Пять колец до точки

nøhoηe — quiet saturday night

      Чуя был убежден: весна — даже если поздняя, почти лето — нужна, чтобы обновляться и избавляться от всего устаревшего, сбрасывать груз ушедшего. Чтобы иметь возможность остановиться, успокоиться, поднять голову и посмотреть в будущее. Расти, развиваться, расцветать. Идти вперед.       У Чуи словарного запаса не хватало, чтобы расписать в красках все, что ему представлялось связанным с весной, но к одной мысли он пришел окончательно убежденным в своей правоте: весна — это время, когда положено дышать полной грудью и ощущать свободу.       Дазай, несмотря на то, что устарел уже лет на пять, избавлять Чую от себя и давать ему идти дальше, отказывался. Кажется, свободу от себя он давать не планировал совсем, и либо Накахара был такой недогадливый, либо Осаму шифровался, как его бывший дружок Сакагучи на задании, но, проснувшись от запаха готовящегося позднего завтрака и обнаружив, что день клонится к вечеру, Чуя поймал небольшой когнитивный диссонанс.       В бытность напарниками Чуя был готов спать на потолке, лишь бы Дазай, который словно бы вообще не спал, не пришел и не разбудил его. Дазай не давал Чуе покоя никогда, если тот был в пределах досягаемости, а иногда и вовсе преследовал, намекая, что досягаемый предел — понятие растяжимое. И Накахара уже даже немного привык к тому, что — не будет с Дазаем никакого покоя. Никаких десяти-двенадцати часов сна после трудной миссии, никакого поправленного одеяла, если уж на него, разметавшегося, наткнулись. Никакой тишины и заботы.        Осаму не был создан для заботы — он бросал напарника лежать на поле боя, позаботившись, разве что, о казенной одежде, которую Чуе пошили по приказу босса эсперы соответствующей способности.       Он сам так всегда говорил, насмешливо глядя на Чую, такого недогадливого.       Так было всегда, сколько Накахара себя помнил.       Однако, вот же она, реальность: Дазай уже давно встал, а Чуя остался единственным обитателем гнезда из одеяла и подушек, словно бы имел на это право. Его не теребили, дали проспаться, не шумели до поры. Не было уверенности, однако была вероятность, что в своем доме Дазай готовит не только для себя любимого, но и Накахаре перепадет что-то вполне съедобное. Учитывая, какого размера была кастрюля на плите, источающая призывный аромат карри — шансы были неплохие.       Вспомнилась вечная присказка одного их осведомителя — «чудны дела Твои, Господи», и впервые Чуя не имел ничего против нее. Фраза к ситуации подходила идеально.       К тому моменту как он сполоснулся после душной ночи и как смог привел себя в порядок, изнывая из-за отсутствия зубной щетки и различных средств для укладки строптивых волос, способных укротить его буйные кудри, на низком столике для еды уже стояли две тарелки с рисом и карри; какие-то овощи были выложены на отдельной посудине, и даже чай заварен. А Дазай сидел и терпеливо поджидал его, не прикасаясь к еде.       Чуя повторил про себя фразочку про «чудные дела» и поспешил к столу, сглатывая слюну. После вчерашнего их вояжа желудок крутило, намекая на качество алкоголя в баре, лицо пекло, хотелось водички, но чувство голода перебивало все остальные с большим отрывом. — Доброе утро, — скомканно поприветствовал сидящего Чуя, растерянный невиданными переменами и оттого внутренне напряженный, настороженный. Для успокоения он потрогал снова закрепленные на теле ножны и подумал, что надо бы завести какой-то другой антистресс, поменьше. От вчерашнего срыва, прошедшего беззвучно, но заметно, практически не осталось и следа. — Доброе, садись, — Дазай кивнул на место рядом с собой и первым потянулся к овощам. Чуя отпил чай, откровенно смакуя терпкий вкус и взялся за палочки, вполголоса желая уже набившему рот соседу приятного аппетита.       Для счастья не хватало кусочка яблока к десерту, но Чуя подозревал, что почти не живущий дома Дазай меньше всего тратится на фрукты. И больше всего — на крабов, удовольствие недешевое и оттого особенно желанное.       