7. алые нити, ткущие путь
16 июля 2022 г. в 16:25
Чудна́ восточная земля, прежде Биллом не виданная. Ни образа из видения, ни пушистых хвостов ― будто бы и вовсе не водилось здесь такого богатства.
Дразнились боги, дескать, не сразу оно тебе попросится в руки.
Плавание, говаривали в команде, скверное, сколько ни упрашивали у Ньёрда благодати. Приют на дне морском, у самих ундин в опочивальнях, сыскали трое ― то разбушевался окиян.
Удивительная зверюга оказалась ― не ластилась, как речушка под дланью, не шипела со стороны, как море в грозу. Не страшился и драконьей морды на форштевне ― подымался такими волнами, что едва не ссёк ему голову.
Раз спаслись, значит, надобно.
Сколь смелых да добрых воинов ни бери в свою ватагу, а всё ж природа-матушка свои порядки наведёт, будто овдовевшая хозяйка. Вздумала и Билла погубить, а ни в какую.
То ли на божью кару, то ли на похвалу свыше.
Добрался до берегов моря, что Жёлтым кликали, ― уже награда. Трижды приходилось сбривать отрастающую бороду и становиться у неизвестных земель пополнить запасы.
На неизвестных землях поглядывали опасливо ― Билл уже встречал такие взоры, как бы ни были широки аль узки глаза смотрящих. Неверные, варвары, дикари ― вот чего такие взгляды говорили. И народец на востоке их племени сторонился, словно волчью стаю распознал по следам на тропе.
Глядишь, с самого севера ветер донёс досюда вой ульфхеднаров ― вместе с медвежьим рёвом.
Было в глазах привечавших его на причалах нечто покалывающее, как навершие копья, с которым ходят лишь на медведя.
На всяк случай впору бы вострить когти. Неясно ж, когда пригодится в ход пускать.
В прибрежных портах предлагали нефриты азиаты на своём языке ― быстром, как семенящие по воде качурки. В китайском Минчжоу ― неведомые травы, опусти в кипяток ― расцветёт нежной красотой, будто невеста на брачном ложе.
Шум перекрикивали морские птахи, такие же глумливые, как на родной земле. А всё ж таки там привычнее их гогот. Всё ж таки там и воздух слаще, как бы ни было солоно море. Всё ж таки там и по земле ступать приятнее, не отторгнет ― примет вместе с окропившей её кровью, стоит на поле брани испустить дух.
Воротиться Билл всё ж не спешил, поколь не свидится с хозяином лисьих хвостов.
Сердце трепетало, как сцапанный в ладони сонный мотылёк. Не оттого ли, что близок к цели?
Помнил заветы Эйи назубок да крепче прижимал к груди священные амулеты ― не торопись, говаривала, поколь сердце не упокоится.
На родной земле навсегда бы ― от этого, видно, и сбежал. Медведи любители искать местечко потеплее-посветлее.
Восток согревал, и море здесь, стоит окунуть в воду руку, теплющее, как кипячёное молоко. Солнце подымалось раненько ― юное и румяное, словно красавица валькирия. Билл к такому не привыкший ― родное будто болезное, Скёлем облизанное.
В Минчжоу средь торговцев подвернулся шустрый паренёк ― сбывал керамические безделушки, которые кликал сань-цай. Дескать, впору бы запастись перед дальним плаваньем ― вишь, небо напасти сулит. А опосля болтанул о Бирке, и Хедебю, и чего повидал на сырых землях, куда восточные торговцы большие любители сплавляться.
Болтанул-то на родном, на Билловом, словно весточка с родины.
Не бегло балакал, конечно, да какие-то фразочки разбирал. Предложенное Биллом серебро язык быстро развязало ― всё ж торговаться лучше не на словах, а с валютой.
За керамического свиристеля Билл дал ему серебро. А китаец назвался Ю ― боле о нём, мол, знать и не надобно. Ю так Ю ― запомнить проще, будто птичка свистнула.
Свиристелево сви-ри-ри-ри-ри порою Биллу слышалось ― то ли море заигрывало, зашептавшись с поганцем-ветром? Чудилось, что и ундины хохотали над ним с самого дна ― в поисках судьбы своей, дескать, не надорвись.
