Всему вопреки

      Почему — то у меня не было сомнений в том, что VR — это инициалы. Но вот чьи они? Я не знала людей, у кого имя и фамилия заканчивались бы на эти буквы. В то же время холодивший тыльную сторону ладони металл запонки свидетельствовал о том, что прошлой ночью в моей спальне кто — то был. Подобравшийся очень близко и оставивший улику против себя, которой я, к сожалению, не смогу воспользоваться. А что, если…что, если таинственный посетитель сделал это намеренно? Желая, чтобы его нашли? Может…нет, это всё, конечно, бред, но чем чёрт не шутит? Может это зашифрованное послание от Леонарда?       Продолжая ломать голову над этой загадкой, я поплелась в ванную. Утренняя рутина заняла не более пятнадцати минут: чистка зубов, умывание пенкой, увлажнение сывороткой Sephora и нанесение солнцезащитного крема очень светлого оттенка. Волосы я собрала в низкий элегантный пучок — ракушку, сместив его к левому уху. Нанесла на пульсирующие точки за ушами пару капель Kenzo Poppy Bouquet. Не знаю, так ли на самом деле пахнет маковый букет, но нотка груши в сердце парфюмерной композиции придаёт аромату изысканность и неповторимый шарм.       Вернувшись в спальню, я ещё раз всё тщательно осмотрела — каждый миллиметр непримятого коврового ворса, каждую складку простыни, каждую глянцевую деталь интерьера. Но кроме запонки ничего больше не нашла. И если бы не скомканная постель и кусочек металла, тускло поблёскивавший на прикроватном столике, то можно было бы подумать, что все события минувшей ночи мне попросту приснились.       Медленно, точно сомнамбула, я оделась и отправилась будить детей. При этом на душе у меня было как — то неспокойно. Мне казалось, что что — то должно произойти. Что — то очень нехорошее. Накануне такое странное беспокойство охватило меня после звонка венценосной свекрови, однако в ходе беседы с камердинером Его Светлости страх удалось побороть. И вот теперь чувство тревоги вернулось, многократно усилившись и практически парализовав моё тело. Кажется, в медицине это явление обозначается термином паническая атака и подлежит медикаментозному лечению. Но признаться в существовании такой проблемы почему — то до сих пор считается постыдным. Вроде как ты расписываешься в собственной эмоциональной нестабильности, следовательно, не являешься полноценным человеком. Во всяком случае, в Сагаре к этому относятся именно так. В Америке же люди воспринимают такие ситуации куда проще. Скажу вам по секрету, как истинная американка, в Нью — Йорке даже считается модным иметь проблемы такого характера и несколько раз в неделю посещать семейного психотерапевта.       К счастью, я подобными заболеваниями не страдала и считала себя вполне адекватным человеком. По крайней мере, до сегодняшнего утра, заставившего меня усомниться в собственной нормальности. А самое печальное заключалось как — раз таки в том, что я ни с кем не могла поделиться своими подозрениями. Даже с мамой или с Меган. В лучшем случае меня бы не поняли, в худшем — решили бы, что я помешалась от горя. Мне и самой в последнее время стало казаться, что либо я действительно схожу с ума, либо кто — то талантливо доводит меня до нервного срыва. И если моя теория верна, то надо отдать должное неизвестному манипулятору — он весьма преуспел в осуществлении своего замысла.       Двигаясь по длинному, устланному мягкой ковровой дорожкой коридору в сторону детской, я ощущала небольшое головокружение и тошноту, поэтому на всякий случай держалась рукой за стены, чтобы не упасть. Суждено ли нам с детьми когда — нибудь вернуться сюда или отныне Нью — Йорк станет нашим домом? Я не знала ответа на этот вопрос и при мысли о том, что придётся покинуть место, где я когда — то была очень счастлива, мне делалось горько. Так горько, что я чувствовала эту горечь на кончике языка. Проведя подушечками пальцев по шероховатой декоративной штукатурке, я подумала о том, сколько же радостных воспоминаний хранят в себе эти стены, свидетелями каких важных для Сагара событий они были! Именно здесь, в Штайнхерце, я провела один из самых прекрасных периодов в жизни каждой женщины — период ожидания дитя. Когда — то замок был для меня крепостью, символом