Чуя еще только половину порции осилил, когда Осаму уже закончил с едой и откинулся на руки назад, сыто вздыхая и занимаясь единственно доступным делом — пристально наблюдая за тем, как ест Чуя. От чужого внимания аппетит притупился, и последние кусочки овощей Накахара доедал через силу, судорожно запивая чаем, которого оказалось катастрофически мало. Дазай вскоре со вздохом поднялся и любезно переставил заварник и заново вскипяченный чайник на столик, за что Чуя кивком поблагодарил его от всей души. Пить хотелось еще сильнее, чем до этого, рис застрял в горле комом.       От пресыщенности быстро потянуло обратно в сон, и Накахара, разоспавшийся впервые за долгое время, с удовольствием снова лег бы в кроватку. Но работа не терпела, куда уж больше. Да и домой еще нужно было добраться.       Дазай выбрал именно этот момент, чтобы заговорить: — Тебе Мори-сан звонил. Просил передать, что на остаток дня мы себя развлекаем сами — техники что-то там взялись дорабатывать в наших камерах и микрофонах, скорее всего, привлекут Катая. А мы пока можем заняться чем-нибудь, чем нам угодно будет, — в тягучей манере Дазая разговаривать прибавилось низких ноток и этакого вкрадчивого мурчания. Словно кот задабривает человека, выпрашивает ласку. Чуя, как раз подумавший о том, что было бы честно ему помыть посуду, раз уж Дазай готовил, кивнул. — Мне нужно будет домой, переодеться, вещи собрать, — он одернул просторную футболку с чужого плеча. — А потом, скорее всего, придется вернуться — боссу, похоже, гораздо удобнее, что я здесь. — Согласовывать все действительно проще — инструкции мы получаем одни и те же, — не смог не согласиться Осаму и снова поднялся, начиная составлять грязную посуду со стола в раковину. Чуя быстро поднялся, потеснил его плечом от раковины, беря на себя часть работы, доверяя Осаму вытирать мокрое. И невольно подумал, что у них еще не было такого спокойного… приема пищи, совмещенного с объединяющим их заданием. О ночевке говорить не приходилось — начиналась она ужасно, и Чуя думал, что проснется он основательно не в духе. Но обошлось. Спал ли Дазай — сказать было сложно, но, видимо, и он нашел способ отдохнуть, иначе бы синяки у него под глазами можно было разглядеть с Луны.       Совместная работа заняла их на некоторое время, после чего Осаму отправился убирать футон, бормоча что-то о том, что надо сделать уборку, а Чуя ушел переодеваться и соображать, подбросят ли его до Порта или придется выкручиваться самому. — Просто воспользуйся такси, если уж автобусы для тебя не вариант, — мимоходом посоветовал Дазай, прошедший в ванну с комом невесть откуда добытого грязного белья, на что Чуя вяло грызнулся: — Давно ли для тебя самого автобусы были не вариант, господин самый-разыскиваемый-экс-Исполнитель-Портовой-мафии?       Дазай тонко улыбнулся, выходя уже с пустыми руками, и Чуя разглядел в этой улыбке толику хвастливой гордости и превосходства. Осаму по большей части инстанций был реабилитирован, как и все, кто оказались под крылышком Фукудзавы, но людскую молву было не остановить, так что все, кому надо, отлично знали и помнили, кто такой Дазай Осаму и какой нечеловеческий вклад тот сделал в дело мафии.       Чуя, подавив соблазн зарычать и рявкнуть что-нибудь, только фыркнул и с чувством собственного достоинства молча направился на выход, чтобы через минуту легко захлопнуть за собой дверь. Искушение в процессе закрывания сорвать ее с петель, хлипкую и ненадежную, он еле пересилил.       Он уже и забыл, как Дазай практически ничем, одним только взглядом, может выбесить до белой горячки.       Как мало, оказалось, нужно, чтобы прекратить по Дазаю тосковать и тянуться и возжелать его прикончить!       Запрыгнув в первое же подъехавшее по его требованию такси, прячась под его крышей от промозглой влажности, повисшей в воздухе после шедшего все утро дождя, Чуя насмешливо фыркнул над самим собой, еще недавним, зябко передернул плечами, захлопнул дверь, и машина мгновенно отъехала прочь.       Чуя проводил задумчивым взглядом проплывшую мимо неприметную табличку с адресом.       Через несколько часов он все равно сюда вернется.