Билл и так чуял ― в груди как по швам нечто трещало.
Залатать бы какой крепкой нитью, тканной добрыми ручками.
Ю история о звере с девятью хвостами не приглянулась ― не к добру, сянь-шэн, вертайся-ка проць-проць-проць, покамест не сыскал зло.
Да разве ж руки, ткущие для его дырявого сердца нити, могут принадлежать какой твари?
― Могут, могут, ― заверил Ю по пути вдоль берега провинции Цинь. ― Демон. Не люб нашим.
― А чего ж любо?
Рис и потешиться, и всё на портки свои казал. Ну, то ж любой народ сближает, и даже север с востоком.
Жёлтое море покойное, под стать окружившим его странам. Прежде Билл не видал народ со столь смиренными лицами ― не то с судьбой, не то с участью. У Ю об этом расспрашивать не брался ― проводник его не понял.
То ли прикинулся вовсе, что не знакомы ему эти слова, будто впервые встреченные в рощице ягоды.
А ядовитые распробовал. Знал парочку особенно крепких фраз, рассыпанных торгашами из Бирки. Так воины на драккаре его и приняли.
День набегал на другой, ночь наступала ему на пятки. Звёзды над Билловой головой словно постарели, смотрясь в водную гладь, и горевали о своём переменившемся отражении с созванными сухими ветрами ― вместо плата ими утереться. И Билл будто бы с ними старел с начала Солманудура ― взрыло-таки и время, и странствие парочку морщин на лбу.
Хмуриться надобно меньше, Эйя бы ему посоветовала. Не ищи, молвила бы, здесь ни магии, ни наворотов каких ― думки перекинь на что аль совсем разгони, как рыб веслом.
Разве ж замахнётся, как бы ни была крепка длань.
Оттого лишь, что в думках приходило к Биллу древнее существо, ненавистное и китайцу, и японцу.
А корёсцу?
В те земли путь и лежал ― разведать, не отыщется ли местечко из самого видения.
Свиристелей на любой земле полно, а всё ж пели совсем не так ― оттого, что вольные. Запертой пташке о том приходится лишь петь, взывая к ветрам и разодетым в перья небесным покровителям.
Керамическую птаху Билл тоже запирал в клети из ладоней. И казалось, доносилось меж ручищ сви-ри-ри-ри-ри желанное, а подносил к уху ― и отвечала шероховатая тишина.
Берег неизвестной Биллу земли встретил драккар покорно, позволив пришвартоваться к пристани. Он огляделся вместе с присвистнувшим Хрейром ― да-а, дела, про такие земли слагать бы целые саги. Да ни одно слово у Билла с уст не сорвалось, будто каждое берёг для кого-то единственного.
― Кэсон-бу, ― оповестил Ю, спрыгнув на пристань. ― Центр их.
Подняв ладонь, он ткнул пальцем другой руки в самую мякоть.
― Стольный град, значится, ― молвил Билл, оглядевшись.
Старик вёл под уздцы скалящую зубы, словно ритуальная маска Локи, ослицу. Ложилась раздавшаяся пыль под копытами рыжих коров с торчащими мослами ― передавали друг другу мычанием сплетни да выкатывали глаза до белизны.
С проводником они прошествовали по хлипкой пристани ― всё сыро, всё неприветливо. Вот и обернулся для Билла восток недоброй, видно, стороной ― и на эту, мол, глянь, прежде чем брать товар.
Хороший торгаш, честный. Токмо Билл от товара всё ж не желал отнимать рук ― чуял, что тянутся.
Чуял, тянуло и из самого нутра, будто вспороли от брюха до ключиц и пёрли его к себе за самые кишки. Цепко хватались, когтями самыми. Не то после заверений Ю так чудилось?
На родной земле, помнилось, сердце лишь горело. Здесь жар охватывал до самых пят да сушило глотку, успевай токмо к фляге прикладываться.
Ю, идя с ним по песчаной широкой тропе, запрокинул голову к шумящим деревцам, что птица. Таких Билл и не видывал прежде ― цвет на них розоватый да аромат сладостный, дурманящий, словно медовуха.
Вдохнул ― выдохнул. Чай, пробудит в видении своём аромат.
Нет, у видения запаха не было, токмо вонь горелых углей.
