Всему вопреки

      Все последующие дни, вплоть до похорон, я словно находилась в трансе — ничего не ела и не пила. Мой мир ограничивался теперь стенами спальни, а точнее, креслом, в котором я провела ночь после опознания. Иногда я подносила к лицу любимый полосатый джемпер Леонарда и вдыхала аромат Hugo Boss Bottled, чьи сливочные нотки дарили мне ложное ощущение присутствия Его Светлости. Да, я так и не смирилась со смертью мужа, говоря себе, что он вовсе не умер, а уехал далеко — далеко и неизвестно, когда теперь вернется. Знаю, это был чистой воды эскапизм¹, самообман. Но благодаря этому самообману моя боль хоть ненадолго притуплялась. Боль, которая была гораздо сильнее боли физической. Боль, против которой были бессильны самые мощные анальгетики в мире. Боль, которую нельзя было ничем купировать и с которой мне отныне предстояло научиться жить.       Спешу заверить вас, что до самых похорон ничего сверхъестественного не происходило, никакие потусторонние силы не беспокоили обитателей замка. Не мигал свет, не хлопали по ночам двери покоев герцогской четы, а предметы не меняли своего привычного расположения. Все чудеса стали проявляться позже, где — то через сутки после того, как тело моего несчастного супруга было предано земле. Я и сами — то похороны плохо помню. К тому же я сердилась на Её Величество, настоявшую на том, чтобы Аньезе и Алессандро непременно пришли на прощание с папой. Я же была категорически против, считая, что детям не место на подобном мероприятии. Зачем, рассуждала я, травмировать неокрепшую детскую психику, если можно просто сказать близнецам, что их отец теперь на небе и что оттуда он каждый день наблюдает за ними, видя все их хорошие и дурные поступки. Аньезе и Алессандро еще маленькие, им вполне хватит этого несложного и доступного для понимания объяснения. Но королева Виктория хотела, чтобы внуки непременно были среди тех, кто придет проводить её сына в последний путь. Несовпадение наших взглядов по этому вопросу грозило перерасти в открытый конфликт, но я, будучи от природы человеком мягким и незлобивым, предпочла уступить Виктории. Поэтому все 20 минут прощания близнецы, одетые в одинаковые черные костюмчики, стояли не по годам серьезные и с влажными дорожками от слез на детских личиках.       Кроме этого, в мою память навсегда врезались лакированный гроб, море белых цветов и траурных венков, большое количество пришедших отдать дань памяти Его Светлости и проводить его в последний путь, а также щемящий сердце дуэт Андреа Бочелли и Сары Брайтман², под который гроб с телом Леонарда опустили в каменный саркофаг. Местом упокоения герцога Ланширского стал склеп на прилегающем к Штайнхерцу кладбище.       На следующий после погребения день я собралась — таки с духом и поднялась в мастерскую мужа. Здесь все было в точности так, как и при его жизни: сложенные аккуратной стопкой в углу журналы Kinfolk, набор кистей с беличьим и колонковым ворсом, початые тюбики ленинградской акварели, коробка пастели и даже гипсовая модель губ Давида Микеланджело. Леонард как — то сказал, что красота этой мраморной статуи совершенна даже после того, как скульптор чуть изменил форму носа библейского героя³. Надо отметить, что мой покойный муж имел страсть к порядку и любил, чтобы вещи всегда лежали на строго отведенных для них местах.       