* * *
Корабль покачивался на сонливых волнах ― незнакомое Джеевым ногам ощущение. Поперву держался на одном месте, чай, не накрениться бы. Теперь пару несмелых шажков сделал к носу ― недалече от воинов за вёслами. Суровые, с колючими взглядами и бородами ― ни глянуть, ни коснуться. Чуял Джей, будили мурашки под ханбоком на спине. Оборачивался ― острее резало. Откель ты, дескать, такое чудище выискал да на кой на родимую землю тянешь, как трофей с захваченной? Суженый его посуровел ― ни колючего взгляда, ни бороды для того не требовалось. Вздёрнул отвердевший подбородок ― и смолчал его вооружённый люд, будто на чтении мантр в тэунгджоне. Видать, за то просили у своих богов, чтоб чудище не взбунтовалось, как корабль сильнее качнёт. Вильгельм говаривал негромко ― то водяные духи постукивают по донцу. Кликал никсами и подо-олгу в воду глядел. Молвил чего-то несговорчивому морю и, склонясь, опускал в пучину длань ― будто драконью гриву наглаживал. Джей о драконах смолчал ― если надобно, сам с ними договорится. Раз уж суженого его пощадили, домой отпустят с восточным трофеем. Сиживал Джей на носу корабля, обхватив коленки вплотную. Носом вёл ― пахло брагой от нескольких мужиков за вёслами и солоноватым ветром. Забиваясь в нос, вынуждал лисьи фыркать, будто в цветочную пыльцу ткнулся мордой. Интересно, а на севере растут цветы? Кэсон-бу славился ароматами персиков ― на их ветвях расцветали влечённые духом лета мелкие птахи. Интересно, а на севере водятся? Ладони ещё хранили касание нежных пёрышек Гихи. гляди что твоя кожа Джей потирал друг о друга пальцы ― или касание к птице пусть впитывается, или дрожь от слов его суженого. Не впервой покидать родимый дом ― из норы Джей уже привык высовывать нос. Да одно дело, когда грозились обкорнать хвосты и заточить в услуженье, а другое ― длани раскрытые предложить. Ступай, дескать, лапкой ― сберегу. ― Тоскуешь, вижу. Джей обернулся на Вильгельмов голос, приметив его совсем рядом ― чуть ли голову, как любопытной птахе, задирать не пришлось. ― Пройдёт. Правда же? ― Исцелю твою хворобу, ― молвил он, ступив ближе ― только палубные доски под ногами скрипнули. ― Чем же, Вильгельм? Поглядели друг на друга ― закатное солнце, рыжее, что хурма, насытило Вильгельмовы зелёные очи. Румянило лицо с островатым, будто у медведя, носом. Он опустился рядом, дозволив Джею поглядеть на зализанную рану. Поверх одежд белела ткань на груди, там же прятались жжёные края. Неведомый северянам метод, оказалось. О травах целебных всяко слышали, об огне, который любую хворь выжигает, ― нет. Оттого, видно, что на севере с ним надобно сторожничать. Принимают, да как нежеланного гостя ― как бы не наследил золой. Потому, шепнул Вильгельм давеча, что храмы их жгут с особой усладой. ― Покажу тебе Меларен, ― ответствовал он, цепанув своё запястье поверх согнутых колен. ― Это что ж такое, суженый мой? ― Озеро. Да не лужица никакая ― великое. Услыхать льда песни там запросто можливо да сдружиться с духами, ― сказывал он, кивнув на водяную гладь. Джей навострился ― плеск различил, будто Имуги схоронил под ней морду. Не-ет, то вёсла шептались с океаном. ― А на самой поверхности, в ночи, странствующие огни углядишь. ― Ну! Куда ж путь они держат? ― Неведомо. Джей отвёл взор, всё пытаясь проститься им с Кэсон-бу вдалеке. Так, как принято, с поклонами да ритуалами, не успелось. А желалось ли? Норы своей у Джея подолгу не бывало ― из одной гнали в другую охотники, да и там настигали со своими клинками. Выходь, выходь, чудовище, ― у-у, заладили! Суженый его не тащил силком, словно накинув цепь. Упрашивал вместо того, в глаза Джею заглядывал да коснуться не убоялся ― пойдёшь? не пойдёшь? Авось у Меларен сыщется всё ж для Джея нора, в которой тепло, будто под лисьим боком. Аль медвежьим вовсе? ― Особливо не тоскуй, ― молвил Вильгельм. Покопался в своём подсумке на поясе да явил на свет чудную птаху ― прямо в длани его крылья распахнула. Писаная, крашеная, с наклоном головки наивным ― всё в ней любо, как в девице из прежнего Джеева пристанища. Подставил ладонь ― птица порхнула на неё. Поднёс к уху, замерев, ― и почудилось: ― Будто поёт, ― негромко отвечал он Вильгельму. Во взоре у него, не опустив свой ― отчего бы? пусть любуется! ― Джей разглядел чего-то неведомое, броское ― что у птахи оперение крылышек, избранное кистью мастера. Может, тоже блуждающие огоньки. Может, наконец отыскавшие свой путь.9. ведающий имя
13 августа 2022 г. в 16:14
Поначалу-то Джей глянул ― готов был взор подальше упрятать. А теперь взгляда с него не сводил ― вдруг рассеется в воздухе, будто полуденный жар к сумеркам.
