* * *
Море сгущалось во снах смолой, грозясь утопить Джееву судьбинушку. Чтил мантры, воздевая подбородок, чтоб не дали ему застыть, как калёное солнце. А если вышить целиком полотно, свидятся? Мастером сказок Джей слыл известным, а сам в них особливо не верил. Ни одна не сбылась, сколь ни жмурился после подаяния даны в храмах, ― как бы и эта не разрушилась. Да всё равно прилежно ткал целыми днями, склонившись следом за огарками сонливых свечей к самому полотну. Вот уж плащ явил чужие узоры на полах ― дикие-вьющиеся-угловатые, какие увидал во сне. То амулеты неведомые ― пожигали, стоило положить стежок, будто горный снег подушечки лап. Грезил ― на севере он совсем ледяной, как бы не обморозиться. Да у человека оттуда руки что пламя. Если уж не растопят вечные снега, так уберегут от норовистых снежинок. Договариваться умел со стихией ― на море проверено, услышано Джеем во сне. Деньки капали размеренно, как ночная морось, и вроде б дом кисэн окутала тишина. Поредевшие гости изредка доставляли хлопоты ― туда, где почивший Квон демона узрел, сунуться желали лишь оголтелые храбрецы. Орали ― явите, мол, зверьё поганое, скрутим все девять хвостов вкруг хари ― и давали дёру. Джей и сам бы им показался ― поглядел бы, как осмелились. Чай, не каждый день птаха встречает лису, а всё ж всем существом знает ― каждое пёрышко надобно стеречь. Джей таким наглецам ощипал бы каждое ― у-у, грозиться вздумали, едва отлипнув от материнского соска. Соён не заглядывала ― видно, отчаялась найти богатого муженька. Да гостей привечала. Те, Джей слыхал, особым достатком не отличались и носили старые намусины. И всё ж были вхожи в её кан ― туда, где ночами печальные песни сменялись любовным шёпотом. Пусть намусины старые, но то, что под одеждой, хоть куда. А под утро слышался скулёж ― всё думалось Джею, сам во сне хнычет. То в саду надрывалась Соён, не то заласканная до мозолей, не то забитая до синяков. Джей не спрашивал ― не у кого. Соён не рассказывала ― некому. Подружек милых здесь не сыщешь, будто в прогорклом рисе жемчужную крупинку. Гости вкуса не разбирали ― блюда подавались им, видно, под другим канджан. В последний день месяца овцы Донсу-ачжосси вёл учёт ― ровнял нынешние записи с предыдущими и мычал себе под нос народные мотивчики. То о красавице сонне, обласкавшей янбана, то о висельнике, не видавшем счастья. В час свиньи Джей разобрал второй мотив, напрягая слух, и замер с зажатой в руке иглой. Свечи дуновением тушить поздно ― хозяйские шаги раздались у самой чунмун. Стучаться он привычки не имел ― и на девичьи прелести изредка желал поглазеть, и нужды не было. Уж давно, мол, пора попривыкнуть. Джей, сколько ни пытался сладить, всё равно, бывало, подрагивал. Хозяин такой хуже охотников ― шкурку-то лисью ать-ать, и готово. У Донсу-ачжосси в оружии нет нужды. Джей припрятал полотно под стол ― успел, до того как чунмун отворилась. Неторопливо, будто заглядывал к возлюбленной в опочивальню ― ждёт ли. О, к приходу хозяина редко бывали готовы. Шарахался, как дух ― тех, что выкуривают паксу. Тоже любитель глазеть под чхиму. ― Ачжосси, ― с поклоном приветствовал Джей. Донсу-ачжосси скривил лицо ― щёки сухие и впалые, что ханджи. Губы поджал, будто вкусил кислую хурму, и смежил веки ― что на костёр таращился. Может, в Джее что-то слишком ярко пылало. Разглядел, не утаишь, как в гостях дома особенно состоятельных мужей. Таким и ночлег, таким и обещания самого крепкого соджу. А артачащимся девицам ― обещания самых крепких пощёчин. Джей уже позабыл их вкус. Видно, пришёл напомнить. Примолк и Гихи, и журавли на стенах словно