Хороший солдат

      Кафе-кондитерская «Бюффе» открывалось в восемь утра. Мадлен была на месте уже в шесть, надевала передник и шла помогать хозяйке с кремом для пирожных. Через полтора часа она выметала сор, снимала стулья, раскладывала салфетки и, поправив прическу (волосы стали совсем длинными), встречала первых гостей.       В числе них всегда приходил месье Прежан — ветеран войны четырнадцатого года. Это был мужчина сорока пяти — пятидесяти лет, шатен, с густыми, зачесанными назад волосами, аккуратно подстриженными усами и таким смуглым лицом, что, казалось, будто он дошел не до Берлина, а воевал в Африке. Одевался месье Прежан с иголочки: это всегда был костюм из брюк по последней моде, жилета, пиджака, обязательно галстука и шляпы с широкими полями. Входя в кафе, месье Прежан снимал шляпу и, отыскав взглядом Мадлен, кивал ей.       Сначала хозяева думали, что месье Прежан заходит так часто, потому что ему приглянулась Мадлен. Он появлялся каждое утро, заказывал кофе, суфле или крокембуш и обстоятельно любезничал с Мадлен, безумно смущая ее своими комплементами. Мадлен тоже начала думать, что дело нечисто, и как-то раз не выдержала, сказав, что у нее есть жених.       — Надеюсь, он достойный человек. Вы заслуживаете самого лучшего, мадмуазель. Я прихожу сюда каждое утро, а вечером делаю в окрестностях променад и вновь вижу вас, трудящуюся в поте лица.       — У меня нет родителей, месье, но есть младший брат. Поэтому мне не остается ничего, кроме как трудиться в поте лица.       — А еще у вас есть жених, насколько я понял.       — Да, его зовут Георг. Он, как и вы, ветеран войны.       — Надеюсь, он не моего возраста?       — Что вы, месье. Георгу сейчас двадцать шесть. Мы познакомились через год после войны. Он приехал в Льеж в отпуск, как и вы, но решил остаться…       — Когда вы выходите замуж?       — Через две недели.       — А почему не вижу кольца?       — Я не ношу его. Боюсь, что потеряю или испорчу во время работы.       — Что ж, мои поздравления, пусть и запоздалые, — хмыкнул месье Прежан.       — Спасибо, мне очень приятно.       Мадлен уже завела ногу назад, чтобы отойти от столика, как месье Прежан снова поднял на нее глаза.       — Знаете, вы напоминаете мне мою дочь. Она тоже сероглазая блондинка. И она тоже перенесла бог весть столько за эту войну. У нее такие же руки, как у вас.       Мадлен спрятала свои стертые ладони за спиной.       — Простите меня за то, что уже два месяца хожу вокруг да около. Должен вам признаться, что я приехал в Льеж не просто так. Я приехал ради вас. Видите ли, ваш отец был моим сослуживцем, — месье Прежан вытер рот платком и засунул руку во внутренний карман пиджака, вытащив оттуда сложенную вдвое фотографию. — Вот, взгляните. Это наш с ним единственный совместный снимок. Сделан еще в начале войны, а точнее 12 августа 1914 года. Потом мы попали в передрягу: меня контузило, а ваш отец куда-то пропал. Я очень надеялся, что он жив, но на всякий случай мы обменялись обещаниями поддерживать семьи друг друга, если что-то произойдет. Я знал, что у вашего отца есть вы и ваш брат, но не смог найти вашего адреса, чтобы написать вам письмо. Мне было известно, что вы живете в Льеже, но на какой именно улице, в каком доме — нет. В комендатуре тоже не знали. Потребовалось три года, чтобы вас найти, и мне бесконечно жаль...       Мадлен взяла фотографию и критически вгляделась в нее. Лицо мужчины на снимке казалось настолько далеким, что, несмотря на очевидное сходство, не верилось, что это и вправду отец.        — Не стоит извиняться. Я рада, что вы все-таки нашли, где мы живем. Что привело вас сюда?        — Случайность, — месье Прежан с улыбкой пожал плечами. — Просто шел мимо кафе и услышал, как кто-то вас окликает.       — Неужто отец называл вам мое имя? — спросила Мадлен, не отрывая глаз от фотографии.       — Конечно, он очень много про вас рассказывал. Фабиан очень любил вас с Габриэлем и мечтал вернуться к вам. К сожалению, судьба была к нему не так добра, как ко мне.        Мадлен отвернула лицо и молча протянула снимок.       — Что вы, оставьте себе! Я хранил его для вас.       — А как же вы? Вы же тоже хотите вспоминать отца...       — И все-таки он ваш отец, поэтому этот снимок должен остаться у вас. У меня, знаете ли, отменная память!        — Спасибо, — Мадлен, более не колеблясь, прижала снимок к себе. — Так, значит, вы не видели, что стало с отцом?        — В тот день был первый крупный бой. Не такой крупный, как бывало потом, но с непривычки нам пришлось очень трудно. Наш с вашим отцом отряд попал под обстрел. Артиллерия стреляла на поражение, кидали гранаты. Одна из гранат, — продолжил месье Прежан, взволнованно понизив голос, — прилетела в нашу сторону. Все бросились врассыпную. Меня накрыло взрывной волной. Вашего отца, должно быть, тоже.        — Именно тогда он погиб?       — Вероятнее всего. Я тогда тоже должен был погибнуть.        — Не говорите так. Хорошо, что вы выжили.        — Боюсь, вы меня не так поняли. Я ничуть не сожалею, что остался жив. Тогда я правда должен был погибнуть. Меня придавило камнем, и, пролежи я под ним еще какое-то время, мне бы отдавило все внутренности. И обстрел не прекращался, а я не мог пошевелиться, хотя пребывал в сознании.        — Вам, наверное, было очень страшно…       — Не то слово. Но знаете что, мадмуазель? Хоть мне и было страшно, я не хотел умирать. До последнего надеялся, что меня спасут. Возможно, из-за таких мыслей я сейчас и стою перед вами. Хотя благодарить стоит не себя, а того человека, который вынес меня. Если он, конечно, был. До сих пор не могу понять, привиделось или взаправду…        — Вас, что, спас ангел? — улыбнулась Мадлен.       — Хуже. Меня вынес с поля битвы солдат, причем не наш, не бельгийский, а немецкий. Я запомнил это, потому что он все просил меня не умирать. И говорил странно, с заиканием…       Мадлен вздрогнула — и медленно улыбка пропала с ее лица. Месье Прежан заметил это и вопросительно нахмурился.        — Я близко знала одного немца в начале войны. В нашу первую встречу я колотила его по груди и выкрикивала страшные проклятья, смысл который он наверняка понимал, несмотря на то, что не знал языка, — глаза Мадлен странно заблестели, а потом она сделала вдох. — Я так сильно возненавидела того немца, когда увидела. У него было такое невинное лицо, которое просто невозможно у захватчика, поэтому я убеждала себя, что он такое же чудовище, как и все остальные. Но когда я заболела и в сентябре — во время мятежа в городе… Этот немец повел себя так, как я ожидала меньше всего. Дело в том, что в мятеж… я убила человека. Вы первый, кому я об этом говорю. Прошло уже много лет, но я так и не осмелилась. И теперь, мне кажется, поздно. Убитый был офицером. Разумеется, немецким. Он мне ничего не сделал, но одного факта того, что он немец, было более чем достаточно. К тому же тогда все были как безумные, поэтому, когда он остановил меня на улице, придержав за локоть…       — Можете не рассказывать, мадмуазель.        — Нет, позвольте договорить. Это важно. Тот офицер придержал меня за локоть, а я повернулась к нему и со всей силы ударила его в живот ножом, который взяла с собой на всякий случай.        — Если бы вас увидели…       — Да, меня бы казнили. Но мне повезло, потому что мимо проходил тот немец. Он заставил меня отпустить нож и привел в чувства. А самое главное: не сказал о случившемся ни слова. Никому. После этого я уже не могла думать про него плохо. Конечно же, такой человек, как он, с ясными голубыми глазами и светлыми волосами, просто не мог быть монстром.        — Вы были в него влюблены?       — Я даже разок его поцеловала, когда он спал. Но у меня не было и шанса, да и я не хотела добиваться его любви. Мне тогда было всего пятнадцать лет. К тому же у него была мисс Эйвери… Они хотели бежать вместе. Тот немец не мог больше оставаться на войне. Помню, как мы прощались. Я так смутилась, когда его рука легла мне на голову, что покраснела до ушей.        — Он умер? — догадался месье Прежан.        — Да, в тот самый день, когда бежал. По пути им с мисс Эйвери встретился повстанец с бомбой, и тот немец принял удар на себя… Когда я узнала, то плакала неделю, а потом еще год горевала. Для меня это был большой удар, но не такой, как для мисс Эйвери. Она до сих пор одна.        — Мисс Эйвери? Звучит знакомо.        — Теодора Анна Эйвери, журналистка.        — Точно, читал ее статьи! Правда, это было давно, кажется, еще во время войны.        — В последнее время она мало пишет.        — Все не может оправиться?       Мадлен кивнула.         — В письмах она об этом не говорит, но мы все это понимаем. Забыть человека, которого любил всей душой, нельзя, сколько бы лет ни прошло.        — Какая печальная история, и она лишний раз доказывает, что не все захватчики так плохи, как о них по-прежнему принято думать.       — Я рассказала вам о том немце не просто так. Человек, которого вы упомянули недавно, он же заикался, так? Тот немец тоже.        — Возможно ли?…       — Что один и тот же человек спас наши с вами жизни? Да. В конце концов Фридрих спас не только нас.        — Так его звали Фридрих? Фридрих был хорошим солдатом, — подумав, заметил месье Прежан.        — Думаю, он никогда не был хорошим солдатом. Он был хорошим человеком.       — Вы правы. Это совсем другое. Быть хорошим человеком — это совсем другое.        Мадлен горячо кивнула и снова посмотрела на фотографию.       — Жаль, от Фридриха не осталось ничего, даже одного-единственного снимка. Все, что мы можем, — это помнить, каким человеком он был. Спасибо за фотографию, — добавила Мадлен, вернув голосу былую бодрость. — За такое вам полагается дополнительная порция крокембуша.        — Я бы предпочел еще один разговор с вами.       — Хорошо. Крокембуш и сколько угодно разговоров. Вы принесли мне долгожданные новости об отце. Я не в силах вам отказать.        Месье Прежан почтительно наклонил голову, а когда Мадлен скрылась среди столиков, подумал о дочери, которая ждала его в Брюсселе, и улыбнулся.