Всему вопреки

      — Ваша Светлость, Вы меня слышите? — голос доктора Сторно вторгся в моё сознание, заставив вспомнить всё, что произошло накануне.       Я открыла глаза и попыталась сесть на кровати, но ощутила пронзившую затылок боль и застонала.       — Голова…она буквально раскалывается. — призналась я эскулапу и маячившей за его плечом Клаудии.       — Неудивительно. После такого — то чудо, что Вы вообще остались живы. — назидательно сообщил мне мозгоправ.       — Вы его поймали? — с надеждой спросила я.       — Кого? — хором изумились доктор Сторно и Клаудиа.       — Нападавшего. — тихо произнесла я, чувствуя, как боль разрастается от области затылка к темени и меняет свой характер с острой на давящую.       — То есть Вы утверждаете, что стали жертвой нападения? Я правильно Вас понял? — тон доктора Сторно мне совершенно не понравился. Так обычно разговаривают с людьми, страдающими шизофренией, паранойей, постравматическими и иными расстройствами психики. Но я не такая! Я не неврастеничка — я человек, на которого ведётся охота! И исход может быть лишь один — моя смерть. Мысленно представив себе возможные варианты собственной кончины, я содрогнулась. Эскулап повторил свои вопросы, руководствуясь информацией, почерпнутой из книг по медицине, большая часть которых устарела ещё лет сорок назад. Голос мозгоправа, лишённый какого — либо участия, начинал потихоньку меня раздражать. К чему эта дотошность в расспросах, если всё равно ничего не изменится? Вообразил себя Ганнибалом¹ и измывается надо мной, как хочет. Интересно, сколько его пациентов на самом деле излечились? Полагаю, ни одного, ведь, как известно, кто попадает в клинику для душевнобольных, тот редко возвращается к нормальной жизни.       Подавив глухую ярость на собственное бессилие, я ответила:       — Да, нападавший нанёс мне удар стеклянной бутылкой в основание затылка, а когда я упала, пустил воду в ванну, намереваясь обставить всё, как самоубийство.       — Постойте, Вы сказали «нападавший». Значит, Вас ударил мужчина?       — Я не знаю, не разглядела лица. Только занесённую руку с зажатой в ней бутылкой.       — Какого цвета была бутылка? — продолжал допытываться эскулап.       — Зелёная. Может темно — синяя. Говорю же, не знаю. — простонала я, чувствуя, как боль сдавливает темя, будто невидимый кузнец решил использовать мою голову вместо наковальни.       — Понятно. — что, чёрт побери, тебе понятно, изувер ты моральный? — Ваша версия, конечно, имеет право на существование, но в реальности дело обстояло совсем не так.       Знаете, если бы мне в тот момент предъявили обвинение в убийстве Муаммара Каддафи², я бы и то удивилась меньше, чем после рассказа мозгоправа.       — Во время вечернего обхода Клаудиа уловила шум льющейся воды. Звук доносился из Вашей палаты. Предчувствуя недоброе, медсестра влетела в комнату и нашла Вас лежащей лицом вниз в ванне, до краёв наполненной водой. Выдернув пробку, женщина нажала кнопку экстренной помощи над изголовьем Вашей кровати. Я тут же бросился на выручку. Вам сделали МРТ головы, показавшее, что вследствие падения Вы получили сотрясение мозга. Мозговой ствол, к счастью, не был повреждён, иначе бы всё могло закончиться или параплегией или летальным исходом. Так что, как видите, Ваша попытка свести счёты с жизнью не увенчалась успехом.       — Моя… Что? — спросила я, понимая, как, должно быть, глупо выгляжу со стороны.       — Вы хотели покончить с собой и даже оставили предсмертную записку. Вот. — с этими словами Клаудиа протянула мне клочок бумаги. И хотя в результате полученной травмы буквы так и плясали у меня перед глазами, я всё же сумела разобрать:       «В моей смерти прошу никого не винить. Но жить без Леонарда для меня невыносимо. Я прекрасно сознаю, какую боль причиню своим родным и близким, но надеюсь, что они поймут меня и простят. Джессика.»       Потрясённая до глубины души, я мяла бумажный огрызок трясущимися пальцами. Почерк, безусловно, был моим, хотя и более размашистым, как если бы я писала второпях. Но я не помню, чтобы когда — либо составляла документ подобного содержания. К тому же ещё со студенческих времён за мной закрепилась привычка писать только синими гелевыми ручками. А в записке использовались шариковые чернила. Мистерия какая — то.       — Это Ваш почерк? — вежливо осведомился доктор Сторно и его лицо сделалось похожим на мордочку хорька.       — Мой. — кивнула я. — Только я этого не писала. У меня же дети!       — Увы, факты доказывают обратное. И вообще за годы медицинской практики я заметил, что самоубийцы — страшные эгоисты. — тут он взглянул на меня исподлобья и резюмировал: — Постельный режим. Полный покой. Все посещения строго по 15 минут. Курс «Феварина» продолжать. И, Клаудия, сделайте — ка нашей больной укол «Димедрола».       — Да, доктор. — пробасила медсестра, доставая из кармана заранее припрятанные ампулу и шприц. Но не успела она набрать препарат, как один из санитаров возвестил:       — Посетитель к Её Светлости.       — Пусть войдет. — процедил эскулап, явно раздосадованный тем, что ему помешали и дальше проводить надо мной медицинские опыты. — Клаудиа, тогда инъекцию попозже. Пойдем, пора вести «тихих» на прогулку.       Я уже ни на что особо не налеялась, так как убедилась, что чудес не бывает. Но когда в дверном проёме показался блестящий чёрный «боб» Джулии Ардент, я не смогла сдержать удивлённо — негодующий возглас:       — Только тебя здесь не хватало!       — Здравствуй, Джессика! — гостья смотрела прямо на меня, не мигая и не отводя густо подведённые глаза.       — Что, поглумиться пришла? — язвительно спросила я, отметив про себя безупречно сидевший твидовый костюм — двойку от Chanel и изящные лодочки от Salvatore Ferragamo. Вырядилась, как на показ.       — Знаю, я виновата перед тобой… — осторожно начала Джулия в явной попытке прозондировать почву, но я её перебила:       — Ой, да ну! Правда что ли?       На лицо черноволосой набежала тень, но она быстро взяла себя в руки и продолжила:       — Я чувствую вину за всё то горе, что моя мать причинила тебе. Поэтому я здесь.       От такого заявления я едва не поперхнулась:       — Вот значит как? Явилась сюда, чтобы успокоить свою совесть?       И тут всегда заботившаяся о том, как она выглядит со стороны и что о ней подумают другие, леди Ардент не выдержала моих нападок и в ответ слегка повысила голос:       — Да послушай же ты меня наконец! Да, я видела в тебе соперницу, когда ты только — только появилась во дворце. Да, я какое — то время помогала своей матери воплощать её честолюбивые замыслы. Но теперь это в прошлом. Нам с тобой совершенно нечего делить. И пусть я не в силах воскресить Леонарда, мой священный долг — помочь тебе. Незадолго до пожара я навещала Луизу в Преджиони. Она пыталась завербовать меня «для дела», я отказалась и потребовала оставить вашу семью в покое. Мы повздорили и в сердцах мать заявила, что найдёт другого человека, который выполнит за неё грязную работу. Надо полагать, ей это удалось.       — Продолжай. — тихо попросила я, чувствуя, что Джулия вот — вот сообщит мне нечто важное. То, что поможет пролить свет на гибель Его Светлости.       — Я обратила внимание на то, что мать была явно чем — то напугана, хоть и старалась всячески это скрыть. Но я слишком хорошо изучила Луизу за тридцать лет, чтобы не суметь распознать её нервозность.       Я невольно вспомнила тайну, которую мне поведала мисс Хорра, и попыталась увязать её с поведением заклятого врага. Что, если кто — то ещё прознал о той роковой ночи в Южном Судане и решил шантажировать Луизу? Может даже тот, на чью жизнь было совершено покушение, явился к леди Ардент, чтобы разоблачить её спустя столько лет? Громкое вышло бы дело, если учесть, как пресса любит скандалы, связанные с королевскими особами. Но выспрашивать об этом у Джулии я не стала. Зачем причинять ей лишнюю боль? Да она и не обязана отвечать за преступления матери.       — Ладно, давай всё — таки вернёмся к цели твоего визита. Ты предлагаешь мне свою помощь в организации побега, но я пока слабо представляю, как ты это осуществишь. Ворота клиники всегда заперты и надёжно охраняются. На сестринском посту постоянно кто — то есть.       — А мы не через ворота. — подмигнула посетительница. Резко посерьёзнев, она понизила голос и заговорила, то и дело оглядываясь на дверь. — Слушай меня внимательно, Джессика. Слушай и запоминай. Твоя палата угловая. Если встать на подоконник, то вполне можно дотянуться до пожарной лестницы. Таким образом, ты незаметно выскользнешь из клиники…       — Незаметно? А как же система видеонаблюдения? — возразила я.       — На этом углу камер нет, я проверила. Так вот, по пожарной лестнице ты спустишься в сад, в ту его часть, где среди кустов дикой ежевики едва виднеется тропинка. Она приведёт тебя на берег затянутого тиной пруда. Мы с Карло будем ждать тебя в лодке и доставим на другой берег. Спрячем тебя у нас, щатем безопасным способом переправим в Нью — Йорк. Как тебе такой вариант?       — Чудесно. Но есть два «но». Окно затянуто плёнкой, которая прибита гвоздями. Это раз. А если меня кто — нибудь увидит из клиники? Это два?       — Тропинка и берег пруда не просматриваются отсюда, уж можешь мне поверить. Что же касается затянутого плёнкой окна, то у меня есть решение проблемы. — Джулия извлекла из — под полы жакета инструмент, напоминающий интеграл, и протянула мне. — Вот, держи. Эта штука называется «гвоздодёр». С его помощью ты обретёшь желанную свободу.       Я живо сунула железку под матрас и прошептала, едва сдерживая слёзы радости:       — Если у меня всё получится, то я до конца своих дней буду молиться о твоём благополучии.       — Это лишнее. — улыбнулась Джулия и её смуглое лицо сделалось почти хорошеньким. — Да, чуть не забыла спросить, прежде чем уйду. Кто эта рыжая мадам, крутившаяся тут вместе с доктором?       — Медсестра Клаудиа. — вздохнула я. — А что?       — Ты не находишь её странной?       — В каком смысле? — я напряглась.       — В смысле, что она чересчур резкая, я бы даже сказала, мужиковатая. И взгляд у неё пугающий, отмороженный. Не нравится мне это, ох не нравится.       Тут она легонько сжала мои пальцы, и пожелав ни пуха ни пера, скрылась за дверью.

***

      Примерно минут через сорок после ухода Джулии пришла Клаудиа и сделала мне укол «Димедрола». Из приоткрытой двери до меня донеслись ароматы картофельного пюре, говяжьих котлет и квашеной капусты. Лязг оцинкованных крышек баков с капустой перекрывали крики поваров «Первый стол!», «Второй стол!»       У меня, ничего не евшей со вчерашнего утра, заурчало в животе, и я осмелилась напомнить медсестре, что голодна.       — Вам принесут обед в палату. — отрезала сотрудница клиники, а её взгляд при этом чуть не прожёг меня насквозь. — Ждите.       Она удалилась, призывно виляя бёдрами, а я скривилась от отвращения. До чего же неприятная женщина! Пошлая и вульгарная. А этот её взгляд… Правильно Джулия сказала: отмороженный. Так смотрит удав на свою жертву — гипнотически, не мигая и заставляя смириться с неизбежным.       Между тем воздух в палате сделался густым и плотным, а температура заметно повысилась. На моём лбу выступили капельки пота и я потянулась было за салфеткой, но в ужасе отпрянула. Пол в палате исчез, а его место занял зыбучий песок. Причём он всё прибывал и прибывал, грозя вскоре засыпать меня с головой. Я вспомнила о кнопке экстренной помощи, но воспользоваться ею мне было не суждено — стоило лишь мне к чему — либо прикоснуться, как оно тут же обращалось в песок, ускользавший сквозь пальцы подобно воде. Вдобавок хранившие почти трёхсотлетнюю историю каменные стены пришли в движение и стали стремительно надвигаться на меня, будто вознамерившись раздавить. Громко вскрикнув, я вскочила с кровати и тут же по щиколотку увязла в песке. С трудом пробираясь к двери, я чувствовала, как жара становится нестерпимой, а невесть откуда появившееся солнце немилосердно палит. Вперёд, ради бога, только вперёд. Но когда я оказалась на пороге, то невольно ахнула. Здесь песок доходил мне уже до колен. Господи, не оставь меня своей милостью! Помоги мне преодолеть это ради Аньезе и Алессандро!       Набрав побольше воздуха в грудь и крепко стиснув зубы, я ринулась навстречу песчаным дюнам. С потолка то и дело сыпался ненавистный песок, попадавший за шиворот, забивавший нос и рот и заставлявшй глаза слезиться. Раскалённые песчинки царапали кожу, вынуждая меня поминутно отряхиваться и отплёвываться. Сквозь распахнутые стеклянные двери столовой я видела пациентов и персонал клиники, спокойно уплетаюших обед. Неужели они ничего не замечают? Не осознают, какая опасность им грозит? Ладно больные, но сотрудники клиники? Почему они не предпринимают никаких действий по эвакуации людей? Наплевав на предосторожность, я закричала во всё горло:       — Бегите! Что вы сидите, как истуканы? Спасайтесь, если не желаете быть погребёнными заживо!       