замедлили брачные танцы. Донсу-ачжосси тяжело опустился напротив ― тигр, ищущий тень в духоту. Оттого, наверно, и щурился хищнически, а тени причудливо легли на сутулые плечи, как полоски. В руках он цепко сжимал какие-то бумаги. ― Чевой-то не с девицами в ттыль? ― вопросил Донсу-ачжосси. Голос струился лесным ручьём ― да Джей ещё лисёнком отведал, не пей из них, застудишься. ― Не тревожу, ― отвечал. ― Место моё здесь. Его и не покидаю, ачжосси. ― А думал, пташка ты перелётная, как ласточка. Чевой ж такую красоту в четырёх стенах держать? ― Не сглазят. ― А и верно. Стеречься надоть. Стеречься дело хорошее, ― заметил Донсу-ачжосси. ― Слыхал о давешнем горе? Квон-ачжосси, добрый наш господин, ц-ц… Он скорбно поцокал языком ― Джей только сейчас пригляделся к его белому ханбоку. Совпадение? Убедился уж давненько ― не бывает их, как в доме кисэн ― истовой веры отсюда выкарабкаться. Иначе б не снились Джею ни корабли чужеземные, ни море бушующее ― неупокоенное, сколько дев замуж за него ни выдай. ― Он поплатился, ― сказал Джей, не опуская головы. ― Поплатился? За чевой-то? За то, что шлюхе присунуть потреба была?! ― шарахнул кулаком по столу Донсу-ачжосси ― дрогнули керамические чаши с журавлями. Джею бы вслед за ними ― а вытерпел. Готов был к тому, что ручей в хозяйском голосе взбунтуется. ― Примостил здеся зад ― отрабатывай. Чевой, думашь, боюсь тебя? Ц-ц, как бы то не так… Не видал дотоле демонов, а вот ты предо мной. Ну и чевой? Пацан с блядской рожей. Вообразил он, видно, ― почудился ему кумихо, то страх Квона распространился по дому кисэн, как зловоние. Донсу-ачжосси вдохнул глубже остальных, теперь поначерпав невесть откуда смелости противостоять. Пламя свечи вострилось, как лисье ухо. Полотно под столом Джей комкать не смел ― а иголочкой плотно-плотно потыкивал в мякоть большого пальца. Проткнёт ― ненадолго убережёт от обращения. Ах пацан с блядской рожей? Гляди ж тогда, заглядывайся. ― Чевой, не по душе такие речи? Горе какое, нет у тебя её, ― всплеснул руками Донсу-ачжосси. Бумага едва удержалась меж пальцев. Гихи метнулся от прутьев к прутьям в своём уголке. Краем глаза Джей видел ― его тень удлинялась, наползая охотницей на журавлей, и отращивала острую морду. Щёлк-щёлк за птичьи шейки, щёлк-щёлк ― Джей за человечью. Кольнула игла ― ах, чтоб её! ― Не за тем я припёрся, конечно, ― почесал затылок Донсу-ачжосси и вытер руку о брючину ― остался влажный след. Не то от жиденьких волосьев, не то от пота на ладони. ― Помянули Квона-ачжосси добрым словом, и будет. Он-то, ц-ц-ц, наши убытки теперь уж никак не покроет. ― Убытки? ― переспросил Джей. Иглу плотнее ткнул в подушку большого пальца, как в игольницу, ― и тень на стене скрючилась под крыльями журавлей. ― Во! Очухался, ― шлёпнул губами Донсу-ачжосси ― и листами ханджи на стол. Чаши вновь вздрогнули, Джей ― следом. Не удержался ― в образе мальчишки, верно ведь, не страшились его, будто окольцевав себя сотдэ. ― Глянь-ка, хорошенькое дело? Гостей повыдувало, сребра ― с плошку риса. Джей опустил взор на бумагу ― сверху вниз, как мудрёные узлы мэдеуп, спускались иероглифы да цифры. Вникать не требовалось ― сумму Донсу-ачжосси обвёл красной тушью. В тишине слышался из соседней комнаты мотивчик каягыма. Нехорошо хныкать от недостачи, когда за стеной расселся гость. Предложи ему аудиенцию с красавицей ― не против ли? а кто ж её, беспутную, спросит ― и стребуй с него сумму повнушительнее. Нече сомневаться, так и поступал Донсу-ачжосси. Не раскрой Джей своей сущности ― уж вряд ли кому охота в лисьих хвостах путаться, плеваться шерстью и сердце