домашнего очага и оплотом любви и верности. Теперь же я не могла целиком и полностью положиться на защиту его стен и была вынуждена вместе с близнецами и преданным, точно пёс, Николаем искать другое убежище. Острая тоска по чудесным мгновениям прошлого подобралась к самому горлу, лишив на время возможности нормально дышать. В носу защипало, на глазах выступили непрошеные слёзы. Как же ошибаются те, кто утверждает, что дом — это не место, а состояние. Дорогие мои, дом — это и есть место, в котором ты испытываешь определённое состояние. Чаще всего покоя, уверенности в том, что тебя здесь ждут и что в случае чего тебе всегда есть куда вернуться.       Смахнув рукавом скатившиеся по щекам слезинки, я толкнула дверь детской и вошла. Аньезе с Алессандро уже проснулись и теперь вовсю потягивались в своих кроватках, розовые ото сна и отчаянно зевающие.       — Доброе утро, мышата! — я по очереди поцеловала сына и дочь в нежные щёчки. — Пора вставать. Надо поскорее умыться и привести себя в порядок, а потом пойдём завтракать.       Близнецы, словно по команде, свесили из — под одеял босые пятки, несколько секунд поболтали ими в воздухе, после чего резво спрыгнули с постелей и помчались в ванную. А я тем временем застелила кроватки. Да, можно было бы оставить всё как есть до прихода горничных, но я предпочитала не откладывать на потом то, что можно сделать сейчас. И по возможности самой.       Стоило мне закончить взбивать подушки и поставить их на постелях уголком, как Аньезе и Алессандро, весело хохоча, ворвались в детскую и повалились на одну из свежезастеленных кроватей, пытаясь отдышаться. На их пижамках темнели пятна от воды, свидетельствовавшие о том, что дети опять брызгали друг на друга. Тёмно — каштановые кудряшки дочери прилипли к чистому лбу, а на умытой детским мылом мордашке горел здоровый румянец.       Я помогла близнецам одеться и, перекинув через локоть детские пальто, вслед за сыном и дочкой стала спускаться в столовую, из которой по всему первому этажу доносился восхитительный запах какао, приправленный ноткой корицы, поджаренного бекона и горячих тостов с хрустящей корочкой. Вдыхая дразнящие нос ароматы, я преисполнилась благодарностью к мисс Хорра, постаравшейся скрасить наши последние часы перед отъездом. Не знаю, догадалась ли домработница о нашем с Николаем замысле или нет, потому что я её в планы относительно сегодняшнего утра не посвящала, отчего сейчас испытывала угрызения совести. Человек ко мне со всей душой, а я с ним вот так.       Я уже открыла было рот, чтобы пожелать Ульде доброго утра и попросить присмотреть за замком в наше отсутствие, как в столовую вошёл молодой граф Феррейра.       — Доброе утро! — бодро поприветствовал он нас.       — Доброе утро, Нико! — радостно прозвенел в ответ голосок Аньезе.       — Ваше Высочество, Вы само очарование! — негромко произнёс Николай и, поклонившись девочке, прижался губами к детской ладошке. Маленькая принцесса вспыхнула от удовольствия. Видно было, что ей очень приятно внимание камердинера Его Светлости. Мы с мисс Хорра молча переглянулись. Тем временем Аньезе, подойдя к столу и тряхнув перехваченными лентой волосами, полушутя — полусерьёзно обратилась к своему «кавалеру»:       — Милорд, не могли бы Вы немного поухаживать за дамой?       Говорила малышка чуть кокетливо, старательно подражая взрослым, чью манеру общения не раз наблюдала на светских раутах, куда дозволялось приходить с детьми. Собственно, пройдёт ещё лет одиннадцать — пятнадцать и порог нашего дома начнут обивать потенциальные претенденты на руку и сердце принцессы. А первая конфирмация¹ и первый выход в тиаре, которые будут широко освещаться в сагарской прессе, могут вызвать живейший интерес к моей дочери со стороны аристократических семей Европы. Главное, чтобы к тому времени Аньезе, которая уже начнёт воспринимать повышенное внимание к своей персоне как нечто само собой разумеющееся, не «зазвездилась», будучи уверенной в собственной неотразимости и в том, что отныне молодые люди начнут сами падать к её ногам и укладываться штабелями. Словно прочитав мои мысли, Ульда наклонилась и еле слышно произнесла:       — Ваша Светлость, а ведь девочка взяла нашего Нико в оборот! Попомните мои слова, вертихвостка та ещё вырастет!       