Я бросила украдкой взгляд на мольберт. С незаконченного портрета на меня с мягкой полуулыбкой смотрела молодая женщина. Странно, но краски будто бы стали ярче, обрели насыщенность и глубину. Или мне так показалось? Ради эксперимента я сделала шаг в сторону и ужаснулась. Глаза изображенной на холсте герцогини неотрывно следили за мной, точно живые. Я чуть наклонила голову и женщина, все так же улыбаясь, слегка скосила глаза, продолжая следить за мной. С трудом сдерживаясь, чтобы не закричать, я перевернула полотно изображением к мольберту, задев при этом локтем стол. С грохотом упала на пол книга Джорджо Вазари, повествующая о жизни знаменитых художников и скульпторов. Я наклонилась поднять увесистый том и тут мой взгляд привлек один из ящичков стола, а именно торчащий уголок бумаги. Я попыталась осторожно вытащить документ, но он оказался приклеенным ко дну верхнего ящичка. Тогда я потянула за ручку. Тщетно. Ящик был заперт на ключ. При других обстоятельствах мне бы и в голову не пришло рыться в чужих вещах, но сейчас это вполне могло быть что — то связанное с гибелью Его Светлости. Не колеблясь больше ни минуты, я вытащила из волос невидимку и вставила её в замочную скважину. После некоторых усилий ящик был открыт и выдвинут. К его дну малярным скотчем был приклеен конверт, но с таким расчетом, чтобы уголок чуть виднелся в щели. Канцелярским ножом я вскрыла послание и вынула исписанный рукой Леонарда листок. Видимо, мой супруг не хотел, чтобы письмо попало не в те руки и оттого принял все меры, чтобы этого не случилось. Я развернула документ и почувствовала, как защипало в носу. На глаза навернулись слезы. В своем письме муж был особенно нежен со мной, но вместе с тем и скрытен. Вот что он писал:       «Любовь моя!       Когда ты прочтешь это письмо, меня уже не будет в живых. Не убивайся по мне слишком сильно и не носи траур. Воспитай Аньезе и Алессандро достойными людьми и дай им хорошее образование. О вашем финансовом будущем я тоже позаботился — мой поверенный открыл на твое имя счет, куда ежемесячно до восемнадцатилетия детей будут поступать отчисления — проценты от сделок купли — продажи моих картин.              Заклинаю тебя, моя нежная орхидея, не привлекай полицию или кого — нибудь из ФБР к расследованию обстоятельств моей смерти. Этим ты рискуешь навлечь большую беду не только на себя, но и на детей.       Кроме того, я прошу тебя во всем слушаться Нико. Он обеспечит вашу безопасность. Не бойся, моему камердинеру можно доверять. Но, ради всего святого, воздержись от расспросов. Нико ничего тебе не скажет — слишком уж хорошо он вышколен, а ты подставишь себя под удар.       Любимая моя, как бы я хотел никогда с тобой не разлучаться и всегда быть подле тебя, но я не в силах противостоять злому року. Прощай, моя прекрасная любовь! Я буду оберегать тебя с небес. Любящий тебя Леонард.»       Я отложила письмо и оперлась ладонями о столешницу. Есть над чем задуматься. Во — первых, когда и при каких обстоятельствах было написано вышеприведенное послание? В том, что писал Леонард, я ни на секунду не сомневалась — тот же убористый почерк с затейливыми «t» и «f». Другое дело, что на моего мужа могли оказывать моральное или даже физическое давление, угрожали. В пользу этой теории говорил и странный запрет на обращение в полицию. Определенно, Его Светлость знал, что его собираются убить. Более того, ему было известно, кто и как попытается это сделать. Опять же, почему мой муж не попытался предотвратить покушение? Почему не попробовал договориться с преступниками? Дать ответы на эти вопросы мне мог только Нико. Нико, которого мне было строжайше запрещено расспрашивать о чем — либо, связанном с пожаром и гибелью герцога Ланширского. Если я задам вопрос прямо, молодой человек мгновенно насторожится и выпытать у него что — либо станет невозможно. Нет, тут надо действовать тонко, хитростью.       Я бережно опустила конверт в карман, стараясь не замять уголки, и вернула ящик на место. Захватив с собой большую охапку срезанных менее часа назад белых пионовидных роз, я спустилась в холл. Увидев меня, Ульда поклонилась.       — Мисс Хорра, я хотела бы поговорить с камердинером Его Светлости.       — Боюсь, это невозможно, Ваша Светлость. — ответила женщина. — У Нико сегодня выходной. Он Вам говорил.       — Ах да, я совсем запамятовала. — я притворилась, что припоминаю про молодого человека. На самом деле никто мне ничего не говорил. И это было весьма подозрительно. У меня даже мелькнула мысль о том, что Нико сам и убил герцога. Ведь обстоятельства гибели Его Светлости сообщил именно он. И на поверку они оказались фальсификацией — мой муж был убит посредством введения «Павулона», что тоже было довольно необычно: место введения не нашли. Или не искали? Мог ли судмедэксперт быть подкуплен кем — то, кто отчаянно желал замести следы? Похоже на то.       — Что с Вами, Ваша Светлость? — донесся до меня голос Ульды.       — Все в порядке. — я попыталась улыбнуться, но улыбка получилась вымученной. — Я отлучусь ненадолго и прошу Вас в мое отсутствие присмотреть за детьми.       — Куда это Вы собрались на закате солнца? — вопрос прозвучал скорее требовательно, чем обеспокоенно, а я вновь почувствовала себя девчонкой, вынужденной в силу возраста отпрашиваться у мамы для ночевки у Меган.       — Отнесу цветы на могилу мужа.       — Нет, Ваша Светлость! — женщина в ужасе вскрикнула. — В столь поздний час ходить на кладбище не разрешается. Это время мертвых!       Признаюсь, меня позабавил суеверный страх Ульды. Вроде неглупая женщина, а верит в байки из склепа.       — Мисс Хорра, бояться нужно живых, а не мертвых. — наставительно сказала я и исчезла за дверью, зашагав к погосту. Солнце еще не скрылось за горизонтом и его золотисто — багряные лучи освещали мой путь. Стоило мне ступить за кладбищенскую ограду, как мое сердце невольно сжалось. Покосившиеся деревянные кресты, потемневшие от времени и кое — где раскрошившиеся мраморные надгробия, полустершиеся эпитафии и осевшие могилы напоминали о конечности нашей земной жизни. И все же я считала, что предание тела земле лучше кремации. Во — первых, согласно христианской религии души тех, чьи телесные оболочки были похоронены в могилах, могли воскреснуть в день Страшного суда, чего нельзя было сказать о подвергшихся сожжению или растворению в кислоте. Во — вторых, твои родные придут к тебе, именно к тебе в день поминовения усопших. От тебя хоть что — то останется после того, как душа покинет тело. Но у кремации имелось бесспорное преимущество — экологичность. Мертвые переставали «надвигаться» на живых, тихо экспансируя все новые и новые земли.       С такими мыслями я дошла до склепа и отворила тяжелую дверь. В нос ударил запах сырости. При мысли о том, что тело того, кого я так любила, поедают могильные черви, я содрогнулась. Подойдя к каменному саркофагу, я возложила цветы и тихо произнесла:       — Леонард, мне так тебя не хватает! Если бы можно было повернуть время вспять, я бы без сожаления отдала свою жизнь в обмен на твою! Да нельзя.       Я затряслась от рыданий и прижалась лбом к холодному мрамору.       — Забери меня к себе, потому что жизнь без тебя для меня невыносима!       До моего слуха донесся протяжный стон. Казалось, он шел откуда — то из — под земли. Я прислушалась, продолжая всхлипывать. Стон повторился, на сей раз более отчетливо. А затем раздался глухой стук. Я в ужасе отпрянула. И услышала голос. Голос, который я бы никогда не спутала ни с каким другим:       — Кто плачет по мне так горько? Это ты, Нико? Помоги же мне. Самому мне не выбраться. Плита… Как она давит на грудь!       Тут крышка каменного саркофага стала медленно приподниматься. Я начала пятиться к дверям, не отводя, однако ж, взгляда от страшного зрелища. Крышка с ужасающим грохотом опустилась на место. Проржавевшие со временем петли дверей скрипнули за моей спиной, заставив меня обернуться. В дверях стояла высокая фигура. Лица не было видно, поскольку его скрывал капюшон плаща наподобие тех, какие некогда носили монахи — капуцины. Мне даже почудилось, что я вижу горящие как угли глаза.       Гнетущую тишину последнего пристанища герцога Ланширского разорвал отчаянный крик:       — Нико, не бросай меня здесь! Я задыхаюсь!       Таинственная фигура двинулась в мою сторону. Блеснул какой — то металлический предмет и я, издав душераздирающий крик, упала в беспамятстве.