отдавать на закусь, ― и с ним бы обошлись так же. Ну, благодарствовать стоит своим кудлатым ушам да угольной шубке. ― Квону на могилу бегите жалиться, ― отрезал Джей, подняв взор. Может, свирепый, может, насмешливый ― не ведал. Да Донсу-ачжосси ответил взглядом острее ― уколол больнее иглы для шитья. Джей навострился, чтоб в самые нежные местечки не прошло. Туда, где прятал, как приданое в сундуке, свои красочные сны. ― Ц, падаль какая, ― сплюнул Донсу-ачжосси. ― Чем возвращать бушь? ― Ни анбёна не отработаю. ― Ишь ты дрянь. Думашь, не заставлю? О-о, ц-ц-ц, ― покачал головой он, собирая бумаги со стола ― руки дрогнули. В сомнениях? ― Не опробовал ты моего хлыста. Не опробовал. У Джея кушанья совсем иные ― нынче сплетни девичьим шёпотом и глухие смешки. От этого и противоядие имелось единственное ― сны о северной стране. Поскорее бы заснуть. Не проснуться? Глядишь, и лучше ― блуждать по незнакомой земле, где ветер царапает щёки, будто еловая ветвь. ― Секи, ― отвечал он. ― Да только гляди, как бы рука не отнялась, едва замахнёшься. Не успел тявкнуть напоследок ― стол с грохотом перевернулся. Спохватился, спохватился ― рванулся прочь прыжком, завалившись на спину. Как бы кипяток из селадонового чайничка не окатил. Ошпарило вдруг обручье. Задело? Не-ет ― то Донсу-ачжосси, поднявшись, пнул в него чашу. Не ожёгся ― так получай хотя бы так. Не высеку ― так всё одно след на тебе, зараза, оставлю. Лицо у него исказилось, как взрытая кротами земля. Будто бурлило что-то под самой кожей. ― И на такую тварь управа есть. Есть, есть… ― заверил он Джея и заодно себя. Бумаги комкал в узловатых руках, давно поражённых невесть какой бедой. ― Если хвост длинный, на него обязательно наступят. ― Остерегись, ― приподнялся на локтях Джей. Что-то хрустнуло под правым ― верно, чаша. ― Мне и твоё сердце лакомо. ― Подавишься. Сплюнув напоследок, Донсу-ачжосси ушёл, оставив в комнатушке жар остывающего кипятка да всё ещё пылающего Джея. Его-то ничем не потушить ― сколь хочет пусть ищет методы в сговоре с духом Квона. Да как бы самому вскорости не пришлось в плошку риса палочки втыкать.5. как Чикнё полюбила Гёнву
18 июня 2022 г. в 17:10
Кому скажи, что дом кисэн опустел, как разорённое птичье гнездо, ― засмеют. Как же так, мол, пташки-то там ещё пели, слыхать на весь квартал.
То не пение ― клёкот, как у воронья, от сплетен. Джей к ним уж привык ― ну-у, нашли чем испужать. Да всё ж вострил ухо, слыша шёпот. То приникал им к своей чунмун с внутренней сторонки, то менял одёжу на лисью шкурку ― и усилий прилагать не требовалось. Уж если постукивание мужских сердец улавливал издалека, бабьи верещания и подавно.
Гости поредели, и Квон уж с несколько деньков не совал сюда нос. Сказывали, один государственный муж давеча преставился ― лишь жена сцедила парочку слезинок.
Уж не Квон ли?
Из комнатушки Джей не высовывался, будто лис из норы. Не выкурят, плотно забился, зубами щёлкнет чуть что и задушит пухом всех девяти хвостов. И без того старался не выглядывать ― чай, увидит кто в зверином обличье, а потом сбирай сплетни по крупице. Теперь уж подавно.
Сбегал ночами ― искупнуться под гляделками звёзд-озорниц и бросить чего на язык. Сердцами не лакомился, так дикими ягодами. И после них сытно облизывал лисьи усы, а всё ж брюхо было пусто.
Дошло как-то на прогулке ― голод такой запросто не утолишь. Присаживался всё, как лисица в гоне, и стыдливо жал морду меж передних лап.
Сны свои Джей берёг, будто императрица ― блестящие цацки. И цены им нет, и показывать никому неохота, и на себя примерять боязно ― отымут.
А более брать у него и нечего.