Я невольно улыбнулась словам домработницы, следя за тем, как решивший подыграть юной леди Николай отодвигает для неё стул и желает приятного аппетита. В эту минуту мне показалось, что всё стало как раньше — снова воцарилась семейная идиллия, снова слышатся смех и шутки. И только пустующее место во главе застеленного накрахмаленной скатертью стола напоминало о том, кого нам всем так не хватало.       Я перевела взгляд на Алессандро, старательно обмакивающего кусочки рафинада в чашку с какао. Мальчик называл это «делать гусики» и повторял данный ритуал каждое утро, после чего съедал всё до последней крошки, оставляя лишь пустую тарелку. Аньезе не отставала от брата. Персоналу замка по протоколу не разрешалось присутствовать за столом герцогской семьи, поэтому он завтракал после нас и в обстановке куда более скромной, чем эта. Нынешнее утро не стало исключением. Мисс Хорра под благовидным предлогом удалилась на кухню, а Николай отправился греть машину, что — то жуя на ходу. Что касается меня, то я ограничилась хрустящим тостом с намазанным на него кусочком сливочного масла и чашкой какао с молоком.       После завтрака я сердечно поблагодарила Ульду за всё, что она для нас сделала, при этом женщина смотрела на меня так, будто до этого момента услышать простое человеческое «спасибо» было для неё чем — то из ряда вон выходящим. Я украдкой смахнула слезу и, взяв детей за руки, поспешила к ожидавшему нас камердинеру Его Светлости. Едва машина тронулась с места, я прикусила губу, чтобы не разрыдаться, потому что чувствовала, что моя душа и моё сердце останутся здесь, в Штайнхерце. Николай через зеркало заднего вида видел моё состояние и ни о чём не спрашивал, за что я была ему очень признательна. Близнецы тоже выглядели необычайно притихшими и молчаливыми. Что и говорить, отъезд на всех нас подействовал угнетающе.       Всю дорогу от замка до королевского дворца я просидела в тягостных раздумьях, крепко прижимая к себе детей. Казалось, стоит мне отпустить Аньезе и Алессандро и они исчезнут, растворятся в тусклом солнечном луче, с трудом пробивающемся сквозь свинцовые тучи. Как только «Хаммер» затормозил у восточных ворот дворца, червячок закравшегося было сомнения шевельнулся с новой силой. Я уже хотела было приказать молодому человеку везти нас прямо в аэропорт, но близнецы радостно загомонили и стали дёргать за ручки, забыв, что двери блокируются во время поездки. Николай вышел из автомобиля и открыл нам дверцу, помогая выбраться.       — Спасибо. Мы ненадолго. — произнесла я упавшим голосом, больше стараясь убедить себя, чем молодого графа.       — Всё будет хорошо. — прошептал тот в ответ и мы с детьми вошли в кованые ворота. По обе стороны от мощёной булыжником дорожки высились голубые ели, в чьих ветвях то и дело мелькали рыжеватые спинки белок, ищущих, что бы такое выманить у людей в качестве угощения. Обычно отправляясь во дворец, я всегда насыпала в мешочек орехи или сушёные плоды шиповника, но сегодня что — то запамятовала.       Всякий раз, когда я смотрела на королевский дворец, то невольно отмечала его сходство с французским замком Фонтенбло, в котором Наполеон Бонапарт провёл свои знаменитые 100 дней. Леонард как — то рассказывал, что да, здания очень похожи между собой, что на месте голубых елей раньше находилась аллея из чёрных роз и что на берегу небольшого пруда, где так любят бывать в уединении кронпринц Ричард и король Генри, некогда стоял овальный павильон с зеркальными стенами, служивший в своё время литературно — музыкальным салоном. По словам герцога, если бы удалось восстановить хотя бы то немногое, что прежде придавало дворцово — парковому комплексу «изюминку» и неповторимость, то это место стало бы куда как приятнее для прогулок и тайных свиданий.       Ступив на широкую подъездную дорогу с баллюстрадой из потемневшего от времени мрамора, по которой ещё 150 — 200 лет назад проезжали запряжённые шестёркой цугом экипажи, я испытала острое желание оказаться как можно дальше отсюда. Предчувствие чего — то ужасного будто гнало меня прочь, сигнализируя о том, что надо спасаться бегством. От каменных стен — свидетелей многовековой истории королевства словно исходила скрытая угроза и распространялась она не только на меня, но и на Аньезе с Алессандро.       