Пять колец до точки

черный берег - мы взрывали все рассветы

      Утро началось с чувства невыносимой духоты. Чуя с трудом поднял весящую целый центнер руку и попытался спихнуть с себя одеяло, но тщетно.       Ему пришлось провозиться почти пятнадцать минут, прежде чем он понял, что проблема вовсе не в неподъемных руках, а в его соседе, заснувшем поверх одеяла с той стороны, где закутавшийся в кокон Чуя искал свободный край.       Дазай на вялые тычки в бок почти не реагировал, и Чуя предпринял новую попытку выбраться из ловушки, не понимая, как он мог оказаться в такой нелепой ситуации, как эта.       В голове было мутно, острое опьянение вроде бы сошло, но Накахара узнавал симптомы: после того, сколько они вчера выпили, эффект обещал держаться еще двое суток, вылезая в самый неподходящий момент.       А между тем, рыжему хотелось маленьких человеческих радостей — в туалет, в душ, умыться, судорожно сжевать что-нибудь, потому что желудок, привыкший перерабатывать литры кофе и приспособленный к тому, чтобы справляться с сытными ужинами под вино, однозначно требовал подкрепиться.       На пути у исполнения всех желаний Чуи лежало спящее тело Дазая, которого Накахара, при всем своем неплохом потенциале, не мог добудиться: дожив до законных выходных, напарник без приставки экс- становился глух ко всем будильникам. — Чертова Скумбрия, какой же ты проблемный, — ворчание спасало Чую и в более критических ситуациях, но здесь эта его привычка бухтеть под нос или в голос оказалась почти единственной отдушиной — ни на что другое Накахаре просто не хватало сил.       Не добившись ничего попытками выбраться дергаясь вправо-влево, Накахара догадался поползти вверх, испытывая нечто сродни блаженству, когда свежий воздух лизнул взопревшую под волосами шею и спину с прилипшей к ней рубашкой. Собственная догадливость уже тянула на заслуживающую премии от научного сообщества.       Усевшись на подушку, Чуя осоловело огляделся вокруг. Гора пустых бутылок из-под вина, не убранный столик на кухне, завал-гора в раковине, минное поле из тарелок, консервных банок и валяющихся всюду упаковок из-под всякого дерьма, которое они вчера уплетали за обе щеки.       Чуя сморщился, скорее кожей чувствуя, чем обоняя заложенным носом загустевший воздух, полный алкогольных паров и запахов пищи.       Необходимость открыть окно резко вылезла на первое место, оттеснив всякую логику, здравый смысл и даже физиологию.       Покорив путь до окна, преодолев минное поле на пути в ванну, после всех процедур Чуя чувствовал себя, будто заново родился. Настроения почти не портила и необходимость начать собирать мусор, и лежащий мертвым телом пузом кверху поперек футона Дазай, шумно посапывающий и изредка бормочущий что-нибудь под нос. Чуя, стараясь не думать, как выглядел он сам во сне, не мог его обвинять в чем-либо.       Они вчера славно посидели.       После мусора пришла пора горы посуды. Чуя терпеть не мог ее мыть, но для завтрака у них не осталось даже одной чистой тарелки. И если рис еще можно было сделать в пароварке, то с тем, из чего и чем есть, была беда.       Преодоление собственной лени всегда делало сильнее, — неохотно уговорил себя на подвиг Накахара, ожесточенно берясь за первую тарелку.       Следующие полчаса он был занят войной с посудой и отрешился от мира начисто, пока мир не напомнил о себе руками Дазая вокруг пояса. — Моя милая маленькая хозяюшка! — счастливо пропел суицидник, явно демонстративно потираясь колючей щекой о слегка влажные волосы Чуи и прижимая сырое полотенце для головы к спине и плечам Накахары своим телом. Вдоль хребта рыжего прокатился влажный холодок. — Дазай, какого черта! — обычно полный эмоций крик получился без привычного огонька. Чуя и правда чувствовал себя сонным, уставшим, и, время от времени, чувствовал, что пьян — иначе почему в голову лезли всякие глупости, вроде «а вот в додзинси N за этим последовало бы кое-что пикантное» — и голову тут же забивало вырезками фреймов с тем самым пикантным, заставляя опомнившегося Чую проклинать свои пятнадцать лет и маленькие открытия на почве первых попыток в рукоблудие.       На их фоне, ему следовало бы раньше понять, что Дазай нравится ему, как мужчина, даже если он отвратителен, как человек. Ну, или не очень отвратителен — в самом деле, живя с ним бок о бок, Накахара видел, что Осаму вне мафии стал намного проще в обращении. Поскучнел, хотя и не растерял возможности переключить кнопку и вернуться к поведению последней твари…       Нет, он решительно ненавидел этого мерзавца, которого никак не получалось выкинуть из своей жизни…       Недельки на отекшем пальце злорадно блеснули при очередном движении. — Чу-у-уя-кун, — Дазай успокоился, но так и стоял, прижавшись сзади, и от лихорадочного тепла его тела на контрасте с влажным полотенцем на плечах, Накахара вздрогнул. Слишком странная близость, слишком личная, слишком уж это все было… Неправильным.       