Звуки помнил. И пламя свечи шипело, рискуя утонуть в блюдечке, ― и будто человек, поранившись.
Удар? Укол? Упрёк?
Дескать, где ж ты ходишь, заждался.
Пришвартовав драккар, воины выжидали, мирясь с изумлёнными взглядами народа в порту. Лиц девиц не видать, и в одиночку они не прогуливались, будто накануне свадьбы на родной земле. Мужики и отроки щурили глаза ― все одетые в мешковатые брючки, все низкорослые, что дверги. Ю и тот едва доставал до Биллова локтя ― вытягиваясь, как тетива, обещался ещё вырасти.
А с чем ж предстоит ещё столкнуться неведомым? Глядишь, чудовищу этому Билл и не ровня, коль то на сердцах мужских взращено. За своё отчего-то не переживал ― хоть и трепыхалось, а жгло до самой глотки. И проглатывать его боязно, нутро сожжёт.
Поколачивала чего-то в лодчонке у самого берега группка потных мужиков. Подсобить бы им, что ли, да Билл соваться не спешил ― всё косились на егошние сытые Гуннаром ножны. Видели ― не здешний, не ихний, чужеродный. А таких надобно стеречься, Биллу не понаслышке известно.
Иначе б уж давно клал персты с левого на правое плечо, вместо того чтоб чертить ими руны на мокром от испарины челе.
― Бояца. Большой, ― молвил Ю, воздев поверх макушки длань. ― А на родине?
― Пуще, бывает, ― ответствовал Билл.
― Велик сянь-шэн. Оставайтесь. Владыка наградит. Не их, наш, ― рассуждал Ю.
― Полно чушь молоть. Не затем прибыл.
Ю навострился лесным зверьком, казалось, слова Билла разбирая. Потом дошло ― слушал мужиков на лодчонке, расположившихся в паре фамнов.
Видно, речи ценные, что серебро.
― Кумихо, говорят, бродит, ― передал Ю, повернувшись к Биллу. Гладкое юношеское лицо его, как бочок керамического кувшина, помрачнело. Наполнялось сомнениями ― Один ведает какими. ― Свирепый зверь. Сянь-шэну сердце цап-цап. Если он ему не бумкнет железякой этой своей.
Ю указал на ножны Билла, будто ребёнок, возжаждавший владеть такой же игрушкой. Биллу в своё время не отказали ― на вот, любуйся. Отражение с тех пор уж давненько повзрослело, а ни Сала не редела, ни лес.
― Кумихо, значится. Чего ж за зверь такой? Подсобить надобно?
― Не зверь. Демон. Хвостов у него не счесть. Морда ― во, ― вытянул щепоть перед носом Ю.
― Лисья?
― Лицья, лицья.
― Где ж сыскать?
― Не цуйся, сянь-шэн! ― зашептал Ю. Глаза округлились, что перезрелая черника.
Нутро цапало хорошенько, как горячка. Сколько б Билл ни касался живота, будто чтоб отвадить, ― не помогало.
Крепкие нити сотканы, любому веретену на зависть. Коль не разорвать, надобно отыскать ниточкин хвостик.
― Не привык я себя брезесть, Ю, ― молвил Билл, не глянув на своего проводника ― всё водную гладь взглядом мерил.
Тускловатое солнце растеряло по ней блики, словно жемчужные бусы. Тоже видал у восточных торгашей, а запала в душу токмо птаха. Не мудрено, до самой сути пение её дорвалось.
― Тащи в Кэсон-бу, ― велел он. ― Там-то авось боле зачуем о звере неведомом.
Стольный град казался робким, как девицы в многослойных юбках и старики, ряженые в платья до земли. Ю разъяснил, это здешние монахи, ― да ответа на эту молву не дождался. Что на родине, что здесь, а всё сердцу амулеты и Одиновы заветы ближе.
Проводник Биллов кое-как сворочал языком ― есть здесь и другая вера, шаманы. Навроде, показалось, привычных слуху ― и телу со всеми ритуалами ― вёльв. Токмо здесь одни не трогали других, аки две волчьих стаи, знающие, где кончается граница меченой территории.
А Билл вот зажранный со всех сторон и готовый пуще кидаться в ответ.
