Хороший солдат

      Фридрих устал, но ему не спалось. Не давало покоя странное беспокойство. Все зудело и зудело под ложечкой, словно что-то должно случиться, словно какая-то непредвиденная случайность перевернет мир и он никогда не станет прежним, а может, и вовсе перестанет существовать.       Предпосылок думать так не было: в доме стояла тишина, пожилая бельгийка и ребенок молча жевали хлеб, ожидая возвращения доктора и Камиллы. Лица убитых бельгийцев, матушки, Кристен Сев и всех, кто так или иначе пострадал, перестали мерещиться. Но что-то все равно мешало забыться сном. Наверное, часы, которые продолжали выедать мозг настойчивым тик-так.       Сперва Фридрих действительно лег на диван. Точнее, на то, что осталось от дивана. Растянулся во весь рост, положил под голову руки вместо подушки. Закрыл глаза, честно попытался уснуть, но, несмотря на усталость, не заснул. В голове не было мыслей, ничего конкретного душу не мозолило — только волнение, беспричинное, но такое сильное, что Фридриху хотелось взвыть или по меньшей мере влезть на стенку. Он держался только из-за пожилой бельгийки и Исаака, и так пережившего слишком много для ребенка его лет. «Кто будет этим двоим опорой, если не я?» — убеждал себя Фридрих. Паника то утихала, то усиливалась, но с концами не проходила.       Переживал Фридрих, опять же, не из-за чего-то естественного и объяснимого: не из-за Теодоры, не из-за Констанс, которая в невменяемом состоянии разгуливала по городу, и точно не из-за гауптмана, который должен был объявить его дезертиром. Нет, паника не имела под собой почвы, пришла из неоткуда и бухла, бухла, бухла.       Через пять минут Фридрих не выдержал, встал. Исаак и бельгийка посмотрели на него с удивлением. Женщина протянула кусок хлеба. Фридрих взял хлеб и медленно прожевал, чувствуя, что это его отвлекает. По-настоящему отвлек бы разговор, но по-французски Фридрих знал худо-бедно парочку фраз, а Джон все не возвращался. Можно было бы попробовать по-немецки, но вдруг немецкая речь испугает Исаака? Фридрих отказался от этой идеи.       И тут он услышал, как кто-то отодвигает крышку подпола. Откуда-то издалека, похоже, что все еще из подпола, раздался охрипший, странно взволнованный голос Камиллы:       — Comment avez-vous pu me confondre avec mademoiselle Théodora?       — Très facile. Vous êtes toutes les deux brunes et à peu près de la même taille, — а это был уже Бланж, тоже очень далеко.       — Reculez, vous serez le dernier, — наконец, Фридрих различил голос Джона.       — Et si vous me referment ici? — спросил Бланж.       — Alors pourquoi suis-je descendu ici?       — Vous ne me faites toujours pas confiance?       — Je commencerai à vous faire confiance quand vous aurez gagné ma confiance. À votre tour, Blanche.       Кто-то громко прыгнул. Затем со скрежетом, сопровождающим старые, давно не мазаные маслом петли, дверь подпола захлопнулась. Фридрих как раз дожевал хлеб и стряхнул крошки с шинели.       — Maman! — радостно воскликнул Исаак и бросился к Камилле, заключив ее в объятия.       Камилла слабо улыбнулась и тотчас посмотрела на Фридриха с каким-то испугом.              Следом пришли Джон и Бланж. У последнего был такой видок (и запашок), что любой, даже самый деликатный человек на свете, посоветовал бы сходить в душ. Но душа в заброшенном доме не наблюдалось, так что с запахом и видом Бланжа оставалось смириться.       — Salut, soldat, — сказал Бланж слишком уж добродушно для человека, который какое-то время назад без всякого смущения убеждал Теодору отдаться Нойманну. — Comment ça va?       Фридрих догадался, что обращаются к нему, но понял только приветствие. Вторая часть оставалась загадкой, и это не могло не настораживать, учитывая то, сколько от Бланжа было вреда.       — Что он сп-просил? — Фридрих бросил вопрошающий взгляд на Джона.       — Ничего такого. Как ваше самочувствие? Плечо болит? Выглядите все еще плохо.       — Вряд ли я б-буду выглядеть лучше, пока это не зак-кончится… Болит, но н-немного, не ст-тоит бесп-покойств, — Фридрих с подозрением посмотрел на Бланжа. — Вниз-зу точно ничего не п-произошло?       — Ничего, кроме одного небольшого недоразумения, которое мы уже уладили. Pas vrai, monsieur Blanche? Vous n'allez plus vous jeter sur des femmes sans défense?       — Qui sait, — Бланж лучезарно улыбнулся, явив миру отсутствующий передний зуб.       Должно быть, потерял во время допроса, учиненного Нойманном. Так подумал Фридрих.       — Не смотри на меня так, красавица, — добавил Бланж по-французски, обращаясь к Камилле, с настороженностью прижавшей к себе сына. — Тебя я точно не трону. А вот насчет мисс Эйвери ничего не могу обещать.       — Теодора хотела, чтобы я отпустил вас, когда все закончится, несмотря на ту службу, которую вы ей сослужили. Так что Теодору вы тоже не тронете. Иначе я самолично перережу вам сонную артерию, — спокойно, даже преувеличенно спокойно сказал Джон, не изменившись в лице.       Камилла побледнела и крепче обняла сына. Пожилая бельгийка охнула.       — Интересно, — Бланж усмехнулся. — Мисс Эйвери — исключительная женщина. В нее влюблены все вокруг.       — Когда озвучиваете подобный бред, помните, что я лучший врач в городе. На тот случай, если вам понадобится помощь. А помощь в нынешних обстоятельствах может понадобиться в любой момент.       — С сонной артерией, например?       — Например, — согласился Джон. — Кстати, чуть не забыл. Ваша жена вас ищет.       — Феличе? — бессильно пробормотал Бланж.       — Да. Это она организовала встречу Теодоры и Лоуренса с Отесом. Как по мне, очень опасное сотрудничество.       — Отес не тронет Феличе. Она моя жена и не имеет никакого отношения к подполью.       — Да, особенно если учесть, что она ваша жена.       — Давайте не будем об этом. Что нам делать дальше? Мне, маме и Исааку? — вмешалась Камилла и осторожно добавила: — Как быть с Констанс?       — Думаю, она еще вернется за своим, — задумчиво сказал Бланж. — Более верной пешки у Отеса нет. Хотя дело тут не в верности, а в отчаянии.       — Как раз для этого я и пришел за вами. Что задумал Отес? Какое отношение к этому имеют Лоуренс и Теодора? Вы не просто так последовали за ними, а затем приставили нож к шее Лоуренса.       — Когда вы так об этом говорите, мне трудно это отрицать.       — Мы теперь в одной лодке, Бланж. Не похоже, чтобы Отесу было до вас дело, раз вы все еще здесь. Сомневаюсь, что он будет рад вашему возвращению.       — Допустим, вы правы, но где мисс Эйвери и ее коллега-рыцарь?       — Без понятия, — признался Джон и украдкой взглянул на Фридриха, который не понимал ни капли из того, о чем велся разговор, но жадно впитывал каждое слово. — Хочется верить, что они где-то прячутся. Но вполне возможно, что они в руках Отеса.       — Если так, то плохи их дела. У Отеса на них были большие планы.              — Какие именно? — спросил Джон.       С секунду Бланж молчал, интригующе глядя на присутствующих.       — Внизу вы обещали мне еду. Сдержите обещание — и я раскрою карты.       — Вы не в том положении, чтобы ставить нам условия, Бланж.       — А вы в том положении?       Джон нахмурился. Женщины и мальчик напряглись. Один Фридрих оставался в неведении. Было как день ясно, что Бланж и Джон сцепились из-за чего-то. Но что же стало камнем преткновения?       — Камилла, дайте ему хлеба, — Джон прервал молчание первым. — А вы начинайте говорить. По порядку.       Камилла мягко оттолкнула сына и подошла к матери, в корзине которой лежала вся провизия: хлеб, яйца, картофель, кусок пирога, молоко.       — После того, как вы меня почти что задушили, я не хочу отдавать вам свой хлеб. Вот, возьмите, — отчеканила Камилла и хлестким движением впихнула Бланжу половину батона с яйцом, а затем демонстративно протянула графин молока. — Не выпивайте все, что есть. В противном случае, видит Бог, я молюсь, чтобы вы подавились. Это молоко для моего сына.       — Не бойся, красавица, малыша я не обижу.       Это были последние слова Бланжа. В следующую секунду он с жадностью, свойственной оголодавшей собаке, набросился на пищу. Хлеб Бланж съел меньше, чем за минуту. Яйцо очистил бегло и, кажется, проглотил с остатками скорлупы. К горлышку графина присосался с такой силой, что, казалось, будто от молока действительно ничего не останется. Но когда Камилла подошла, чтобы отобрать графин, то обнаружила, что графин почти полон. Горлышко она брезгливо вытерла. От Бланжа разило за десять лье.       — Когда мы узнали, что в город приехала журналистка, то очень обрадовались. Однако вскоре выяснилось, что она приехала не одна, а с вами, доктор, и чертовым Нойманном, — Бланж ухмыльнулся, подтерев тыльной стороной ладони разводы молока на подбородке. — И мы взяли мисс Эйвери под наблюдение, чтобы выяснить, на чьей она стороне. Очень вовремя мисс Эйвери понадобился почтальон, и я, конечно, не смог упустить такую прекрасную возможность. Отныне я следил за мисс Эйвери в непосредственной близости и очень скоро заметил, что Нойманн слишком уж интересуется ее персоной. Постоянные встречи тет-а-тет. Личная протекция генерал-оберста. Теперь-то я понимаю, что она связана с вами, а не с мисс Эйвери. Но тогда выводы напрашивались сами собой. И мы решили использовать мисс Эйвери, чтобы заполучить через нее ценную информацию. Про продвижение войск, про места хранения оружия, про дальнейшие планы командования — любые сведения от любовницы генерал-лейтенанта были бы нам полезны. Но все пошло коту под хвост, когда выяснилось, что мисс Эйвери спит не с Нойманном, а с каким-то грязным солдафоном.       — Осторожнее в выражениях, Бланж, — голос Джона был убийственно холодным.       — Но ведь он все равно не понимает, — Бланж кивнул на Фридриха.       — Среди нас ребенок, — напомнила Камилла. — Так что оставьте грубости при себе.       — Извини, красавица.       — И Фридрих не заслуживает такого обращения. Он дважды спас меня от ужасной судьбы.       — Дочка дело говорит, — вмешалась пожилая бельгийка. — Тебе не понять, как тяжело женщинам среди захватчиков. Этот солдат хороший. Ты не имеешь права говорить о нем плохо. Он помог моей девочке. Он спас моего внука. А что сделал ты со своим Отесом, Эмиль? Констанс чуть не убила Исаака, хотя мы с Камиллой были к ней так добры. Где ты был, когда Отес принимал решение казнить моего внука? А если бы на его месте оказался кто-то из твоих детей?       Бланж растерялся. Впервые чьи-то слова заставили его так помрачнеть.       — Об этом я ничего не знал, — сказал он, поджав губы. — И я этого не одобряю. Дети не должны страдать из-за игр, которые ведут взрослые.       — Но мой сын чуть не умер! Если бы Фридрих не появился в нужный момент и не напугал Констанс, пуля попала бы в висок моему Исааку, а не оцарапала плечо Фридриха. Вы понимаете, о чем я, Бланж?       Камилла почти плакала. Ее руки тряслись, нижняя губа тоже тряслась.       — Понимаю, мне очень жаль.       — Если вам действительно жаль, то помогайте, а не мешайте. Вы же хотите, чтобы все закончилось хорошо? Вы же хотите снова увидеть свою семью?       — Конечно, хочу.       — Тогда… — глаза Камиллы разгорелись решимостью.       Она подошла к Бланжу, взяла его за руку и, как ребенка, довела до недоумевавшего Фридриха.       — Пожмите друг другу руки.       — Что-что, красавица?       — Руки. Пожмите друг другу руки.       — Я еще не настолько свихнулся.       Фридрих вконец растерялся. Он думал, что остальные говорят про Отеса, затем — про Лоуренса и Теодору. Почему внезапно темой разговора стал он?       — Она хочет, чтобы вы пожали друг другу руки, — пояснил Джон, не проявив никакого энтузиазма к затее. — Vous pensez que c'est si nécessaire?       Камилла не успела ответить. Фридрих вытянул руку с тем же чувством, которое испытывал при знакомстве с Джоном, — едкой смесью вины, неловкости и ожиданием подвоха.       Бланж приоткрыл рот, как будто хотел что-то сказать. Две-три секунды над комнатой висела тишина. Фридрих и Бланж смотрели друг на друга. Джон, Камилла, ее мать и сын стояли неподвижно. Затем Бланж медленно вытянул свою руку. Фридрих осторожно, стараясь не производить лишних движений, сжал его ладонь. Бланж сжал в ответ. Никто из присутствующих не проронил ни слова.       Когда руки разъединились, Бланж вернулся в свое естественное состояние игривости:       — Но учтите, что жать руку личному рыцарю мисс Эйвери я не собираюсь.       — И не надо. Достаточно того, что вы пожали руку Фридриху, — Камилла улыбалась, не скрывая своего ликования.       — Рада так, будто Бельгия заключила мир с Германской империей.              — Ваше рукопожатие почти такое же значимое событие.       — Глупость, — Бланж повел плечами.       Атмосфера разрядилась. Лица женщин и Исаака повеселели. Особенно Камиллы, которая спросила, с нежностью глядя то на Фридриха, то на Бланжа:       — Теперь, когда все заключили мир, каковы наши следующие шаги?       — Наш первый шаг — уйти отсюда. Отес может знать, где мы находимся, — вздохнул Джон. — Найдем безопасное место для вас, мадам и Исаака.       — Я не буду стоять в стороне после того, что чуть не сделали с моим сыном! — возразила Камилла.       — Еще как будете, если хотите, чтобы у вашего сына была мать.       — Доктор прав, красавица. Тебе не следует лезть в это. Тобой движут чувства, а чувства не лучший советчик.       — А вами как будто движут не чувства!       — Есть разница между секундной яростью и ненавистью, которую ты взращиваешь в себе месяцами. Но меня интересует другое, — Бланж перестал улыбаться и резко заговорил серьезно. — Допустим, мы найдем безопасное место — и что дальше?       Вопрос, который волновал всех, за исключением, наверное, Фридриха. Фридрих больше не вслушивался в разговор и не пытался понять, о чем говорят собравшиеся, а чудаковато рассматривал свою ладонь. То в нее идеально ложился пистолет, то ее пожимал вчерашний враг. Что будет дальше? Коснется ли она смычка еще хоть раз? А руки Теодоры?       — Найти Лоуренса и Теодору. Если они у Отеса, то освободить. И бежать.       — Бежать? Смеетесь? Мой дом здесь. И их дом тоже, — Бланж кивнул на Камиллу. — Нам некуда бежать. Мы не можем все бросить.       — Тогда что вы можете противопоставить Отесу? Готовы жить в вечном страхе? Может быть, вы, Камилла? — Джон говорил спокойно и ровно, но его глаза почернели так сильно, что нельзя было отличить радужку от зрачка. — Осмелюсь предположить по собственному опыту, что Констанс не остановит одна-единственная неудача. Ваше благополучие, Бланж, тоже в опасности. Не думаю, что Отес примет вас с распростертыми объятиями после того, как вы провели несколько дней в плену.       — А в других местах нас как будто примут с распростертыми объятиями! Сейчас везде неспокойно, и к чужакам относятся почти так же, как к захватчикам, даже если они одной крови с местными. Да и Отес — редкостный псих. Знаете, чем он прославился на весь город и из-за чего его боятся все от мала от велика? — Бланж с ядовитой усмешкой оглядел присутствующих. — А тем, что перебил семью своего врага. Жену и старшенького сына зарезал, как телку и ягненка, а младенца — сколько же ему было? по-моему, и полугода не прожил — задушил, а по другой версии — свернул шею. Сделал дело — и пропал на шесть лет. Кто знает, чем эти шесть лет промышлял. А Люсьен и года не прошло, как повесился с горя. Думаете, он нас не достанет?       