бы это ни было, в этот раз оно подводит. — К удивлению, да, — мило улыбается глава Мафии и с неприятным щелчком стаскивает перчатки. — Как обычно, — фыркает Чуя-сан, но чужие пальцы свисающей с кровати руки держит заметно крепче, чем держат за руку человека, о котором говорят с таким пренебрежением. — Что вы ему вкатили? Не может он столько от обычного наркоза отходить. — Трамадол, — отвечает вместо Ринтаро-сана Йосано. Слово кажется Ацуши смутно знакомым, но он от всего, что связано с медициной, так далёк, что даже не силится строить предположений. Всем в этой комнате всё понятно и от подобного краткого ответа, поэтому объяснений так никто и не требует. Чуя-сан как-то странно хмыкает, но молчит, бессознательно поглаживая большим пальцем сухую кожу на чужой ладони. На Осаму-сана не действует способность Акико-сан. Это Ацуши понимает запоздало, когда видит хмурого Мори, появившегося после звонка и непонятно как незаметно пролезшего в самое сердце здания Агентства при его сомнительной популярности в рядах детективов и ближайшей округи. — Брысь все отсюда, — Акико-сан поднимается со своего места и машет рукой. — Давайте-давайте, идите по домам, нечего тут торчать ночью! Рюноске остаётся сидеть, не двигаясь с места, Эдогава-сан поднимается и уверенно тянет Ацуши за рукав. — Я останусь, — удивительно спокойно отзывается Чуя-сан, и девушка почти кивает, кажется, не увидев в его леденеющих глазах возможности к спору, но Ринтаро-сан не менее спокойно, не прекращая улыбаться, отрезает: — Ты не останешься. Десяток секунд они сверлят друг друга взглядами, и Ацуши находит выражение лица босса Мафии по-кукольному жутким в своей неестественности — совершенно жёсткие глаза и добродушная улыбка, если не всматриваться, даже дополняют друг друга, но это почти страшно. Впрочем, Чуя-сан, то ли перенявший за время общения эту манеру, то ли имевший её изначально, выглядит не менее красноречиво, пока Ринтаро-сан не добавляет ласково: — Не придётся же тащить силой? Здесь ты не пригодишься. — Я позвоню, если что-то пойдёт не так, — тут же обещает Акико-сан, напряжённо покосившись на старших омег. Будь они альфами, воздух бы уже трещал от напора. Чуя-сан, подхватив с тумбочки перчатки, встаёт и кивает сыну на дверь, кратко попрощавшись. Рюноске под взглядом деда послушно поднимается следом за отцом, и тот, пропустив их вперёд, мстительно хлопает дверью. Из палаты слышится возмущение Акико-сан, но оно затухает подозрительно быстро. Эдогава-сан возвращается в общежитие, а Рюноске по дороге до дома болезненно крепко сжимает пальцы Ацуши, устроившегося у него под боком. Чуя-сан не говорит ни слова, но остаётся на кухне, даже когда они уже уходят спать, и Ацуши ещё до рассвета — не слишком-то хорошо спится с каменной глыбой, даже дышащей напряжённо, в постели вместо альфы — просыпается от шорохов и плывущего по квартире запаха кофе. Мужчина с кем-то разговаривает около четырёх утра, а после шести Рюноске, и так неподвижно пролежавший несколько часов подряд, но не уснувший, делает вид, что прекрасно выспался, и тоже уходит на кухню. Гин спала, когда они вернулись домой, и спит до сих пор, не зная, что происходит. Как кажется Ацуши, никто и не собирается будить её, чтобы рассказать. Как кажется Ацуши, это вполне правильно. Чуя-сан странно косится на него, когда он обвивает его поперёк торса руками и прячет нос, согнувшись, на чужом плече. — Ты чего это? — спрашивает сварливо. Ацуши пожимает плечами и не двигается, пока чужая ладонь не опускается в светлые мягкие волосы. Осаму-сан преподносит несколько лишних отверстий в себе как прекрасный повод для отпуска, за что получает ещё и шишку.