Увы, моя пламенная речь не возымела должного эффекта и люди остались сидеть как сидели: кто — то погружённый в собственные мысли, давно утративший связь с реальностью, а кто — то с откровенным недоумением на лице.       «Ну и чёрт с вами со всеми!» — зло подумала я и помчалась к лестнице. Стоило мне ступить на выщербленные мраморные ступени, как они тут же осыпались под моим весом, превращаясь в песчаную горстку.       С огромным трудом я миновала вестбюль и выскочила на улицу. Никто не попытался остановить меня или схватить. Не переводя дух, я свернула с посыпанной гравием подъездной аллеи и устремилась в заросший сад. Заросли дикой ежевики цеплялись за мою одежду, давно нестриженные сухие ветки царапали лицо и руки, а выпирающие из земли узловатые корни деревьев словно предупреждали о том, что дальше дороги нет. Но я и не думала останавливаться.       Кое — как продравшись сквозь чащобу, я очутилась на берегу затянутого тиной и ряской пруда. Посреди водоёма на искусственной насыпи белела каменная ротонда с кое — где проржавевшей крышей и полустёртой вырезанной надписью на латыни, служившей украшением одной из колонн. Когда — то берег и ротонду соединял шаткий деревянный мостик, ныне едва — едва доходивший до середины пруда. Перила его частично обрушились, а доски прогнили. И всё же будто какая — то неведомая сила влекла меня к водоёму, заставляя с величайшей осторожностью наступать на половицы.       Дойдя почти до самого конца мостика, я споткнулась и чуть было не свалилась в воду оттого, что каблук попал в расщелину. Я наклонилась и попробовала аккуратно извлечь обувь, немного пошатав её туда — сюда, но похоже, что kitten heel³ прочно засел между половицами. Тогда я опустилась на одно колено и расстегнула ремешок, высвободив ногу. Вдруг доски подо мной опасно захрустели и я на всякий случай отползла от того места, где только что сидела, оставив замшевую туфельку в плену половиц.       Бросив мимолётный взгляд на водную гладь около мостика, я ощутила, как мороз продрал по коже. Сквозь толщу позеленевшей воды на меня с неподдельным ужасом взирали распахнутые девичьи глаза. Чёрные волосы точно змеи извивались вокруг нежного, почти детского личика. Белые руки беспомощно раскинулись, красиво очерченный рот навсегда застыл в безмолвном крике, обнажив ряды ровных и белых, как жемчуг акойя, зубов. Голубой ситцевый сарафанчик с вырезом каре плотно облепил худенькую фигурку с острыми ключицами, подчёркивая юность и свежесть убитой.       Не отводя взгляда от страшного зрелища, я осторожно попятилась и заметила, что в том месте, где перила с правой стороны мостика обвалились, за уцелевший столбик зацепилась полосатая лента с добавлением люрекса. Я подползла поближе и при попытке снять ленту выяснила, что это ремень сумки — кроссбоди. Сам же аксессуар цвета тауп преспокойно плавал возле мостика.       Я легла на дощатый настил и, подтянув рукава к локтю, попыталась достать сумку. Надо признать, получилось это у меня далеко не сразу. Наконец изделие из экокожи оказалось у меня в руках и я не мешкая высыпала его содержимое на доски. На первый взгляд, там не было ничего интересного: китайские шпильки — палочки, пара крабиков для волос, бальзам для губ Neutrogena, крем для рук, проездной, какой — то сложенный втрое документ и студенческий билет. Обычно я не имею привычки рыться в чужих вещах (ну кроме случая с письменным столом Леонарда, ладно), но в ту минуту во мне взыграло любопытство и я открыла синюю «корочку». Надо же было установить личность девушки. Студенческий билет местами намок и чернила размазались, но всё же прочитать информацию можно было. Клаудиа Сапонанджело, 19 лет, студент первого курса медицинского университета. А сложенный втрое документ оказался направлением на практику в клинику доктора Сторно.       Пазл в моей голове сложился окончательно. Вот настоящая медсестра, лежит бездыханная в затянутом тиной пруду. А корпулентная рыжая бестия, любительница молоденьких санитаров — самозванка, лишившая жизни невинное дитя! Зачем? Нетрудно догадаться. Чтобы было проще «убрать» меня.       Я не была уверена в том, имела ли лжеКлаудиа какое — либо отношение к нападению на меня прошлой ночью, но была точно уверена в необходимости сообщить доктору Сторно о своей находке. Пусть похоронят несчастную как полагается.