Молчал он ― молчал и Ю, оставив Билла наедине с думками. Перекинул по совету Эйи их на кой-чего другое, и хуже токмо на душе стало. Петляли узкими улочками, словно в ловушку загнанные лани ― с дышащим в спину зверем.
В лапы ему сдаться хотелось ― может, и не такой вовсе опасный, как злые языки галдят. Все готовы с кумихо его ― до чего ж, погляди ты, ласково звучит! ― содрать живьём шкуру. На, дескать, погляди на нутро, на сущность егошнюю поганую.
Ведал Билл, что чудовища не злее людей, сам к ним потому что принадлежал. Оболгали-оговорили всяко, вот и пожалуйте. А ему зверя надобно смирять, коль тот услышит злое слово, да не всегда удавалось.
Может, и кумихо оттого разбушевался?
Ласковой длани требовал и защиты ― всё казалось Биллу, скребёт его чего-то под самым-самым сердцем.
В центре стольного града застали диво ― умельцев пройтись по натянутому канату едва ли не на кончиках пальцев рук. Там же народ торговал всячиной ― лавка с диковинными кувшинами, окрасом, что перламутровый дельфиний бок, очень уж приглянулась.
По соседству торгаш-крикун сбывал неведомые Биллу ткани и украшения. Коснулся ― шёлк. С таким уж был знаком в Бирке, а здесь, гляди-ка, и цвета нежнее, и узоры чётче. Неужто и судьба егошняя в такие завёрнута?
Нет, верил, кожа на ощупь такова. Аль шерсть на загривке ― как знать, в каком облике вздумает приветить.
Кэсон-бу пах печёным тестом ― подоспевшим, почти знакомо, да так, что живот от ароматов вело. На прилавках предлагали сласти, каких Билл не пробовал, ― комки, похожие на мотки шерсти с веретена и названные Ю драконовой бородой, и лепёшки с розовыми цветками.
― Угостись, сянь-шэн, ― указал на прилавок Ю.
― Не до того. Чую, недалече этот свирепый зверь. Сердце не на месте.
― Заправиться надость. И зверя твоего сыщем, ― упорствовал Ю, попутно озираясь. От хозяина лавки со сластями, где они приостановились, отмахнулся, и тот лишь откланялся. ― Вон джумак. Только зверя ловить с тобой не буду, сянь-шэн.
Питейное заведеньице оказалось совсем небольшим, и сидели в нём отчего-то на полу. Откуда-то несло остротой крепких напитков ― совсем не тем хмелем, что на севере. Подавал кушанья шустрый отрок, на родине едва бы взявший в руки меч.
Билла приметили сразу. И хозяин, откланявшись, покосился на пару обернувшихся молодчиков в углу, и хлипкий старик опрокинул из чарки хмель прямо на длинную, как у Браги, бороду.
Не по нраву ― Биллу тоже. Пригинать голову пришлось, сутулить плечи, будто перед самым обращением, ― лишь бы вместиться. Приземлился он за низенький столик по ихнему обычаю, едва встретившись с бойким взором Ю.
Доносился до нюха аромат магнолии и печёных лепёшек с улицы. Окна красили узорчатые ставенки ― таких цветов не сыскать на родине. Народец жил здесь робко, побаиваясь будто судьбе напакостить, да богатым был быт. На Билловой земле иначе. Судьбу искушать не гнушался, а конунгово жильё пестротой не хвасталось.
Ю принялся болтать, кое-как свивая слова в один узор, о стольном граде ― и девицы здесь красой славятся, и ремесленники талантом. Взять вот чаши для риса ― расписанные вручную, а мастера обжига своё дело знали.
Плошки-то хороши, а наполнение чёрт-те что, признаться. Пресноватая клейкая кашица под острой подливой ― Ю уплетал палочками, Билл не стеснялся пробовать пальцами. Пересёкся взглядами с молодчиками ― и будет с них. Видно, не по нраву Гуннар на его поясе.
Ели молча ― оголодал егошний проводник, дело нехорошее. Одному Биллу ни зерна на язык не просилось ― так же, так же точно опосля обращений его размазывало. А зверь внутри был сыт ― кровью врагов и духом битвы.
