Всему вопреки

      История, которую я хочу вам поведать, началась одним апрельским утром, когда я позировала своему мужу, Его Светлости герцогу Ланширскому. Впрочем, анализируя случившееся, я всякий раз прихожу к выводу, что все это началось задолго до того, как я узнала о заговоре против моей семьи.       Но вернемся в то утро. Я, Джессика, герцогиня Ланширская, урожденная Уиттейкер, позировала Леонарду, задумавшему написать мой парадный портрет. Вы, наверное, удивлены тем, что изначально я назвала супруга Его Светлость, а не Его Королевское Высочество? Что ж, я охотно объясню. Дело в том, что после свадьбы мой муж отрекся от своих прав на сагарскую корону в пользу сводного брата, принца Ричарда, а себе оставил титул герцога. Наши дети, близнецы Алессандро и Аньезе при рождении получили титулы принца и принцессы¹ и после появления у кронпары сына стали третьими и четвертыми в линии престолонаследия. Свое решение Леонард объяснял тем, что, по его мнению, быть королем значит взять на себя ответственность за благополучие народа и процветание страны, постоянно быть на виду, знать, что каждый твой чих и шаг освещаются и обсуждаются. Я находила эти доводы вполне убедительными, но про себя всегда считала, что супруг лукавит. На мой взгляд, истинной причиной отказа от трона служило то, что Его Светлость хотел всегда оставаться свободным, не связанным какими — либо обязательствами. Разумеется, это касалось только исполнения обязанностей члена королевского дома и не распространялось на нашу семейную жизнь, потому что мужем и отцом Леонард был прекрасным. Он мог встать раньше меня, накормить детей завтраком и взять их с собой на прогулку по окрестностям Штайнхерца, где вместе с близнецами запускал воздушного змея. Но чаще всего герцог с Алессандро и Аньезе после завтрака отправлялись на конюшню к Белогривому, предварительно захватив из сахарницы несколько кусочков рафинада или стянув из буфета зеленое яблоко с кислинкой, которое наша домработница мисс Хорра обычно оставляла для начинки в выпечку. Должна сказать, что Ульда ни разу не поймала проказников с поличным, хоть и догадывалась, кто виновник безобразия. Бывало, правда, что во время десятичасового утреннего чая в голубой гостиной пожилая женщина шутливо интересовалась у детей, не знают ли они, куда снова исчезли яблоки, на что близнецы со всем простодушием отвечали, что это домовой шалит, заставляя Леонарда давиться от смеха.       Но я снова отклонилась от цели моего повествования. Итак, я, облаченная в синее бархатное платье с открытыми плечами, с орденской лентой и в серьгах с бриллиантовым паве и васильково — лавандовыми переливами танзанитов, восседала на фоне жемчужно — серой атласной драпировки, мягкими складками ниспадавшей с закрепленного под потолком металлического карниза. Вышеупомянутые серьги были подарены мне Его Светлостью на свадьбу, а жемчужное колье — чокер, облегавшее мою шею и украшенное по центру танзанитом круглой огранки мой супруг преподнес по случаю рождения Аньезе и Алессандро. Я уже третий час сидела неподвижно, боясь даже лишний раз вздохнуть. Спина ныла от напряжения, плечи затекли, а голова то и дело откидывалась назад под тяжестью шпилек, скреплявших мою высокую прическу.       — Долго еще? — осторожно спросила я, краем глаза наблюдая за танцующими на ярком свету золотистыми пылинками.       — Пожалуй, на сегодня хватит. — отозвался Леонард, вытирая кисть о старую рубашку, брошенную возле мольберта. — Прости, что заставил тебя столько мучиться. Утренний свет — он самый естественный и правильный для живописца.       Я улыбнулась, вставая. Насчет живописи у мужа имелись свои правила, которым тот неукоснительно следовал. Например, при написании акварельного этюда он никогда не закрашивал места бликов, утверждая, что на свете нет ничего белее бумаги. Кроме того, в своих работах Леонард не использовал чистые, сочные цвета — в палитре всегда присутствовали только смешанные оттенки. Его Светлость не раз шутил по этому поводу, что чем больше грязи, тем больше сходства с натурой.       Был ли мой муж маринистом²? Да, пару раз он писал пейзажи с изображением сагарского флота на заказ, но куда больше его занимали пасторальные сюжеты. Батальные сцены³ герцог тоже не любил, говоря о том, что в мире и без того полно жестокости.       Интересна была также манера живописи Леонарда: крупными размашистыми мазками он писал фон, а затем брал кисть потоньше, с беличьим или колонковым ворсом и детально прорисовывал передний план. Краски супруг всегда замешивал на яичном желтке, что предотвращало их выцветание и позволяло не покрывать работу лаком. Искусствоведы также отмечали небольшое свечение на картинах Его Светлости, так называемое сфумато — золотистую дымку, характерную для живописи Рембрандта Харменса ван Рейна и Питера Пауля Рубенса.       