От суженого его исходил такой же ― едва коснувшись груди, Джей обжёгся, как о котёл на очаге. В ней, видно, тоже варилось нечто кипящее ― Джея окатит с головы до ног, если останутся наедине. Прикрыл на миг глаза, представив, ― теплело нечто на кончиках пальцев, приласкавших Вильгельмов бритый затылок.
Прислушался ― дыхание ощущалось рядом с шеей. Выровнялось, а Джеево шалило, будто запахом чужим ну никак не напиться. От одежд веяло солью моря ― то волны его хлестали, словно от богов терпел шинбёль.
От одежд веяло дымом забугорных костров, тянущихся к небу за самыми звёздами ― не надобно ль возжечь погасшие.
От одежд веяло мужским потом, незнакомо Джею. Потому, видно, что не имел дела с воинами. Потому, видно, что и он зверя в самом сердце прячет.
Приложил поверх него ладонь, не открывая глаз, ― увидал зверя не крадущимся по лесу, как подлый вор. Ступал величаво лапищами, подошвы на них до того тверды, что, коснувшись рук, взор на Вильгельма бросил ― не перевоплотился ли.
Нет, те же зелёные глаза, с теплом взирающие, словно Джей бухнулся в гретую солнцем траву. И обещал взором ― в медвежьи загляну, если надо.
Прислушавшись, Джей навострился. То не сердце его возлюбленного под ладонью билось, нечто сотрясало пол.
― Слышишь? ― шепнул.
Глянул на Вильгельмову одеревеневшую шею и отвердевший подбородок. Навострился, аки зверь, почуявший запах дичи.
Обернулся бы им ― мех бы вздыбился.
― Уходи, ― молвил он.
― И не упрашивай.
Поднявшись, не выпускал Джеевых рук из ладоней, напоследок чтоб одарить прощальным целомудренным касанием.
В коридоре грохотало так, что вибрировали стопы.
― Свидимся, свидимся. Не прощу себе, ежели ты… ― И приберёг последние слова, вымолвив: ― Не нагляделся ещё, как сверкаешь ты на солнце.
Джей крепче сжал его ладони. Если б потребовалось, вцепился лисьими зубками, не отдёрнешь.
Чунмун грохнула, долбанувшись о стену, ― проём явил двух Джеевых преследователей. Один с перекошенной от шрама рожей, как у гвисина. Другой ― с перекошенной рожей от рябой ухмылки. Растворила, как ручей, обещание ― скрутим, повяжем, выпотрошим.
Сердце не грохотало так, как в траве давеча. Оттого, видно, что стояло за ещё одним ― тем самым, в котором жилы лисьими клыками не прокусишь.
Раздумывать суженый его не стал, высвободив из ножен дюжий свой меч. Закатный свет по нему полоснул, живодёров пусть в подмогу ослепит, не Джея, не Вильгельма.
Чирикал Гихи, цепляясь за прутья клетки. Призывал и журавлей со стены подсобить, клевками одарить в макушку каждого врага.
― Раньше нас вздумал чужак до животины добраца, ― лязгнул тот, что пониже.
Чего молвили, Вильгельм не спрашивал. На язык нынче другой придётся перейти, завещавший саблям петь да кряхтеть щитам от каждого удара.
― Взяц. Чем хочешь, а взяц.
Джей бы не пятился, а пришлось, стоило суженому его шагнуть назад. Не обороняться, пространства поболее занять ― этим стращать, видно, хотел. Да боец ссирым ему противник, тискающий, как непокорную девицу, рукоять меча.
