***
Когда Акико появляется на кухне, Ацуши тут же осторожно выворачивается из его рук, и Рюноске кидает на девушку злой взгляд. Он слышал, когда она подошла, лишь оттого, что прислушивался, а Ацуши явно погружён в какие-то свои мысли и коротко вздрагивает. — Я схожу в душ, — бормочет, перебросившись с девушкой приветствиями. Акико насвистывает что-то себе под нос, негромко гремя посудой, и щёлкает чайником. Дожидается, пока в ванной зашумит вода, и поворачивается к хмурому Рюноске, так и стоящему у окна со скрещенными на груди руками. — Отвали уже от него с этими разговорами, — ленно, почти скучающе. Ладонью зачем-то поглаживает столешницу. Раздражает, когда говорит в такой манере. — Тебя дед не учил, что подслушивать плохо? — Рюноске от подкатившей злости демонстрирует яркие клыки, невольно приподнимая верхнюю губу. — Не лезь ко мне со своими советами. Я всё понимаю, но… — Ничего ты не понимаешь и не поймёшь, — фыркает Акико. Рюноске приподнимает брови с немым вопросов, и девушка, закатив глаза, довершает пространное высказывание более осмысленным: — Тебе посчастливилось родиться в любящей семье и вырасти в ней же. Тебя не выбрасывали на улицу, и не подбирали потом, как голодную шавку, непонятно зачем. По лицу её бежит какая-то тень, и на кухне будто становится прохладнее, хотя яркое весеннее солнце всё также бьёт в окно. Рюноске, напрягшись, замечает: — Они всегда любили тебя как родную. — Не всегда, — медленно говорит Акико, и губы её искривляются в неприятной улыбке. — Если помнишь, первые семь лет моей жизни я даже не знала, кто они такие. Да, потом всё стало отлично, я прижилась, чуть не за дочку здесь, но те семь лет от этого волшебным образом не исчезли. Их не забудешь, не сотрёшь, они всё равно будут с тобой. А у Ацуши этих лет семнадцать, и ты хочешь, чтобы он по щелчку всё принял? Не напоминай ему о том, в каком он положении. Рюноске думает ответить «не хочу», но отвечает только: — Я не знаю. Ацуши сильный и сложный, но иногда он ведёт себя как самый настоящий ребёнок. Рюноске догадывается, у него в жизни было довольно мало моментов, когда он спокойно мог себя так вести, пока действительно ещё был ребёнком. Тётка смотрит на него, прикрывает глаза, будто никак не может вернуть себе привычное язвительное умиротворение. На самом деле, они практически выросли вместе. Она ему больше старшей сестрой, чем тёткой, если уж на то пошло. — Не заводи этот разговор, пока он сам не скажет тебе, что пора, — вздохнув и смерив его взглядом, советует Акико. — Твои родители были такими же шизанутыми, но они хотя бы научились друг с другом договариваться. Просто талдычь ему, как ты его любишь, и всё. Рюноске долго смотрит на неё. Фыркает: — Что, с тобой сработало? Акико закатывает глаза.~
Когда Акико была маленькой, она ничего не боялась. Её не кусали бродячие собаки, с которых колтунами свисала отсыревшая в подворотне шерсть, редкие прохожие не проявляли к ней интереса, а за то, что она мела пол в кондитерской, её кормили свежим хлебом. Наверное, знавай она времена получше, её бы не устроило такое положение вещей, но, получая в очередной вечер завёрнутый в платок ужин, она ощущала себя счастливой. Йокогама была бесконечным, ярким городом, в котором невозможно было скучать, и она не скучала, рассматривая мир большими глазами. Когда Акико немного подросла, она стала замечать некоторые вещи. Например, небо было голубым, но его явно никто не мог покрасить в такой цвет, люди бы просто не дотянулись туда, высоко-высоко. Ещё небо могло быть серым, чёрным или цветным, когда садилось и вставало солнце. Другие дети тоже это видели, и они спрашивали своих мам и пап, почему же небо голубое, и тогда Акико стала задаваться ещё и вопросом, куда же подевались её собственные родители. Стоило подрасти ещё совсем чуть-чуть, чтобы получить на этот вопрос ответ, но подрасти не вышло — времени не оказалось. Уже в шесть лет Акико знала, что надо прятаться, когда слышен грохот — взрослые говорили, что так звучат «выстрелы» и «взрывы», и очень боялись — и когда где-то кричат. Что от людей в чёрном надо бежать. Что к городской полиции нужно подходить только в крайних случаях. Что нельзя заговаривать с незнакомцами. Что сладости с прилавка приносят «деньги», которые складывают в кассу, чтобы купить новые сладости и продать их за новые «деньги». Что кровь красная. В один из тех нередких дней, когда на соседней улице снова послышались «выстрелы» и Акико, закрыв кондитерскую, выбралась через подвал во внутренний двор, чтобы спрятаться за мусорными баками — там её никогда не находили — на пару часов, пока всё не утихнет, грохот был особенно