Неподалёку играли на струнном инструменте ― Ю назвал музыку дангак, стащенную с королевского двора. Флейту Билл узнал, вслушиваясь, ― ветер игрался с ласковыми звуками.
Вострила ли сейчас уши судьба егошняя?
Разве ж ведаешь, когда мысли токмо о грядущих поисках. А не сыщет ― сгинет на незнакомой земле, тоже ж не велико удовольствие.
Вафуд бы его запросто на путь истинный наставил ― тот, что отдавал холодом могильных курганов и лепетом воронья.
Билл отдалился от тропы, нитью тянула к себе совсем уж другая.
― Сянь-шэн, а на что кумихо тебе? ― вопросил Ю, отобедав.
А времени суток, впрочем, Билл не разбирал ― поколь солнце ещё струилось на городскую площадь и путалось в канатах шествующих по ним умельцев.
― Надобно. Не сыщу ― горе великое познаю.
Билл отодвинул свою плошку ― и так грозился наесться сполна. Печалями своими тоже лакомился по зёрнышку, как медведь впроголодь.
― Это какое же?
― Смертушку свою.
― А найдёшь ― познаешь тоже. Не знаць, не знаць сянь-шэн, чего за чудище, ― замотал головой Ю. ― Красавица ночами, белое личико ― лу-но-ли-ко-е! А днями дрянь. Вцепится, сгрызёт.
― Со зверем всегда можно сладиться, ― ответствовал Билл. ― Ведаю я язык особый. Против него не возропщешь. И слово ласковое. Кому ж оно не любо?
― А-а, то зверь. А кумихо чудище, ― схватился Ю за Биллов локоть.
Ну отрок, стращать вздумал. Объяснить бы ему, что всякого навидался, а не внемлет. Не оттого, что восток северу не приятель, ― оттого, что отваги и мужества Ю ещё бы поднабраться.
Билл-то уж начерпался ― всё говаривали в общине и войске, что девать некуда.
Разве ж? Нашёл вот, пусть кумихо напивается до хмеля.
― Не страшись, Ю. Одна надёжа у меня, что зверь помилует судьбу свою, ― молвил Билл. Флейта убыстрила темп, аки хозяйский рот усмирить её не смел, как ребёнка.
― Судьбу? ― вытаращил Ю глаза.
Билл кивнул ― может, проводник и вовсе не понял. Заглянула в заведеньице группка отроков ― развесёлая, будто токмо что девицам под платья заглянувшая. Тянуло от них потом и спиртным ― воздух-то и впрямь влажноватый, тяжёлый, аки перед грозой на родине.
В чужеземье Билл поколь свыкался с переменами погоды, будто новоявленной невестой ― авось и выкинет невесть что.
И смирен был, как терпеливый муж.
― Это кто ж в судьбу чудище посулит? ― голос у Ю звенькнул, что палочки о плошку.
― Боги. Им не противься.
― Смиренный ты, сянь-шэн… Награду получиць. Запросто-запросто.
― Не надобно. ― Билл выпрямился, расправив плечи, ― а вместе с ним и разболтавшийся с молодчиками хозяин. ― Мне бы токмо его сыскать. А о боле и не грежу. Порешит ― почить мне, значится, в утешении. Пощадит ― сталость, вот моя награда.
Скорбную тишину они с Ю делили на двоих. У отроков уж палочки поскрябывали о дно плошек, а флейта снаружи притихла, уступив людскому гомону.
― Красная нить, ― молвил Ю, похлопав себя по ноге. ― Один конец ― твой. Другой ― у твоей судьбы. Наши верят. Сам проверь, сянь-шэн.
Билл задёрнул было плотный обрез ткани на щиколотке ― ничегошеньки. На другой так же. Вздул его китаец ― вот и веруй торгашам на слово.
Ю хохотнул, замотав головой:
― Нет, нет. Так не увидець. Сердце, ― приложил он ладонь к груди. ― Тянет?
Ладонь легла по центру груди, где клыки медвежьи рисковали прогрызть до костей. Постукивало, как узлом стянутое, и пощипывало, словно к калёному железу прислонился.
Тоже ритуал, тоже Эйе вручённый Фрейей.
Так и мириться с болью проще. У Билла прижилась, как подкормленная собака. Жрала и объедки со стола, и изысканные кушанья ― глодала опосля обращений, обещая вылакать всю кровушку.