Чинком ли ― Джей не разглядел. Вздрогнул, едва лязгнуло впервой. Жмуриться? Не-ет уж, убережётся. Дыбились волоски на загривке ― те, которые одному возлюбленному, склонясь за поцелуем, разглядеть дозволено.
За поцелуи стоять и будет ― и без ниточек Чикнё, и без оружия. Джей своё носил внутри, только суженому вынуть дозволено, взрезав своим в ответ.
Пятился он до тех пор, пока не врезался в бёнпхун спиной. От загребущих рук второго, говорливого, с комджип на поясе.
Кинжал стиснут в руке.
― Живьём с тебя цкуру спущу, ― пообещал он.
Пищать лисьи Джей не станет ― отвлечёт только Вильгельма от поединка. Звенела сталь, да так, как прежде ему не зрелось. Древних воинов Джей видал ― тех, что изгоняли киданей с родной земли. Вильгельмовы удары смелее ― сталь-то льдом далёких земель морожена да закалена одичавшими кострами.
Свои Джей ему тоже явит ― обожжётся.
― Сколько ж он вам отсыпал? ― молвил Джей, вжимаясь в бёнпхун.
― Говоришь, оказываца, тварь? Ничего… Вовек замолкнешь.
Живодёр бросился было вперёд, да Джей поднырнул под его локтем. Обернулся на Вильгельма ― глаза отвёл поскорее. Не гляди, говорят, на воина в бою ― сглазишь.
Слушал, как кряхтело лезвие. Проклятья один Будда ведает от кого. Суженый его, один живодёр, второй ― то ли сам Джей, на древнем языке молвивший.
Не спасали ― не время для пламени, свечи потухли ещё накануне.
Шкуродёр бросился ещё разок, ещё, опять ― будто юркую лисицу ловил, а цеплял только за хвосты. Пока вдруг ― хвать! ― не стиснулась рука на вороте чогори, словно за шкирню из норы вытащил.
Шипел, дёргался, брыкался ― только ухмылку его влёк. Добегался, дескать, более тебе следы хвостами не заметать на тропе.
Джей всё одно с неё не сходил ― оттого и встреча с суженым ему награда. Ужель первая и последняя?
В сказки Джей верить не хотел, а приходилось. Вон судьба да боги какие сочиняли, такие из уст в уста передавать боязно. А иякигуны сказывать будут ― был такой кумихо и его воин. Ладнёхонько звучит?
― Брыкаца будешь ― больнее станет, ― встряхнул его живодёр.
Вильгельм обернулся было, а зря. Мигом удар последовал поверх груди, разгрызая одежды, ― там, где сердце откликалось на Джеево касание.
Губы обожгло. Ахнул? Охнул? Прикусил?
Кликнул по имени, может, лисьи тявкнув. Теперь звать легче, теперь на языке Джеевом выжжено. Калило, словно уголёк хапнул, во мраке спутав с лесной ягодой. То ли тело Джеево жгло ― не боролся, давал осыпаться пыльце и валиться одеждам.
Визг послышался?
Слух секло. Острее, чем человечий.
― Демон!
Хватки Джей уже не чуял. Зато ярко ― как позади бьют хвосты. Швырнул один, второй, взвился третий ― и грохнуло чего-то в углу. Обернулся ― у стены сгрудилось живодёрово тело.
Нутро пекло, всё никак уголёк этот не мог выкашлять. Забился как, у-у, не избавиться.
Аромат крови заволок лисий нос. Зыркнул туда, где меч его суженого звенел, ― оттуда несло. Уголёк внутри зажёг крепче, будто солнце задушенную траву.
Наземь повалился и бывший боец ссирым, и Вильгельм. То ли ноги не держали, то ли меч слишком уж велик. Напился крови ― тянул к земле.
Мерещилось ― сердце чьё-то кровью наполнено, как мешок с монетами. Это-то ценнее, чем серебро.
Боец ссирым не шевельнулся. Суженый Джеев меча не выронил ― а другую длань к самому сердцу, не поднимаясь с колен, жал. Берёг его, что ли, ― вдруг чрез рану вывалится.
Или берёг от Джея.
Правильно, правильно стращали. Бьётся сердце мужское ― кумихо, значит, раздолье.
Слюну Джей сглотнул ― клыки уж омыла, смазав. Вгрызться проще, раскусывать-растерзывать-рас
раз, два, три. Шагнул, вильнул хвостами, запрядал ушами.
― Вот же диво, ― молвил Вильгельм, подняв наконец взор.
