Хороший солдат

      Отес ушел час или два назад. А может, прошло больше времени. Лоуренс потерял счет минутам. Да и как их считать, когда сознание затуманено болью и гаснет, возвращаясь в редкие перерывы между усилением ноющих ощущений и их недолгим, спасительным притуплением?       Попыток сбежать Лоуренс не предпринимал. Смешно пытаться, когда у тебя сломаны все пальцы на рабочей руке, а другая болит от того, что туго затянутая веревка стерла кожу в кровь. Ноги, привязанные к ножкам стула, пострадали чуть меньше. Ими хотя бы можно было шевелить, не матерясь, а просто кривясь в лице.       С момента пленения пришло… А бог знает, сколько времени он тут уже торчит. Голода, на удивление, не было, но ужасно хотелось пить. Язык стал сухим, как наждачная бумага. Лицо, однако, лоснилось от пота, а от одежды дурно пахло. Не помешал бы душ, хотя бы вода из уличного колодца. Лоуренсу претила мысль, что Тео увидит его, вчерашнего денди, в таком непрезентабельном виде. Надо срочно что-то делать. Но что?       В целом Лоуренс держался бодрячком. Беспокоило только то, что какое-то время не выйдет работать. Сломанные ребра — пустяк, заживут, а вот раздробленная правая кисть сулила большие проблемы. Как писать статьи, когда твою рабочую руку превратили в месиво? Можно взять отпуск. Лоуренс еще никогда не брал отпусков. Сперва из-за того, что был желторотым новичком, которому надо зарабатывать себе на хлеб. Потом — из-за увлеченности своим делом. Теперь, став журналистом с мировым именем, он имеет право на отдых. Но разве можно рассекать просторы Венеции в гондоле, пока вся Европа полыхает заревом невиданной войны? Ни один журналист, искренне любящий свою работу, не сможет отказаться от возможности быть в центре таких событий. Неужто придется нанять машинистку? Какой кошмар.       Лоуренс протяжно вздохнул и инстинктивно дернул сломанной кистью. От тотчас последовавшей боли закружилась голова. Плевать на машинистку. Если подумать, проблема в другом. Со сломанными пальцами не сядешь за руль. Значит, план с побегом на машине отметается. Конечно, попробовать можно, если поведет Теодора. Но умеет ли она водить?       Неважно: умеет Тео водить или нет. Если нужно, она научится. Прямо в процессе. Именно это Лоуренсу в Теодоре и нравилось. Был в Тео огонек безумия, который свойственен и самому Лоуренсу. Даже не огонек, а костер, настоящий пожарище. Когда Теодора проворачивала очередную авантюру, Лоуренс искреннее беспокоился за нее и нередко горячился, но не мог не уважать столь впечатляющее безрассудство. Невероятная женщина. Женщина редкой смелости и смекалки. Такая точно выберется. Переживет и войну, и Нойманна.       Насчет себя такой уверенности не было. Лоуренс понимал, что вряд ли сможет идти, а Тео не унесет его стокилограммовую тушу. Выручили бы сильные мужские руки. Но чьи? Джона? Было бы здорово, если бы Тео наткнулась именно на него. Но вероятность этого тоже не то чтобы высока. Тео следовало бежать одной и просить помощи у людей в Химворде. К тому моменту, когда помощь подоспеет, возможно, спасать уже будет некого. Но так Тео хотя бы останется жива. Одна жизнь лучше, чем вообще ни одной.              Лоуренс не боялся смерти. Дорогой ему человек будет цел и невредим — о чем еще можно мечтать? Да и что такое смерть? Смерть — это начало новой вечной жизни. Лоуренс, воспитанный в христианской среде, верил в это.       «Если выживу, все-таки возьму отпуск и уеду куда-нибудь. К черту Венецию с гондолами. Поеду обучаться искусству корриды в Испанию. Нет, это слишком опасно. Поеду в Швейцарию. Буду есть много шоколада и куплю себе новые часы», — подумал Лоуренс, представив чистый горный воздух, прозрачные озера и густые буковые леса. Вряд ли это поможет забыть сегодняшний день, когда Отес отдал приказ убить ребенка. Да и тогда, в Мексике, Лоуренс поклялся не забывать. Но мирная жизнь в горах точно поможет залатать раны. А то, что невозможно забыть, всегда будет с тобой. Все мы носим в своих сердцах отравленные стрелы. Отес, Нойманн… Забавно, что Лоуренс винил не этих двоих, а свое собственное бессилие. Он знал, что должно было случиться, но не мог этому помешать, потому что был привязан к чертовому стулу чертовой веревкой, пока Тео ныкалась по грязным подворотням и наверняка думала о том, как остановить Констанс. Сделать это было необходимо, но Теодора могла поплатиться жизнью. Ничто не помешает Констанс расправиться сначала с ослабевшей Теодорой, а потом — с маленьким Исааком. Безумица вроде Констанс и глазом не моргнет. Муки совести придут вместе с осознанием содеянного. А может, вообще не придут. Отес не слишком мучился из-за убийства семьи Люсьена. Чем Констанс лучше его, раз разделяет те же идеалы? — Мне плевать на все. Никогда не чувствовал себя таким свободным, — признался Отес, когда ломал средний — уже третий по счету — палец. — Стоит один раз перейти черту — и тебе подвластно все на свете. Тебя не страшат ни смерть, ни расплата. Ты ничего не чувствуешь. И наконец можешь делать все, что посчитаешь нужным, не ограничивая себя нормами закона или морали. Например, ты можешь убивать детей. Бить женщин. Ломать пальцы американским журналистам. Кость хрустнула с такой силой, что Лоуренс нечаянно прикусил язык. Но после двух сломанных пальцев третий ощущался чем-то само по себе разумеющимся. Лоуренс сдержал стон, а после даже усмехнулся. — Это не свобода. Свобода не значит свободно убивать и калечить людей. — А что значит свобода? — Отес обхватил указательный палец Лоуренса, примиряясь, в каком месте его лучше сломать: повыше или пониже. — Свобода — это не подчиняться таким, как ты, даже когда ломают пальцы. Свобода — это всегда оставаться человеком и не преступать черту закона или морали только из-за того, что ты обижен на весь мир. Свобода — это уважать жизни других так же, как свою собственную. — Уважать жизни других? Смешно. Плохая попытка, месье Баркли. Мне плевать не только на других, но и на себя. — Но побег Тео тебя нехило задел. Ты сломал мне несколько ребер, разбил нос, щеку, теперь ломаешь пальцы. Не похоже, чтобы тебе было плевать. У тебя все-таки есть эго. Хваленое мужское эго. Оно очень хрупкое. По себе знаю. Отес резко выгнул палец на себя. На этот раз Лоуренс не сдержался. Адская боль.       В юности Лоуренс, как типичный обитатель беднейших кварталов Чикаго, много дрался. На счету Лоуренса был не один бой без правил, где ребята вроде него могли поднять крупную сумму, рискуя всем, что имели. Когда Лоуренсу было девятнадцать, во время одного из таких боев противник схватил его за руку и рывком дернул в свою сторону. Врач сказал, что еще немного — и связки бы порвались. А порванные связки — это прямая дорога к хирургу, если не хочешь остаться калекой. Лоуренс прикинул, сколько стоит хирургическое вмешательство, и больше в боях без правил не участвовал.       Нынешняя боль очень напоминала ту боль, за одним исключением — была в разы сильнее. На этот раз раздался хруст, который напомнил хрусть треснувшей кости, но пострадала отнюдь не кость. Похоже, сам Бог велел, чтобы Лоуренс отвалил кругленькую сумму какому-нибудь хирургу, а Отес получил дозу наслаждения, поскольку его противник, стоически сносивший все мучения, наконец, хоть и ненадолго, взвыл, как шавка.       — Говорю же… Оно очень хрупкое… — через силу прохрипел Лоуренс. — Ну давай, ломай еще и мизинец. Все равно я уже не смогу держать перо. Спасибо тебе огромное, дружище… Отес ощетинился и без промедления выполнил просьбу. Лоуренс глухо простонал. К переломам пальцев и ребер он привык. Что дальше? Кости покрупнее? Тогда лучше ломать ноги, чтобы точно не сбежал. Лоуренс ждал, что этим Отес и займется, но лидер повстанцев внезапно встал со своего табурета и вышел из комнаты. Передышка? Лоуренс даже расстроился из-за того, что все так резко закончилось. Боль легче переносить, когда ее вываливают на тебя разом, а не порционно. Но и порционно он тоже вынесет. Предать Тео нельзя, что бы эти гады ни делали. Отес может зайти дальше Нойманна, но это не поможет ему узнать, где заперт Бланж и может скрываться Тео. Первое оставалось последним козырем в рукаве, а про второе Лоуренс не имел понятия. Впервые отсутствие представления о местонахождении Тео так грело душу. Лоуренс схаркнул кровь вместе со слюной туда, где пару минут назад сидел Отес. Плевок не долетел: сил не хватило. Последовал самокритичный смешок. Но ирония тут же сменилась задумчивостью. Где действительно сейчас Тео? Все ли с ней хорошо? Лишь бы она нашла Джона и не попала в лапы Нойманна, Отеса или психованной Констанс. Вот бы и Исаак избежал уготованной ему участи. Может, Констанс передумала? Или ее кто-то остановил? Дай бог, все разрешилось благополучно. — Мадмуазель Эйвери все еще вне нашей досягаемости, — Отес вернулся и снова сел напротив Лоуренса. Отдых пошел всем на пользу. Лоуренс накопил силы, чтобы и дальше язвить. Отес усмирил гнев и стал таким же сдержанным, как до побега Теодоры. Но однажды маска спокойствия уже дала трещину, и скрыть, что в определенных местах она сломалась, было невозможно. Впрочем, Отес попытался. Сменил рубашку на свежую. Похвально. Хоть не будет рябить в глазах от вида собственной крови. — Отличные новости! Ты пришел, чтобы сообщить мне это? Премного благодарен! — Город она не покидала, — продолжил Отес, проигнорировав последнюю реплику Лоуренса. — В таком состоянии и на своих двоих это попросту невозможно. Где же мадмуазель Эйвери может быть? Я все ломал голову, и тут меня осенило. Как думаете, мистер Баркли, не обратилась ли она за помощью к нашему любимому Нойманну? А что: стать его любовницей сейчас — самое здравое решение. Нойманн — единственное плечо, на которое слабая и изнеможенная женщина может опереться. Велика вероятность, что Нойманн возьмет мадмуазель Эйвери на фронт и так она ускользнет из города. А потом ускользнет от него, если, конечно, не войдет во вкус. А зная любовь мадмуазель Эйвери к немецким мундирам, это более чем реально. Отес замурлыкал себе под нос, явно довольный сказанным. — Ох, простите, месье Баркли! Может быть, я сморозил нечто, что задело нежные струны вашей души? Забыл, что вы испытываете к мадмуазель Эйвери самые что ни на есть светлые чувства. Впредь буду тактичнее в выражениях. Но я привык называть вещи своими именами. Трудно вот так сразу перестроиться. — Я бы на твоем месте все-таки попытался. Иначе придется слушать, как я зову тебя скотиной через слово, — Лоуренс, вопреки своему обыкновению, не разозлился; мешала боль в сломанных пальцах. — Очень любезно с вашей стороны! — А с твоей будет очень любезно, если ты перестанешь пороть чушь. — Месье Баркли, прошу вас! Это не чушь, а логичное умозаключение. — Да, твои умозаключения прямо-таки поражают своей логичностью. Если ты до сих пор не понял, Тео лишена здравого смысла. И не нужны ей ничьи плечи. Даже мои. Чего не скажешь о тебе, внушившем отчаявшейся женщине мысль убить ребенка.       — Не внушил, а дал шанс восстановить свою репутацию в моих глазах.       — Репутацию? Не смеши! А мои светлые чувства, — Лоуренс нетерпеливо тряхнул головой, — тебя никоим образом не касаются! Оскорбляй Тео столько, сколько тебе угодно. Но имей в виду кое-что: рано или поздно я выберусь и заставлю тебя взять все слова обратно. Ты пожалеешь обо всем, что сказал в адрес Тео! Но больше всего пожалеешь о своем существовании. Я настолько тебя презираю, что не стану его обрывать. Я сделаю еще хуже: превращу твою жизнь в сущий ад! — Она и так ад. — Нет уж, поверь, такой ад тебе даже не снился. — Допустим. Но как же вы осуществите свои угрозы со сломанной рукой? — Ты забываешь, что у меня есть другая. — А если я сломаю и ее? — Тогда я перегрызу тебе шею. — А если я выбью все зубы? — Я все равно найду средство. — Вас поражают мои умозаключения, а меня — ваше бесстрашие. Возможно, вы больше не сможете писать, а продолжаете храбриться! Вот это сила воли! Но у меня есть идея, как сломать ее. Пока меня не было, я думал не только о мадмуазель Эйвери. Марк, позови ее. Отес обернулся на человека, приставленного к двери. Мужчина, которого, как выяснилось, звали Марк, без слов вышел из комнаты и вернулся спустя несколько секунд вместе с Феличе. Более неожиданную компанию трудно себе вообразить. Но Лоуренс тут же догадался, почему именно Феличе. Стоило признать, что в редких случаях умозаключения Отеса могут быть логичными и это — один из них. — Здравствуй, Феличе. Проходи, не стесняйся. Ты же хочешь вернуть своего мужа, верно? Разумеется, хочешь. Странные вопросы задаю. Но все-таки нам, а в особенности месье Баркли, нужно это слышать. Так скажи же. — Да, хочу, — ответила Феличе. — Но ты понимаешь, что придется пойти на жертвы? — Понимаю. — Жертвы могут быть очень большими. Но их размер в ваших руках, месье Баркли, — Отес повернулся к Лоуренсу. — Может, обойдется вообще без жертв. Вы же против страданий женщин и детей. Что скажите? Откроете нам местонахождение Эмиля просто так? Даже не нам, а этой скромной женщине. Лоуренс несмело взглянул на Феличе. Она стояла, вперив в него опустевшие от слез глаза. Страха в них не было. Лоуренс видел только бессилие. Такое же бессилие испытывал он сам, зная, что с решением, которое уже принято, ему жить всю оставшуюся жизнь, какой бы длинной или короткой она ни была. — Простите, Феличе, но я не могу этого сделать. Отес улыбнулся. Конечно, он знал ответ. Что до Феличе, то она не шелохнулась, лишь кивнула, как будто приняла безмолвные извинения. — Как я и думал. Прости, Феличе, придется потерпеть. — Я сделаю все ради Эмиля, вы же знаете, — карие глаза женщины сверкнули решимостью и… раздражением? Но Феличе так быстро их опустила, что Лоуренс не успел разглядеть. — Умница. Хотел бы я, чтобы в Констанс была хоть капелька твоего мужества. А теперь на колени. Ради Эмиля. Только сейчас, когда Отес сказал «на колени», до Лоуренса начало доходить, что вот-вот произойдет. И он испугался. Впервые испугался, что струсит. Отес узнал его слабое место: Лоуренс не боялся за себя, не боялся никаких мучений, но боялся за других. Он был таким человеком, который скорее сам погибнет, чем позволит погибнуть невинной женщине. — Этого месье не берут физические пытки. Я придумал кое-что получше. — Ну и скотина ты все-таки… — А говорили, не будете ругаться! — Отес рассмеялся. Пока хохот звенел, Феличе села на колени. Вид у нее был таким покорным, что сердце Лоуренса непроизвольно сжалось. — Не надо, Феличе, встаньте! — жалко вскрикнул Лоуренс. Но Феличе осталась на коленях и наклонила голову. — Так-так, — Отес медленно подошел к женщине и положил руку ей на голову, мягко потрепав каштановые кудри. — Мне самому это не доставляет удовольствия, но и мук совести у меня тоже не будет. Ты же понимаешь, почему мы это делаем, верно? Феличе не успела ответить. Отес резко дернул ее за волосы. Феличе всхлипнула, но, похоже, не столько от боли, сколько от внезапности.       — Вы не передумали, месье Баркли? Что подумают дети, когда их мать вернется домой с подпорченным личиком? Если она вообще сможет дойти до дома. — Вот же ублюдок! — Поосторожнее с выражениями! Я ведь могу сделать так, — Отес дернул волосы, но теперь сильнее, и Феличе совершенно точно застонала от боли. — И так, — он отпустил волосы, а затем прописал Феличе звонкую пощечину. — И даже так, — ударил наотмашь по голове. Феличе упала вперед, вписавшись лбом в пол под ногами Лоуренса. — И это далеко не все, месье Баркли. Мои возможности не ограничены. Может, вы нас все же прервете? Лоуренс был готов ответить «да» и выложить все, что касается Бланжа, но вспомнил мертвецки бледное лицо Тео, когда она упала в обморок, и не смог вымолвить ни слова. — Тогда мы продолжим. Да, Феличе? — Ты не человек, ты — чудовище… — еле выговорил Лоуренс. Отеса это или позабавило, или разозлило: Феличе прилетело намного сильнее. Отес ударил ее по голове ногой в башмаке, а когда Феличе закрыла голову руками, несколько раз ударил по рукам и перешел к спине. Один, два, три, четыре удара… В какой-то момент Лоуренс перестал считать. Феличе не кричала, а глотала все звуки, на что редко способен сильный мужчина. Лоуренс сначала старался не смотреть, но потом понял, что обязан смотреть, и не отводил взгляда, даже когда ему было особенно тошно от себя. Это и есть борьба за свободу? Это и есть те жертвы, которые нужно принести, чтобы выиграть? Куда ни ступи, везде одно и то же. Этот мир сошел с ума, а люди вконец потеряли человечность. Кто сказал таким, как Отес и Нойманн, что им все дозволено? «Тот, кто молча наблюдал со стороны, — догадался Лоуренс. — То есть я». — Я бью еще не со всей силы. Надеялся, что вы одумаетесь. Но раз нет, — Отес обошел Феличе справа и замер у ее головы, — мне придется пойти на крайние меры. — Стой! — выкрикнул Лоуренс. Отес остановил ногу, занесенную над головой Феличе, и медленно обернулся. — Стой? А ты откроешь нам местонахождение Эмиля? Или дашь наводки, где прячется мадмуазель Эйвери? — Я понятия не имею, где прячется Тео! А Бланж… Бланж… Простите, Феличе, я не могу. Отес неопределенно качнул головой и, вернувшись в исходное положение, с размаху ударил Феличе по голове. Женщина тихо простонала, затем — чуть громче. Новый удар пришелся по лицу. Из разбитой губы хлынула кровь. — Феличе, может, ты сама попросишь этого упрямца? Встанешь перед ним на колени? Как тебе такая идея? — Прекратите… — взмолился Лоуренс. Но Отес уже вошел во вкус. Он приподнял Феличе с пола за волосы и приволок к стулу, швырнув в ноги Лоуренса. Феличе ударилась щекой о колено и испачкала штанину кровью. — Давай, Феличе, месье ждет. — Не надо, Феличе… Прошу вас: встаньте и уходите. — Надо, надо. Давай, Феличе, делай, что велят. Феличе громко вздохнула и с тяжестью запрокинула голову. Ее большие глаза стали какими-то выпуклыми, как у рыб, но в них все еще не было страха. Лоуренс увидел что-то знакомое, но боль и шок помешали понять, что это. — Месье Баркли, — набрав в легкие побольше воздуха, Феличе заговорила; ее голос надломился от усталости, стал совсем сиплым. — Прошу вас, нет, умоляю: верните мне моего мужа. Где он сейчас? Где Эмиль? — Убедительнее, Феличе, этим ты его не проймешь. — Пожалуйста, прошу вас, мне нужен мой муж! — Феличе подползла ближе и, прижав руки к груди, пала в колени Лоуренса. — Я же знаю, что