К вечеру Джей склонился над свечой в комнатке ― ловко орудовала игла, словно корабль в тесных проливах. Таких в Корё отродясь не видывал ― уж сколько на Джеевых глазах корабликов прошло, ― а во снах, бывало, являлись. Весь север такими проливами испещрён ― до того, видно, холодно, что земля раскалывается.
Переживёт как-нибудь. Одна надёжа на лисью шубку.
Гихи примолк совсем, сказавшись захворавшим. Обиду затаил ― то Джей хотя бы выставлял клетушку на нумару, чтоб галдел с товарищами, а теперь вплотную закрывал ставни.
Прятался от любопытных взоров и не впускал в свою нору ни одной живой души. Хватает той, которую вкладывал в полотно, пришивая нитями.
Пальцы всё ещё покалывал иглой ― нече, нече скулить, пройдёт. Брался за кудрявые волны под чужестранным кораблём ― раньше вились, как баранья шкура, а теперь лезли клочьями.
Да и лоскут паруса будто помрачнел, истаскавшись, ― никак от такого дальнего странствия?
Ночами Джей вкладывал звёздам в уста молитвы, напиваясь из реки, ― чтоб сберегли его судьбинушку. Сплетни меж звёздным народцем расходятся быстрее, чем меж человечьим.
Убаюкав непослушный стежок, он услыхал постукивание в чунмун ― робкое, ни на кого в доме кисэн не похожее. Обернувшись, разрешил войти ― и Соён просеменила в кан, как трясогузка.
― Ах, это ты, Соён, ― склонил голову Джей. К вышивке воротиться не спешил ― руки она прятала за спиной. ― Зачем пожаловала?
― Не зверей только, демон.
― У меня есть имя.
― Какое же? Не слыхивали, ― нахмурилась Соён.
Примолк Джей. И древние кумихо на совете с хули-цзин сговорились ― имя истинное за пазухой вернее приберечь.
― Нет, значит, у тебя имени.
Колыхнулось пламя свечи, как лисий хвост, ― по стене от него пробежала тень. Соён моргнула, покосившись на неё.
― Без имени жить куда проще, чем без совести, ― прищурился Джей. ― Не боишься, девица? Что сейчас тебя ― ам!
Подавшись к ней, Джей щёлкнул зубами ― и Соён врезалась задом в чунмун, как неповоротливая буйволица.
Хохотнув, он позволительно махнул рукой на циновку ― пусть гнездится, если не страшится. Соён покумекала у входа, приложив палец к губам ― сожрёт? не сожрёт? ― и всё-таки шлёпнулась рядом.
― Разве ты не до мужских сердец охоч? ― вопросила она, вглядываясь, будто ребёнок в воду.
― Всё-то тебе известно. А если я неправильный кумихо?
― Значит, зазря к тебе пожаловала! Верно, неправильный ― никогда не видала демонов, которые вышивают полотна, что Чикнё. Думаешь, дождёшься своего Гёнву?
― Неведомо, ― пожал плечами Джей. ― Как боги рассудят. Повезёт ― на Чильсок. А нет… нет ― и вечность прожду.
Не привыкать.
Задумчиво помычав, Соён склонилась, воззрившись на Джеево лицо снизу вверх. Гадала, видно, не обрастёт ли лисьими усами. Дрогнул свечной огонёк, обещая поиграться с её ниспадающими чернявыми волосами.
То ещё детёныш ― Джей способен призвать настоящее чудовище. Сжечь это место дотла бы, да судьбинушка его не сыщет.
Медведи охочи до лакомств, не до вони пепла.
― А ты всё-всё можешь, кумихо?
― Прогнать строптивую девицу ― у-у, это запросто, ― сощурил глаза Джей, положив стежок.
Соён наблюдала, как волна билась о борт чужеземного корабля, подперев голову руками, будто послушный шравака.
Ей разве что нече внушить, уж давно кумекает своей головушкой. Хитра, ещё Джея может перещеголять, сколько ни щурь он глаза.
― А жениха мне добудешь? Неспроста ж мне свинья нынче во сне явилась… Чего хочешь за это клянчи! Только чтоб богатого, ― уточнила она, прикусив кончик мизинца.
― А если злой будет?
― Не важно, лишь бы богатый.
― А если косой и рябой, что кэлэ?
― Главное ― богатый!
― Ну а если старый?