В очах у него медвежье смирение ― коль надобно, дескать, сжирай. Да поскорее, по куску, по капельке заглатывай. Даже руку от груди убрал ― на одеянии чернело мокрое ароматное пятно поверх сердца. Позволял?
Приблизившись, Джей замер и в очи ему взглянул. Зелёные, что яшма.
Длань суженого его, омытая кровью, хватать не бралась. Огладила чёрный ворот вкруг лисьей морды, приподняла. Взора Джей не отвёл, а давеча тянуло всё таращиться на его грудь.
Там, где тёплая кровь на одеждах. Сперва её залижет, а уж потом
― Гляди на меня.
раздерёт до белизны на груди где пузырится кровь да пот да
― Имя твоё я ведаю.
вопьётся клыками лопнет ими сердце насытится-нажрётся-на
― А с ним и разум воротится.
надо ли?
Прильнув к самому лисьему уху, суженый его зашептал ― так, будто костёр ласкал хворост.
джейджейджейдж
Имя у него вон какое, оказывается, тягучее, если звучит из Вильгельмовых уст. Словно роса срывается с травинок ― рот успевай открывать. Суженый его им напивался, смачивал пересохшее горло, тушил горячий язык.
У Джея не студёнее.
Аромат крови теснил другой ― мужского пота, уловимый лишь человечьим носом. Крепкие пальцы ласкали ворот ― зарывались в мех до подшёрстка, напитанного запахом мелиссы.
Пока в конце концов не коснулись нагой кожи.
Студёная, как у Имуги. Только шкура лисья слезала не чешуйками ― сыпалась пыльцой, будто липу здорово тряхануло.
Стан Джеев тоже бережно родимые руки обхватывали.
Холод кутал не хуже Вильгельмовых ладоней. Касался лопаток и чертил вдоль позвоночника, словно ханча. Иероглифы невидимые писал ― застудишься, не сбежишь.
На наготу суженый его не глядел ― вестимо, не удивишь. Иль держался ― потом, потом каждое местечко взглядом облюбует.
― З-зябко… ― вымолвил Джей, объяв себя руками и смочив коротким касанием языка губы.
Кровь на них не просилась. Зубы не ломило.
― Жмись. Укрою, застудиться не дам.
Кое-как он стянул плащ с дюжих плеч да завернул в него Джея, будто рыночную сласть. Глядел не пылко совсем ― как бы, думал, не растаял.
От прилившего тепла запросто. Вон как омыло да помогало почуять наконец пальцы. Не лисьи лапы ― человечьи гнулись-разгибались. Впервые Джей возблагодарить желал за них всех богов ― иначе б не удалось взяться за Вильгельмовы руки.
На них, запёкшись, кровь пачкала Джеевы пальцы. Роднила их?
― Ранен ты, ― сказал он, возложив ладонь ему на грудь. ― Залатать тебя надо, Вильгельм, да поскорее…
― Покоен будь, ― мягко перехватил Вильгельм руку ― своей, горячей, как гретая сталь, ютящая огонь в факелах. ― Обождёт.
― Как же, совсем-совсем ты меня не убоялся?
― Разве ж надобно? Не видал я прежде чуда краше.
Джей заглянул ему в очи ― опустил тут же взор, прижавшись куда-то под подбородок. Кровью здесь пахло сильнее, ярче, а аппетит уже не пробуждало. Другой, может быть, от которого горит всё нутро до кончиков пальцев.
Плащ укрывал спину, Вильгельмовы руки ― плечи. Натирали большие пальцы с шорохом поверх плотного полотна ― на таком, вестимо, не особливо удобно вышивать хоть что.
Да ниточка Чикнё, верилось, ляжет и сюда как родимая. А то и на Вильгельмову рану, сведя её края.
Чирикнул Гихи, и Джей дёрнул головой, моргнув, будто водицей на него плеснуло. Суженый его глядел на птицу ― не ревниво, не покалывающе, не обещая по пёрышку повыдергать. Не как на журавлей на стене, что женились на зависть каждому гостю.
― Слыхал я глас твоей птахи, ― молвил Вильгельм, переведя на Джея взор, ― ещё на земле родимой. Всё думалось, кличет она меня. В виденье моём да на пути к тебе.
― Если б знал, что у Гихи моего такой звонкий голос, ― отпускал бы на волю.
Теперь уж пусть летит ― сказывает товарищам из лесного хора истории о кумихо да его воине. Иль о воине да его кумихо?
Сверит потом ― на пёрышках ведь всё до последнего словечка писано.