Даже то, что он, хоть и следуя приказу, продолжал здесь жить, было неправильно, а между тем Осаму влез ему под кожу, опять натворив что-то ненормальное с его мыслями, чувствами и даже ходом логики, заставил доверять себе. Хотя Чуя слишком хорошо знал, что доверять ему нельзя, никогда и ни за что, и вместе с тем ему только и остается, что полагаться на него в критических ситуациях.       Иногда ему думалось, что Дазай уже давно знает, где искать Криптум, но почему-то медлит, а противник тем временем набирает силу и убивает людей. Не за горами была и первая попытка укусить Портовую мафию.       Чуя сжал край тумбы, с отвращением думая, что он размяк. Разнюнился.       Виноват ли в этом Дазай? Едва ли. Осаму, конечно, бесспорно имел кое-какой вес, но не настолько же. Словом — чушь какая. — Чуя, — короткий оклик заставил Накахару повести плечами, силой возвращая себя к реальности. Руки Дазая невинно лежали у него на поясе, голову он пристроил рыжему на макушку. — Чего? — усталый вздох никак не вязался с морем страстей внутри. Накахара чувствовал, что нуждается в расстоянии между собой и Дазаем, но это было то, чего он никак не мог получить сейчас. — Тело хочет странного, — туманно выдохнул Дазай, и большими пальцами погладил ему живот, задрав ради этого футболку. — Говори по-человечески, что тебе нужно, — устало сгорбился Накахара, свободной рукой пытаясь отогнать мужчину тычком локтя, но почему-то промахиваясь все время. На более энергичные протесты у него пока не хватало фантазии, да и заканчивались они обычно полной сменой ландшафта, даже самые безрезультатные.       Не то, что он может себе позволить в данный момент. — Хочу предложить тебе маленькую шалость, — Чуя почувствовал, как заскучавший Осаму пожал плечами. — Что-то такое, что обычно не предлагают коллегам, но определенно возможно между нами сейчас. Никаких обязательств, только немного взаимопомощи между напарниками, — от словесного кружева у Чуи голова шла кругом. Но когда чужая ладонь нырнула ему в трусы, сразу находя оставшийся безучастным член, Чую как молнией вдоль позвоночника прошило, ударив точно в пах. Волоски на шее и руках встали дыбом, как по команде, внутри поднялась жаркая волна протеста, но она захлебнулась на первом же движении кулака.       В голову опять всяким мусором полезли всякие странички из додзинси N, M, и остального латинского алфавита. Чуя помотал головой, пытаясь избавиться от навязчивых воспоминаний и вспыхивающих из-за этого разрозненных желаний, чувствуя себя как раз-таки персонажем второсортной додзинси.       Тем самым, который слишком много ломается, но в конце концов — все равно уступит. — Дазай, какого черта! — Накахара запылал ушами, но все его бессвязные возмущения как-то потонули в одном долгом-долгом выдохе Осаму. Слишком долгом, чтобы не выдать почти облегчения и почти нетерпения мужчины. Рыжий осекся, затрясся, чувствуя горячее дыхание и как вспыхнуло жаром прижавшееся к его спине тело.       Осаму завелся, словно по щелчку, Чую бросило в жаркое марево вслед за ним. Воздух вокруг стал холодным, заставляя подрагивать, как от лихорадки.       Опережая первое движение кулака, Чуя вцепился в край тумбы и вздрогнул, почувствовав, как свободной рукой Дазай стягивает с него домашние шорты и задирает футболку. Ткань съехала по коленкам и увязла на лодыжках, стреноживая. В следующую секунду в спину ткнулась уже влажная головка чужого члена, и Чуя покрылся мурашками. На фантазию о виде его задницы у Дазая что ли встало?       Стыд жег уши нестерпимым огнём. Попытка перехватить чужую руку привела ровно к обратному результату — Дазай зажал Чую так, что Накахара в бессилии заскреб ногтями по тыльной стороне чужой руки, корежась от острого чувства опасности и мутного возбуждения. Большой палец тер головку без жалости и милосердия, в затылок горячо дышали, тыкаясь членом в спину.       Чуе хотелось верить, что со стороны это выглядит хотя бы эротично, но реальность редко когда походила на раскадровку манги. Как-то он себе не представлял, с чего там могло накрепко встать на него — не с ровного же ряда играющих под тонкой кожей ребер и позвонков?       