Бланж сплюнул на пол, за что тотчас же был награжден серией презрительных взглядов. Но мнение окружающих Бланжа мало волновало. Он завелся и хотел закончить свой рассказ. Обойдя Фридриха, Бланж плюхнулся на обломки дивана и с тем же апломбом продолжил:       — Столько смертей, а все из-за того, что Отес вбил себе в голову, дескать, Люсьен поджег его ферму. Они были конкурентами, постоянно цеплялись по делу и нет. Но разве это доказывает, что ферму поджег именно Люсьен? Кто вообще сказал, что ее подожгли? Скорее всего, это была случайность. Трагическая случайность. Кто-то из рабочих перед уходом бросил в сено тлеющий окурок, сено загорелось, огонь перекинулся на сеновал и дальше.       — Какой кошмар… — прошептала Камилла, и ее зеленые глаза, два малахита, стали темными, как густая листва.       — Не то слово, красавица. Говорят, ферма была на редкость богатой. Но беда не только в ферме. Бог с этой фермой. Отес потерял жену и дочь. Они были на ферме, когда начался пожар. А пожар начался глубокой ночью. Обе погибли. То ли ожоги, то ли задохнулись. Вот Отес и обезумел. Только представьте: вчера у вас было все, а сегодня — ничего. Еще вчера вы целовали любимую жену и гладили по голове дочь. А сегодня вы целуете обеих в лоб и осыпаете крышку гроба горстью земли. Тут сложно не свихнуться. Вот он и свихнулся.       — До того, что зарезал двоих детей… Об этом постоянно говорили, когда я была ребенком. Помнишь, мама?       — Помню, дочка, — пожилая бельгийка отвернулась, но вдруг продолжила: — Мы все тогда скорбели. Жалко и семью Отеса, и семью Люсьена. Не знаю, кто прав, а кто виноват, но детей нельзя было трогать. Отес во веки веков не отмоется от этого греха. Помяните мое слово: он и сейчас живет, как в аду, и после смерти будет мучаться вечность.       Последние слова бельгийка произнесла с особым нажимом, даже с какой-то ожесточенностью. Фридрих понял и про вечность, и про грехи, и про муки. Все разом помрачнели и стихли. Бланж, сидевший вразвалку, занял более пристойную позу.       Нарушил молчание… Исаак. Выглянул из-за спины бабушки и со странным блеском в глазах спросил:       — А что такое мучиться вечность?       — Это значит жить такой жизнью, как месье Отес, малыш, — сказал Бланж. — Жить, не любя никого и ничего.       — Но разве такое бывает?       — Чего только ни бывает в этом мире, малыш. Даже враги порой жмут друг другу руки, — Бланж посмотрел на Фридриха. — А некоторые влюбляются в того, в кого не следует влюбляться. Пути Господни неисповедимы.       — История, которую вы нам рассказали, вне всяких сомнений, глубоко трагична, — сказал Джон, медленно подойдя к Бланжу. — Но я не могу понять главного: почему вы сошлись с Отесом, если не разделяете его взглядов? Почему шпионили за Теодорой и Лоуренсом? Почему пытались принудить Теодору вступить в связь с Нойманном? Я помню ваш разговор с Теодорой. Не хотел подслушивать, но вы говорили слишком громко. Речь шла о цене свободы. О том, что вам нечего терять, потому что не ровен час как ваша жена и дети станут обслугой. Так чем вы отличаетесь от Отеса?       Бланж тяжело вздохнул, но не как человек, которого приперли к стенке, а как тот, кто очень устал от череды бессмысленных обвинений и уже не намерен оправдываться. Джон с врачебной внимательностью всматривался в каждое изменение на лице Бланжа, словно ответы на его вопросы могли скрываться в морщинках, избороздивших смуглый лоб. А может, они действительно там скрывались. Джон кое-что понял.       — Я лгал. Нужно же было убедить мисс Эйвери. Хотите верьте, хотите — нет, но это была бессовестная ложь, — Бланж поднял руки, как будто на него направлены не въедливые глаза Джона, а дуло пистолета. — У меня был приказ, и я должен был его выполнить.       — А как вы объясните свое сотрудничество с детоубийцей?       — Не все считают его детоубийцей, доктор. Есть люди, которые убеждены, что правда на стороне Отеса, а Люсьен — последняя сволочь, которая убила родного брата, чтобы завладеть его частью наследства. Но ведь никто не знает настоящей правды.       — Это не объяснение.       — Черт с вами, — взбеленился Бланж. — Я присоединился к Отесу только потому, что он сплотил вокруг себя людей. Людей, которых не устраивало то, что творится, и которые были готовы бороться за светлое будущее для своих детей.       — Лишая жизни чужих? — горько усмехнулась Камилла.       — Нет, красавица, нам никто не говорил, что придется убивать детей. Наоборот: Отес обещал, что мы заплатим своей кровью за их жизни. Поймите, доктор, мадам Пети, мадмуазель, монсеньор солдат, я люблю жену и детей больше жизни. Не поверите, но я люблю их даже больше своей страны… — признался Бланж. — Я бы никогда не стал ими рисковать. Все, что я говорил, — чистой воды блеф.       — Но жизнью Теодоры вы были готовы заплатить.       — Ее? Да, готов… — согласился Бланж. — Потому что это могло спасти жизни моих любимых.       — Все ясно. У меня не осталось к вам вопросов.       — Что вам ясно?       — Вам нужно бежать из города вместе с семьей.       — Ага, как же. Хороший солдат не может позволить себе бегство.       — А хороший отец и муж? Хороший солдат должен выбирать между большим и меньшим злом меньшее. Не ройте себе могилу. Не то придется рыть сразу несколько могил, как было с Отесом.       Бланж замолчал, крепко призадумавшись.       — Ладно, — сказал он. — Время решить еще будет. А сейчас мы должны уходить. Верно же, доктор?       — Верно.       — Уходить в неизвестность. Как же мне это не нравится.       Никому это не нравилось. Но все так или иначе понимали, что это необходимо. Даже Бланж. Снаружи небезопасно, в других городах тоже небезопасно, но и в собственном доме тебя может поджидать чокнутая Констанс с ножом или пистолетом. Скорее всего, с ножом. Достать пистолет в такие короткие сроки трудно. Хотя для безумецы вроде нее нет ничего невозможного.       — Ça fait mal? — Фридрих думал о своем, когда Камилла робко придержала его за край рукава.       Они шли по пустой улице. Но пустой только внешне. Где-то вполне могли затаиться агенты Отеса или Нойманна. Давно стемнело, однако огней в городе практически не жгли. Если и следят, не заметишь.       — D-désolé, je ne c-comprends pas.…       — Ça fait mal? L'épaule? — Камилла ударила себя по плечу.       — Schulter? Oh, non. Tout va b-bien, ne vous inq-quiétez pas, — сказал Фридрих с долей смущения. — Ce n'est pas s-sérieux. Pas de p-problème.       — Ça fait mal? Je suis contente.       Камилла сравнялась с Фридрихом. Фридрих невзначай обернулся. Мадам Пети (наконец стало ясно, как ее зовут) вела Исаака за руку. Бланж и Джон шли впереди, время от времени перебрасываясь фразами.       Серое, как дым, облако отплыло в сторону, открыв бок полной, яркой для осени луны. Кусочек серебристого диска отбросил свет. Фридрих нахмурился. Что-то в облике Камиллы его насторожило. Нет, не белизна кожи, не круги под глазами, не нервная походка, не периодическое подрагивание плеч от холода.       — Maman, maman, de quoi parlez-vous à ce soldat? — Исаак подбежал к Камилле и вцепился пальчиками в ее юбку.       — Rien, chéri. Je voulais juste savoir comment allait la blessure du soldat. Sois tranquille, s'il te plaît. On ne devrait pas être entendus.       Руки. Следы мужских рук на шее.       В тот миг, когда Фридрих увидел синяки, ему стало в мельчайших подробностях понятно, что случилось в подполе, пока он пытался заснуть.       Камилла могла умереть уже трижды. Простая женщина чуть не умерла три раза за последние два дня. Что же пережила Теодора? Сколько раз она почти умерла? А может, уже?..       — Friedrich, ça va? Friedrich?       Фридрих ускорил шаг и, не слыша, что ему говорят вдогонку, поравнялся с Джоном и Бланжем. А потом обогнал и их, спеша в неизвестность, в темноту.