― Тем лучше! Быстрее помрёт и душеньку мою младую и бедную отпустит, ― растянулась по лицу Соён блаженная ухмылка, будто сластей рыночных вкусила. ― А я стану богатой и уважаемой вдовой. Скажут: «О-о-ох, муж-то ваш ― милейший человек!» А я кивну, согласная.
Не единственная Соён, баюкавшая такие мечты, ― наслушался Джей всякого. У других девиц желания схожие ― аль Донсу-ачжосси за жестокость извести, аль приворожить благовидного мужа, аль краше императрицы Мёнги сделаться ― такой, чтобы мужа избирать самой, а не становиться одной из тех, на кого пал господский взор.
Смех один. Состязаний девицы, пусть и вскормлена на них жизнь дома кисэн, не терпели. Оттого, наверно, на Джея косились злобно ― богатые мужи к нему почему-то большие любители шастать.
Хорош, навидался!
― Надо было тебе Квона забирать, Соён, ― рассудил он, протащив нить через полотно ― успокаивал огрызавшуюся волну. ― Он злой, да рябой, да старый ― зато государственный муж.
― А разве ты не слыхал? Помер твой Квон намедни, ха. Повезло тебе! Не явятся за твоей шкурой… Дескать, уважаемого человека заморил. Это ж как ты его? ― округлила она глаза. ― Проклял?!
― А-ах, то ж заячья душонка у него разорвалась от страха, ― отвечал Джей. Соён покосилась на купавшийся в талом воске огонёк. ― За этим явилась? Тоже мне сплетня. Гляди ж ― обор-р-рочусь, да свидитесь с Квоном в Тосане.
― К тому времени он уж до Тоси доберётся.
Ну ничем не пронять.
Джей прищёлкнул зубами, как лис на неудачной охоте, ― нос щекотал запах чужого бесстрашия. Девчонка-то освоилась, думала точно ― лисьи зубы ещё молочные, уж руку точно не отгрызут.
Джей давненько сменил их на коренные клыки, и человечьей плоти вкус ему знаком.
― Кумихо, а, кумихо? ― горячо зашептала Соён, как любовнику. ― А этот твой суженый ― богач?
Она ткнула было в полотно пальцем, да Джей поспешил прибрать его к груди. У самого сердца надёжнее ― не понаслышке знал, до чего сильная и крепкая мышца.
― Это мне неведомо.
― М-м… Красавец, верно, как Чжансу?
― Это мне неизвестно.
― Ха! Ну может, тогда нрав у него кроток?
― Это мне не открылось.
Прятал от Соён не только полотно ― нече знать, до чего упряма его судьбинушка. Такое сердце не раскусишь, сколько ни стискивай челюсти, а проглатывать боязно, очень уж горячее.
Человек с севера мог быть покоен ― на него Джей не покусится. С давних пор уж возлюбленным делают поблажки.
― На что ж такой суженый? ― хмурилась Соён. ― Ни то, ни сё, ни это.
― Судьбу свою любой привечают, ― отвечал Джей, крепче прижимая к груди полотно.
Казалось, жгло ― неужто с мужской спиной соприкоснулся, будто не пуская? Там, дескать, воды гиблые ― не кидайся, пощади себя.
Тоже переучивать бесполезно ― одному Будде известно, чего ему ветры северные в самое ухо нашептали.
― Видал я однажды во сне ― очи у него зелёные-зелёные, ― поглядел на Соён Джей. Слушала, подперев ручонкой голову, ― ну-ну, мол, и во снах является? ― Что мох сырой аль кувшинок листья. И глядят так ласково-ласково… Вот какой мой суженый.
― На тебя ли? ― хмыкнула Соён. ― Разве ж нужна доброму человеку такая зараза?
― К тебе-то забредают. А похлеще меня ты чудовище будешь.
Соён молчала ― до той поры, пока не запыхтела, как ржавый гамасот на огне. Осклабилась, как лисица, и подорвалась с циновки. Месть ему уж облюбовывала, как дорогого гостя в доме кисэн, ― будут ей и песни, и сказки, и телеса. Джеево в жертву принесёт своим оскорблённым чувствам ― пообещала, грохнув напоследок чунмун.
Гихи чирикнул ей вослед ― и Джей приложил палец к губам, шепнув:
― Не злословь, Гихи. Обожди, нахлебаемся с тобой от наших девиц. Язык таки острее любого кинжала.
Бережно разложив на коленках полотно, Джей вернулся к вышивке ― море вокруг корабля, казалось, сгустилось.