У него были только силы цепляться за запястье чужой руки на члене, да пытаться отмахаться от чужой инициативы второй рукой. Но и ее Дазай поймал вскоре после того, как пару раз Чуя едва не засветил ему в глаз.       Положение было, мягко говоря, щекотливым. Чуя тяжело дышал, член пекло прилившей кровью — и ведь не дернешься. В другое время, Чую парализовало бы от ужаса — он и его самое сокровенное в чужих руках.       Сейчас он просто сдавленно шипел, царапал запястье и тяжело дышал, а Дазай терся об него, как какой-то ненормальный кошак, выдыхая над ухом с такими интонациями своих не-стонов, что Чую переламывало, перемалывало, бросая в жар раз за разом. Коленки позорно дрогнули, когда Дазай добился своего — вязко пульсирующая тяжесть в паху разорвалась, поясницу сладко выломало, заставляя прогнуться, рефлекторно поддавая бедрами назад.       Чуя позабыл про свою голую задницу, про задранную до подбородка футболку, про свой член в чужом кулаке, едва выглядывающий розовой головкой. Он кончал, закатив глаза, сипло и тяжело дыша, языком облизывал пересохшие губы и его перетряхивало снова и снова, пока он чувствовал, как по спине, по заднице, затекая между ягодиц и бедер, течет чужая сперма.       Дазай кончил, так себя и не коснувшись, и в этом был какой-то… Извращенный кайф.       Чуя едва почувствовал момент, когда его отпустили. Запястье, которое слишком сильно было сжато, чтобы он не дергался слишком резво, ныло — Чуя уже почти видел, как проступят синяки от пальцев. Выпущенный член обмяк, Дазай ногтями царапнул ему живот, приводя в чувство, а после отстранился, почти моментально запутавшись в своих упавших к лодыжкам штанах и шлепнувшись на задницу.       Чуя, помедлив, обернулся, неуклюже выступив из спутавших ноги шорт, чтобы случайно не повторить чужую судьбу.       Дазай сидел со спущенным всем, взъерошенный, вспотевший, незнакомый. Чуя мог на языке покатать его запах, так густо он повис в воздухе, и от фантомного чувства его касания захотелось передернуть плечами.       Накахара зябко поежился.       Внутри него была целая куча чувств к Дазаю, всегда — не было только безразличия.       Теперь он понятия не имел, каким чувствам можно доверять.       Осаму поднял на него взгляд и что-то явно прочитал по его лицу, но не смог не уставиться на его горло, на грудь, неприкрытую футболкой, потом уставился в пах.       Чуя помедлил, но не удержался: он с чувством какого-то злого морального удовольствия пнул шатена по лодыжке — за все свои моральные терзания и мыслительные муки, разорвав напряженную тишину чужим воем. Параллельно Чуя дрогнувшей рукой стянул с плеч полотенце, обтерся, алея от стыда из-за давления чужого взгляда, и опустил вниз задранную футболку, прикрываясь ею.       Внутри засело гадливое, противоречивое чувство. Он вроде кончил, но ни отклика внутри, ни удовольствия не получил.       От разочарования хотелось плакать. — Изврат, — с мрачным удовольствием припечатал Накахара, бросая на Дазая уничижительный взгляд и удаляясь в ванную. — Еще одна такая выходка, — Чуя обернулся, многообещающе оскалился и чиркнул большим пальцем поперек своего горла. — Забудь, что это вообще было.       Дазай с виноватой улыбкой поднял вверх ладони, капитулируя. Чуя в его сознательность не поверил и на всякий случай закрыл дверь в ванную комнату на замок.       Стоя под тугими струями душа, Чуя не мог ответить для себя на вопрос, почему он не пристрелил ублюдка, как только тот его выпустил.       Впечатавшееся в память и вызывающее неуютное, тревожное чувство в животе, зрелище потеков спермы на стене за раковиной, кляксами подсыхающих на плитке, ответа на этот вопрос так и не дали.       В этот день Накахара игнорировал своего соседа особенно усердно, заводясь при каждом взгляде на него и не зная, чего он хочет больше: придушить ублюдка своими руками или ударить до потекшей крови его блядские губы, вечно искривленные самодовольной усмешкой.       Дазай всегда вызывал много чувств — к нему не было только равнодушия.       Чуя очень постарается стереть из памяти случившееся сегодня — этот маленький факт их общей биографии не имел права на жизнь.       Чуя всегда хотел, чтобы подобное случилось вовсе не так.       Значит, этого и не было с ними.       Чуя всегда умел быть убедительным — даже в отношении самого себя.       Накахара только к вечеру заметил, что его напарник в один день залечил свой перелом и снял гипс.       Внутри поднялось неистовое желание устроить шарлатану настоящую травму, чтобы гипс не пропадал зря. Чую даже затрясло от бешенства. — Дазай!..