― Тянет, ― отнял Билл от груди руку. ― Видать, близёхонько.
― Это у деревенских спросить надобно. Они ведают. С мудан болтают. Вот я как-то раз… ― и Ю пустился в сказы, путая словечки.
Билл не вслушивался, да кивал с пониманием. Ясно дело, странствия-моря-торговля. О чём ж не слыхивал раньше? Всё одно народ и севера, и востока одним делом промышляет.
Крепкий хмель застаивался в воздухе ― пьянил самого, что ли? Всё казалось, свиристель его кличет, всё думалось ― не дёрнет ли в груди намертво, всё верилось ― до судьбинушки своей дорвётся, а там хоть сердце заживо гори.
И к такому не привыкать ― жгло, как огнём, раздутым мехами Брока.
Отрок забрал у них из-под носа плошки, исподлобья поглядев на Билла, как заяц из лесной чащи. Взор быстренько опустил, будто крупнее зверьё приветил и ушёл с пути.
Плошки звенькнули в его руках ― едва удержал, выпрямившись. И куда-то испарилась юркость сойки. Не так вели себя, что ли, с Ю? Авось в лице егошнем опознали врага из чужой страны?
Вопрошать Билл не стал. Следил, как полоротый юнец сносит посудины на задний двор и заныривает обратно в дверной проём, неся и солнечный свет на пятах, и чистенькие плошки.
Биллу подавал порции подозрений, а он уплетал за обе щеки.
Пригляделся ― отрок всё мял руками мешковатые засаленные штаны. Разве что блюда им подавали без капли жира ― муслил потные пальцы, заворачивал в складки ― как бы не увидели! ― страх. Токмо зверь внутри был покоен, беды не чуя, дремал, аки в берлоге.
Потревожат ― будет тесать когти. Те-то на месте, не то что клыки, отыскавшие приют на Билловой груди.
Ежели зверь покоен, и ладонь с рукояти Гуннара можно убрать.
А отрок всё одно марал руками свои одёжки.
Дошло потом, будто по голове приложили накрепко, ― о кумихо-то они с Ю заболтались, видно, и словечко знакомое паренёк разобрал. То ж проще, допросить и стесать с него по лоскутку кожицы а там и
иль мирными путями по чужой земле шествовать?
― Он что-то ведает, ― обронил Билл, не успел Ю примолкнуть.
― А, сянь-шэн?
― Трэлл этот, ― покосился он на отрока. ― Служка. Кто токмо сюдыть не забредает. А слухами земля полнится. Поспрашивай-ка, Ю. Да мальчишку одари серебром.
Из подсумка Билл достал пять эре с родной земли ― ясно дело, здесь в ходу другие деньжищи, а ими не владел. Да зоркий глаз серебро и за версту по блеску, будто тюленьего бочка, узнает.
― Щедр сянь-шэн. Хороша с ним торговля, ― разухмылялся Ю, приняв серебро.
И, поднявшись, шмыгнул за отроком.
Напоровшись пальцами на птичий клювик, Билл достал из подсумка и керамическую птаху. Ловкая работа, удивительная, словно с самих небес порхнула в длань и кривлялась бочком ― мягче-мягче, расколюсь.
Билл держал бережно, будто родимую судьбинушку. И его против шерсти гладить не станет ― ежели надобно, вместит целиком в руки.
Звенькнули чарки у молодчиков в углу, где-то вдали разлилась флейта ― уже слышанная иль незнакомка. Билл хватался слухом за ласковые нотки, аки речка струилась с родимых берегов, ― а перебил их перезвон колокольчиков с площади.
То ли птица в руках его кликала ― всё ж хмельные ароматы выветриться не успели.
Ю воротился, едва Билл пожелал было горсть с птахой поднести к уху, ― сияющий, как серебро. Растраченное ― растопырил пальцы по обеим сторонам головы ― всё, нема.
― Следуй за мной, сянь-шэн. Гореваць не тот час.
Схватив сандалики, Ю рванулся к выходу, едва не сшибив с ног хмельных гостей. Билл, поднявшись, отправился за ним, не успев и обуться.
Уж не птица ли в его длани свистнула?