Полотна Леонарда охотно приобретались крупнейшими музеями мира и частными коллекционерами. Даже те, кто раньше весьма скептически относились к увлечению принца, теперь заказывали у него пейзажи и натюрморты. Но мой муж стал профессионально заниматься живописью вовсе не из — за денег, нет. Причина была в другом. Все вырученные деньги герцог Ланширский перечислял в благотворительные фонды или на развитие социальных инициатив. Например, средства от продажи моего парадного портрета Его Светлость планировал потратить на запуск пилотного⁴ проекта социальной адаптации слабослышащих детей с помощью очков виртуальной реальности. Предполагалось привлечь к участию специалистов высочайшего уровня и позднее запустить социальную технологию по всей стране.       Кроме того, вместе с супругом мы решали проблемы социального сиротства, снижения уровня детской и подростковой преступности, доступности образования для детей из малообеспеченных семей. И ни разу за три года на реализацию данных проектов не было взято ни цента из сагарской казны.       Герцог предусмотрительно запер дверь, повернув ключ на два оборота. Впрочем, этого можно было и не делать — мастерская находилась в западной башне замка и вела к ней крутая лестница, подниматься по которой боялась даже я. Аньезе и Алессандро сюда, понятное дело, не заглядывали — им это было строжайше запрещено. А слуги знали, что беспокоить Его Светлость, когда он работает, чревато. Лишь мне дозволялось входить в святая святых мужа, но я старалась не злоупотреблять этим.       — Джессика…       Леонард стоял теперь так близко, что я чувствовала исходивший от его тела жар. Прохладные пальцы осторожно коснулись моей щеки.       — Любимая! — выдохнул супруг, прежде чем накрыть мои губы своими. Я ощутила мятный привкус и, высунув кончик языка, легонько провела им по верхней губе партнера. Мужчина застонал, прервав поцелуй. Его дыхание опалило мою шею, а ловкие пальцы стали расстегивать колье, которое с глухим стуком упало на дубовую паркетную доску. Герцог прильнул губами к моему горлу, оставляя на светлой коже дорожку поцелуев и спускаясь все ниже и ниже. Я выпростала руки из спущенных на предплечья бретелей и потянула лиф платья вниз. Синий бархат тут же собрался крупными складками вокруг моих бедер. Его Светлость взвесил в ладонях нежные холмики груди, легонько коснувшись затвердевших сосков. Я невольно застонала, откинув голову назад. Влажный язык обрисовал темно — розовую ореолу, изобразив при этом «восьмерку». Мои пальцы зарылись в густые волосы мужа, перебирая темно — каштановые пряди. Мужчина втянул сосок губами и по моему телу разлилась сладостная истома. Ноги у меня подкосились и я бы, наверное, упала, если бы супруг не удержал меня, обняв одной рукой за талию. Другой рукой он безуспешно пытался расстегнуть молнию на платье. Наконец ему это удалось и тяжелый бархат, тихо шурша, соскользнул к моим ногам. Я выступила из него, точно Афродита из пены морской, попутно избавившись от полупрозрачных трусиков и туфель на небольшом каблуке. Леонард сдернул с карниза драпировку и, подхватив меня на руки, перенес на импровизированное ложе. Бережно опустив меня на прохладный атлас, герцог просунул мне руку под голову и по очереди вытащил шпильки, отчего золотисто — медовые локоны рассыпались в великолепном беспорядке по обе стороны от лица.       — Ты прекрасна! — прошептал мужчина, любуясь мной в утреннем свете.       — А ты все еще одет! — с улыбкой парировала я. Леонард стащил через голову джемпер и принялся расстегивать пуговицы на рубашке, которые никак не хотели поддаваться. Я поднялась и стала помогать ему. Справившись с пуговицами, мужчина отбросил рубашку в сторону и взялся было за пряжку ремня, но я его опередила. Проникнув рукой под туго обтянувшую мужские бедра ткань, я обхватила возбужденную плоть ладонью и стала водить по ней от основания до самой головки. Дыхание Леонарда участилось и он, избавившись от брюк и белья, коленом раздвинул мои ноги. Затем приподнял мои бедра и вошел, напряженный и сильный, наполняя и растягивая меня. Я тихо вскрикнула, но вовсе не от боли, а от наслаждения. Мужчина оперся на локти, чтобы не придавить меня, и стал медленно, размеренно двигаться. Я обвила длинными стройными ногами талию мужа, подстраиваясь под заданный ритм. Скрестив ступни, я сильнее сжала ноги и Леонард мгновенно откликнулся, ускорив движения. Я закрыла глаза и всецело отдалась охватившей нас обоих страсти. Откуда — то снизу поднималась к груди, разливаясь блаженным теплом, волна удовольствия, грозившая затопить меня с головой.       — Быстрее…еще! — в моем внезапно охрипшем голосе было столько мольбы, что Леонард не мог не внять ей. Несколько глубоких толчков и я схватила мужа за плечи, впившись ногтями в нежную кожу. С приоткрытых губ сорвался крик, полный восторга, тело выгнулось дугой, а мое сознание разлетелось на мириады сверкающих осколков. Я сжала внутренними мышцами пульсирующую плоть Леонарда и в ту же минуту он излился в мое лоно потоком жаркого семени, после чего лег на спину, подложив руку себе под затылок. Я свернулась клубочком и положила голову на грудь мужу, жалея о том, что не умею повелевать временем. Я бы тогда остановила мгновение и мы бы остались в нем навсегда. Откуда мне было знать, что смерть уже вошла в мой дом и лишь выжидает удобный момент, чтобы забрать того, кого я любила всем сердцем?