Степенный дворецкий с белой, точно лунь, головой, поприветствовал нас и повёл в малый кабинет королевы Виктории, служивший одновременно библиотекой для редких и ценных изданий и музеем для образцов некоторых полезных ископаемых. Украшенный великолепной мозаикой сводчатый потолок поддерживали малахитовые колонны с ионическими капителями, а в неглубоких нишах между книжными шкафами расположилась небольшая коллекция пейзажей русских живописцев, среди которых я без труда узнала работы Айвазовского и Воронихина. В углу величаво взирал на древние фолианты бронзовый бюст Вольтера, а выкрашенные краской кораллового оттенка стены прекрасно гармонировали с мебелью из красного дерева. Но поразило меня другое. Позади рабочего стола Её Величества, прямо напротив дверей, теперь висел обтянутый траурной лентой парадный портрет Леонарда. На полотне размером примерно 220 на 180 см Его Светлость, облачённый в черный мундир с золотыми галунами и белоснежные бриджи, сидел на канапе времён Людовика XVI. Художник сумел точными мазками передать буйство тёмно — каштановых кудрей, блеск лукавых глаз и горящий во всю щеку румянец. Герцог выглядел как живой, а его взгляд, казалось, проникал прямо в душу смотрящего и читал все его потаенные желания как раскрытую книгу.       Я невольно поёжилась и отвела глаза, устремив взор на переговаривавшихся между собой Джулию и Эмму. Хоть кронпринцесса и была моей подругой, её положение при сагарском дворе требовало соблюдения приличий, поэтому мы с Аньезе одновременно присели в реверансе. Про себя я отметила, что материнство пошло леди де Гиз на пользу. В первую очередь, изменения коснулись её фигуры. Исчезли девичья угловатость и нескладность, формы заметно округлились, придав невысокой девушке женственность и соблазнительность. Но самое главное, с рождением Антуана даже выражение лица Эммы стало мягче, глаза засветились мудростью и нежностью, сменив привычные страх и насторожённость.       Заметив нас, дамы с полуулыбкой кивнули, после чего леди Ардент направилась в мою сторону. Как я уже упоминала выше, наши с Джулией отношения за эти три года претерпели существенные изменения, перейдя от откровенно враждебных к приятельским. Мы больше не старались поддеть друг друга, потому что соперничать нам теперь, по большому счёту, было не из — за чего. И сейчас, глядя на грациозно покачивающую бёдрами при ходьбе шатенку, я с удивлением осознала, что в какой — то степени даже рада видеть бывшую конкурентку, хотя наше с ней общение всё время держалось в рамках вежливости и учтивости.       Поравнявшись со мной, леди Ардент тихо спросила:       — Ваша Светлость, не могли бы Вы уделить мне пять минут?       — Конечно. — всё так же тихо ответила я, догадавшись, что, по всей видимости предстоящий разговор не предназначен для ушей Её Высочества.       Взяв меня под локоток, Джулия отвела меня в дальний угол кабинета и негромко произнесла:       — В первую очередь, прими мои самые искренние соболезнования в связи с безвременной кончиной Его Светлости. — поскольку я молчала, не зная, что ответить на столь обезоруживающее прямодушие, шатенка продолжила: — Недавно я разбирала бумаги матери и в её бюро нашла вот это.       Сунув руку в вырез платья, леди Ардент извлекла оттуда сложенный втрое лист плотной белой бумаги и протянула его мне:       — Думаю, тебя заинтересует содержание данного документа. В нём говорится о том, что незадолго до своей смерти моя мать перевела 750 тысяч долларов на банковский счёт, зарегистрированный на Кипре. А Кипр, как ты знаешь, является офшорной зоной² Сагара. Я навела кое — какие справки и выяснила, что счёт принадлежит некоему Мантовано Рицци, известному в криминальных кругах под псевдонимом Кабан. Этот человек печально знаменит своим участием во многих террористических актах, спонсированием деятельности «Аль — Каиды» и «ИГИЛ», а также поставкой и сбытом карфетанила и героина и через страны Золотого полумесяца³. Понимаешь, что это значит?       — Ты думаешь, Луиза «заказала» Леонарда? — озвучила я мысль, к которой Джулия упорно пыталась меня подвести.       — Конечно, для того, чтобы утверждать такое, нужны куда более веские основания, но всё же попробуй копать в этом направлении. Авось что — то да отыщется.       В эту минуту дворецкий провозгласил:       — Её Величество Виктория, королева Сагара!       Белые двери с позолоченными львиными масками распахнулись и в кабинет, шелестя платьем из чёрной тафты, вошла моя царственная свекровь. Одного взгляда на неё оказалось достаточно для того, чтобы понять — эта женщина пережила невосполнимую утрату, горе её неизбывно. Даже умело нанесённый макияж не смог скрыть опухшие от слёз веки и залёгшие под глазами тёмные круги, а тщательно растушёванная матовая помада от Lancome только подчёркивала скорбно опущенные уголки губ. Внешне Её Величество постарела лет на десять, но по — прежнему держала голову высоко, как и подобает монаршей особе.       Я, Аньезе, Джулия и Эмма сделали изящные реверансы, а Алессандро шаркнул ножкой по навощенному паркету. Виктория скользнула по присутствующим равнодушным взглядом и бесцветным голосом сообщила:       — Пресс — атташе Её Высочества передал, что принцесса задерживается. На сколько, пока точно неизвестно.       — Какая досада! — пробормотала я, бросив мимолётный взгляд на часы.       — Разве у тебя есть дела поважнее, чем встреча с представительницей династии Бернадот?       — Да…то есть нет, Ваше Величество. — я с ужасом поняла, что выдала себя и теперь отчаянно пыталась спасти положение.       Королева подавила ехидную усмешку:       — Джессика, за годы пребывания при сагарском дворе ты действительно усвоила многие вещи, но вот лгать так и не научилась. — тут она многозначительно посмотрела на меня и нанесла сокрушительный удар:       — Безусловно, увезти детей в Нью — Йорк было хорошим решением. Вот только одно ты не учла: Аньезе с Алессандро принадлежат Сагару и так будет всегда.       — Вы вознамерились помешать мне с детьми уехать в Америку? — моему возмущению не было предела. — Вы, зная о том, что, возможно, на семью Вашего сына ведётся охота, вызвали меня с близнецами во дворец под предлогом встречи с Мадлен? Что же ещё Вы намерены предпринять, лишь бы не дать нам сбежать из страны?       Ответ, хладнокровный и тщательно продуманный, обескуражил меня куда больше, чем все события последних недель:       — О, поверь, ничего сверхъестественного. Для того, чтобы мои внуки остались в королевстве, достаточно объявить их мать сумасшедшей. А народ с лёгкостью поверит в то, что ты помешалась на фоне смерти мужа.       Я начала отступать к дверям:       — Вы этого не сделаете! Вы не посмеете! Леонард никогда бы Вам этого не простил!       Не обращая внимания на мои истеричные выкрики, Её Величество хлопнула в ладоши и в зал вошли два дюжих санитара. Эмма зажала рот рукой, чтобы не закричать, а Джулия бросилась перед Викторией на колени:       — Ваше Величество, пощадите!       Королева лишь недовольно поморщилась и оттолкнула леди Ардент со словами:       — Хоть ты прояви благоразумие. Довольно спектаклей!       Санитары двинулись ко мне, но я изловчилась и изо всех сил пнула одного в пах. Воспользовавшись секундным замешательством второго, я проскочила в Большую Гостиную и понеслась к лестнице. Скорее, скорее, подгоняла я себя, невзирая на колющую боль в рёбрах! Только бы мне добраться до того места, где меня ждёт Николай, а там мы придумаем, как забрать детей у Виктории! О нет! Не заметив металлический порожек, я запнулась об него и упала, больно ударившись коленом. В то же мгновение сильные руки схватили меня и я с нескрываемым удовольствием вонзила зубы в грубую мужскую ладонь. Мужчина выругался, но хватку не ослабил. Я поднялась, потирая ушибленную ногу и прекрасно сознавая, что всё кончено. Затем повернулась к своим преследователям и попросила:       — Пустите меня, я сама пойду.       Оглянувшись в последний раз на своих кровиночек, я поплелась вместе с санитарами в машину, по пути роняя крупные слёзы. Предчувствие меня не обмануло — всё, что могло пойти не так, пошло не так, словно весь мир в одночасье восстал против меня, решив наказать за то, что я не уберегла Леонарда.