вы хороший человек! Так пощадите же меня! Мне нестрашно, что со мной сделает Отес. Мне страшно, что я больше не увижу мужа! Молю, отдайте мне его! Молю! Молю! Молю! — Феличе, встаньте… Феличе! — Лоуренс повторил имя женщины настолько ожесточенно, что Феличе вздрогнула, прежде чем наконец подняла голову. — Вы что, не понимаете?.. Не понимаете, в какой ситуации оказались?.. Отес хочет освободить вашего мужа только потому, что он много знает. Это не забота о товарище и не чувство долга. Ваш муж не жилец, если попадет в руки Отеса. Он не нужен Отесу живым! Он нужен ему мертвым и молчаливым!       — Да что вы говорите, месье Баркли? Думаете, я готов разбрасываться своими людьми?       — Такой, как ты, да! Тебе вообще плевать, что будет с другими! Ты же сам сказал, что у тебя развязаны руки! Ты ничего и никого не боишься, ни о чем не сожалеешь!       — Как быстро вы стали понимать меня. У нас врожденная чуйка на людей, — Отес подошел к Феличе и накрыл ее плечо своей обожженной рукой.       Лоуренс резко подался вперед, толкнув Феличе, а за ней — и Отеса. Феличе завалилась назад, еле удержав равновесие. Отес вовремя отшатнулся, азартно присвистнув.       — Я хорошо знаю таких, как ты! При мне сволочь вроде тебя застрелила восьмилетнюю девочку. А несколько таких же сволочей убило десятки других детей и женщин! И еще десятки держало в страхе, наставив на них, беззащитных женщин и детей, ружья. Знаешь, ради чего все это было? Чтобы заставить нового президента сдаться. Эти сволочи, как и ты, были убеждены, что делают благое дело, защищают родину. Но защищать родину — значит, защищать людей. Родина — это люди, а не земля. А они стреляли в своих. Стреляли в женщин и детей! В детей!       Лоуренс почувствовал, что весь горит от гнева. Он был как внезапно проснувшийся вулкан.       Феличе сидела, уткнувшись ладонями в пол, с широко распахнутыми глазами. На секунду Лоуренс прервался, встретив ее недоумевающий взгляд. Но вскоре снова посмотрел на Отеса, с лица которого стерлась улыбка.       — Что ты можешь на это ответить? У тебя свои представления о патриотизме? Не лги мне. Для чего весь этот балаган? Разве тебе не плевать, что будет с другими?       — Плевать, — Отес повел плечами.       — Тогда зачем? Зачем ты заставляешь эту бедную женщину, — Лоуренс опять подпрыгнул на стуле, чудом не рухнув на окаменевшую Феличе, — проходить через боль и унижения? Зачем вынудил ту сумасшедшую убить ребенка? Для чего? Для чего тебе Теодора?!       — Убить ребенка? — взволновалась Феличе.       — Я знаю, почему ты такой. Как и ты, я не терял времени попусту. Гадал, думал, строил теории и понял, что ты, — Лоуренс ядовито улыбнулся, с непомерным отвращением выплюнув фамильярное «ты», — обижен на весь мир и просто вымещаешь злобу. Ее в тебе столько, что хватит не на одну войну. Тебе мало ада после смерти. Ты носишь ад в своей душе и хочешь устроить его прямо здесь и сейчас для всех, кто еще смеет надеяться на хорошее. Но знаешь что? Какие бы страдания ни выпали на твою долю, ничто не дает тебе права распоряжаться жизнями других. Ты не Нойманн. Он хотя бы уполномочен сверху, носит звание генерал-лейтенанта. А ты… ты назначил себя сам! Ты — ничтожество, Отес. Да ты хуже Нойманна!       — Какой ребенок? О чем он? Что за ребенок? — Феличе приползла к Отесу на коленях и вцепилась в край его брюк, тяжело дыша окровавленным ртом. — Что ты сказал сделать Констанс? Отес, это правда? Какого ребенка? Это же не Мари? И не Жан? Кто это, Отес? Кто?       — Заткнись, женщина. Ты начинаешь напоминать мне Констанс, — Отес отпихнул Феличе ногой, но она пристала по новой, и следующий удар пришелся на живот.       — Прекрати! Оставь ее! Дай ей уйти! Сволочь! — Лоуренс крикнул так громко, что раскашлялся.       В легких было что-то склизкое. Кровь или мокрота? Неважно: выхаркать бы с этой слизью свое бессилие. Тошно.       — Я начинаю уставать от этого. Мое терпение небезгранично. Это не Мари и не Жан, Феличе. Это Исаак.       — Исаак? — Феличе подняла голову, все еще держась правой рукой за живот. — Камиллин Исаак? Как ты можешь, Отес? Как ты можешь? Он ведь совсем дитя…       Феличе не заплакала, но выглядела так, словно вот-вот заплачет. Ее рыбьи глаза стали красными и блестящими.       — И Эмиля ты тоже убьешь? Месье Баркли говорит правду?       — Судьба Эмиля зависит от того, как много он сказал. Ты знаешь, я не прощаю предательства.       — Но Эмиля, возможно, пытали! Как он, по-твоему, должен молчать?       — Его я тоже пытал, — Отес посмотрел на Лоуренса, еще не пришедшего в себя после приступа кашля. — И ничего не добился. В человеке должен быть стержень. Человек без стержня — просто кусок мясо.       — Кусок мяса здесь только ты… — насилу выговорил Лоуренс. — Как ты смеешь говорить подобное…       — А почему вас это так задевает? Я оценил вас по достоинству.       — Бланж не кусок мяса, даже если он что-то и сказал. У всех нас есть слабости.       — Любой солдат знает, что долг превыше личных чувств. Эмиль тоже солдат. Солдат своей родины. Что бы ни случилось, он должен хранить молчание.       Феличе молча вытерла слезы краем рукава рубахи.       — Если Эмиль поступился своим долгом, то получит по заслугам. А если молчал до последнего, будет вознагражден нашим уважением. Все зависит от того, есть в нем стержень или он просто гнилой кусок мяса. Что-то мне подсказывает, что скорее кусок мяса. Слишком уж любит жену и детей, чтобы держать язык за зубами. Вообще, я всегда считал, — продолжил Отес, сделав шаг к Феличе, — что настоящий борец не должен иметь за душой ничего, что бы его сдерживало. Ни жены, ни детей, ни других связей. Только в таком случае он способен на настоящее дело. Если есть жена и дети, то все делается с оглядкой на них. Боль — вот что должно питать нашу ярость. Боль от потери тех, кого мы любили. Только из-за этого Констанс все еще среди нас. Я вижу по ее бешеным глазам, сколько в ней этой боли. И мне это нравится. Я знаю, что Констанс сделает свое дело.       — Ты просто манипулируешь ею, — бессильно прошептал Лоуренс. — Сама бы она никогда…       — Констанс — моя бомба замедленного действия. Когда придет время, она взорвется и разнесет все вокруг к чертям собачьим. Мне только нужно довести ее до взрыва и направить в нужное русло.       — Не боишься, что Констанс выплеснет свою ярость на тебя?       Отес расплылся в мечтательной улыбке и ответил не сразу, с нарочитой медлительностью:       — Констанс — бойцовская сука. Она может перегрызть глотку кому угодно, но никогда не тронет хозяина. Потому что знает: тогда ее сразу пристрелят.       — Если будет, кому стрелять.       — Конечно, будет.       — Мне не показалось, что Констанс тебя уважает.       — Она уважает меня, потому что боится.       — Нет, она тебя не боится.       — А что тогда?       — Презирает.       — Презирает? — Отес, смеясь, положил здоровую руку на плечо Феличе.       Лоуренс сидел слишком далеко, чтобы помешать, но моментально напрягся. Его зрачки, как тиски, вцепились в смуглую руку Отеса.       — Да, это очевидно. Только дурак не догадается. Контанс больно, и она просто нашла своей боли применение. Не лучшее, надо сказать. Ты для нее — пример для подражания. Констанс хочет быть такой же сволочью. Но это значит, что для нее ты все еще сволочь.       — Занятное наблюдение.       — Нет, ты дослушай. Констанс наивна. Кто не наивен в таком возрасте? Сколько ей? Двадцать? Неважно. Констанс думает, что, повторяя за тобой, станет такой, как ты. Рассчитывает, что убьет Исаака без мук совести. Но это ни хрена не так. Не выйдет у нее без мук. Почему? Потому, что она еще не сволочь. А муки совести — страшная штука. Уточняю для тебя. Ты же не знаешь, что это такое. Измучавшись, пройдя через ад наяву, Констанс поймет, кто виновен на самом деле, и направит всю свою ярость, а ее к тому моменту станет в несколько раз больше, в адрес своего главного врага. И им окажутся не Нойманн с Тео. Им окажешься ты. Да, ты. И ты поплатишься за все, что сделал. Предупреждаю: сука, которой ты доверял, перегрызет тебе глотку. Ты не добьешься своего. Только не через Констанс.       — А через нее? — рука на плече Феличе сжалась. — Сможешь ли ты смотреть, как я ломаю руки женщине? Ну, сперва, разумеется плечи. Затем перейду к костям пониже. И в конце — к пальцам, как у тебя.       — Что же ты у меня не начал с плеч?       — Действительно. Досадная оплошность!       — Можешь исправить ее. Мои плечи всегда к твоим услугам.       — Заманчиво, но откажусь. Я как истинная сволочь предпочитаю женские плечи.       Отес доказал сказанное в следующую же секунду. Феличе взвизгнула и с грохотом рухнула вперед, успев упереться руками в пол.       — Подожди!       — С чего бы? Сейчас начнется самое интересное. Проверим твою силу воли на прочность. Сможешь ли ты держать язык за зубами, когда рядом от боли скулит женщина.       — Нет, ты не понял! У меня… просьба!       — Просьба? Слушаю.       — Я хотел попросить воды и… принять душ. От меня пасет, как от тягловой лошади.       Лоуренс сказал первое, что пришло ему в голову. Будь времени побольше, он бы обдумал свои слова и выдал бы что-нибудь поубедительнее. Но думать было некогда. Несколько секунд промедления стоили бы Феличе сломанного плеча.       — Воды? Может, еще и ужин? Чего уж мелочиться?       — Нет, спасибо, мне сейчас кусок в горло не лезет. А от воды не откажусь. От целого ведра ледяной воды. Можешь вылить мне прямо на голову. Необязательно церемониться и поить меня из кружки. Просто ведро. Ведро и ничего более.       — Никакой воды не будет, — Отес вдруг разозлился.       Лоуренс на миг пожалел, что заладил про воду, а потом чудом сдержал победоносную улыбку. Отес оставил Феличе в покое и медленно направился к нему. Жилы на загорелом лбу Отеса вздулись. Вот кто действительно походил на тягловую лошадь.       — Я тебя сгною здесь заживо вместе с этой разнывшейся шлюхой, если ты сейчас же не скажешь мне, где вы держите Бланжа. Я переломаю тебе пальцы на левой руке, обеих ногах, а потом сверну шею, как птенцу.       Лоуренс застонал, да так сильно, что Феличе рывком бросилась к стулу. Отес, оскалившись, сжал в кулаке руку со сломанными пальцами.       — Говорю же… хрупкое… твое эго… — сказал Лоуренс и… рассмеялся.       — Ублюдок, — Отес сдавил кулак сильнее.       Боль была зверской, но это только начало. Повезло, что в комнату нежданно-негаданно влетел террорист, приставленный к двери, — Марк. Лоуренс толком не понял, что произошло, потому что от боли не слышал и не видел половины того, что разворачивалось у него на глазах.       — Снаружи… там… — единственное, что Лоуренс сумел различить.       — Черт, — и чертыханье Отеса, куда уж без него?       А потом все страшно засуетились. Феличе в том числе. Случилось что-то важное, и Лоуренс хотел знать все подробности. Как назло, ему резко поплохело. За секунду перед тем, как сознание отключилось, Лоуренс расслышал, как кто-то на улице выстрелил.