долгим. Ближе к вечеру Акико задремала, устроив лоб в сгибе локтя, но чуткий сон её был нарушен неожиданным шорохом. Подняв голову, она увидела сгорбившегося мужчину, тяжело привалившегося к забору. Рука его и тёмные волосы были выпачканы липкой грязью. На белой рубашке проступало пятно вязкой крови, капающей у него между пальцев. Ими он всё пытался зажать прореху в светлой ткани. Взгляд мужчины был мутным, почти невидящим, но замершею неподвижно Акико он всё же заметил. Медленно, с трудом отнял руку от своего бока, приложил к пересохшим приоткрытым губам окровавленный палец. — Он здесь! — раздалось со стороны улицы, и снова прогрохотали «выстрелы». Зарывшись поглубже в зазор между баком и забором, Акико испуганно уставилась на две длинные тени, перечертившие залитый закатным солнцем тупичок. Тело мужчины сползло в размякшую от дождей глину, и он ничком рухнул на заборные прутья. — Врач, а пособничал этой гнилой шайке… Подыхай в канаве, псина! От тяжёлого ботинка всколыхнувшаяся грязь пятнами осела на иссиня-белом лице. Взревел двигатель машины, затрещали тормоза, и вдруг стало очень тихо, только свистящее сиплое дыхание всё делалось реже и реже. Акико, отряхнув выпачканные о плесневелую стену руки, отёрла ими подол платьица и осторожно выглянула из своего укрытия. Двор был пуст, как и дорога, заворачивающая узкой улицей за дом. Мужчина захрипел. Акико опустилась перед ним на колени в тёплую, нагретую безжалостным летним зноем, но так и не высушенную солнцем грязь и осторожно тронула за плечо. Ярко-фиолетовые глаза вдруг удивительно ясно взглянули прямо на неё. Акико невольно сглотнула. Она уже видела такое — когда какая-нибудь старая бродячая собака уползала в подвал кондитерской умирать с уличной жары, она сперва скулила, и глаза её были с поволокой, а после, за минуту или две до того, как она закрывала их и переставала дышать, делались чистыми-чистыми, как у щенка, но неизменно очень грустными. Мужчина, как и собаки, вряд ли заслуживал смерти в такой луже, но Акико и при всём желании не хватило бы сил перенести его куда-то. Может, она могла бы дать ему воды или… Когда её ладошка коснулась слабо вздымающейся груди там, где особенно ярко выступали рёбра, Акико едва не вскрикнула — из-под её пальцев по всему телу незнакомца поползли вдруг светящиеся белоснежные ленты. Озираясь по сторонам, она попыталась было отнять руку, но чужая ледяная ладонь, выпачканная в крови и грязи, вдруг крепко прижала её пальцы. Закусив губу, Акико молчаливо наблюдала, как одна за другой затягиваются ужасные раны, а к некогда бледному лицу возвращаются краски. Мужчина задышал ровнее, и глаза его почти сразу же закатились. Тогда Акико убежала в подвал и накрепко заперла дверь, оставив мужчину лежать на земле. А когда на утро вышла, его уже не было. Пятна крови были размыты прошедшим в ночь новым дождём. Она даже думала было, не привиделось ли ей чего, даже уверилась в этом. Ещё день или два всё было совершенно спокойно. Но уверенность её пошатнулась, когда мужчина с фиолетовыми глазами, одетый теперь в белоснежный халат — наверное, он работал врачом или химиком — поверх рубашки, появился на пороге кондитерской, безошибочно выхватив её среди стеллажей цепким, необыкновенно острым взглядом. Его сопровождал хмурый, куда более пугающий молодой человек с совершенно белыми волосами и глубокой складкой меж бровей, прибавляющей ему в возрасте не менее десяти лет. Но поясе у него висела поблёскивающая ножнами катана. Несмотря на это Акико безбоязненно пошла за ними обоими на улицу. — Как твоё имя? — улыбнувшись, поинтересовался мужчина, и мало что в нём узнавалось из того запомнившегося образа, какой пришлось увидеть пару дней назад. — Я Йосано, — скрестив руки на груди, ответила девочка, потому что не отвечать было очень и очень невежливо. — А ты кто такой? — Всего лишь человек, который обязан тебе жизнью, — яркие глаза блеснули. Приняв смело протянутую руку, он наклонился к девочке, рост которой едва превышал метр от земли, и невесомо коснулся губами выпачканных в муке пальцев. Акико растерялась на несколько секунд: при ней ещё никогда никто не делал так с невзрослыми. — Хотел поблагодарить лично. Могу увидеть родителей, воспитавших такую прелестную дочь? — Ты два дня назад их едва не увидел, — огрызнулась Акико, пряча руки за спину. Стоящий за плечом неназвавшегося светловолосый мужчина почему-то сразу нахмурился. — Ясно-ясно, — не обратив никакого внимания на её дерзость, покивал врач. — Очень жаль. Но я всё же не люблю оставаться в долгу, милочка. Не прогуляешься с нами? Акико пожала плечами. И вложила ладонь в обтянутые перчаткой пальцы.