Пять колец до точки

*синдром Тургенева, активация.

      Чуя отпил глоток чая из своей массивной чашки и поморщился: кофе ему босс запретил после того, как поймал на распитии оного в офисе, аргументируя запрет полученной травмой, но, насколько запрет оправдан, Чуя не знал и знать не захотел, предпочитая просто придерживаться полученных указаний вместо того, чтобы рыть носом залежи интернета, где найти что-то достоверное было столь же трудно, сколь трудно было отговорить Дазая от философии попыток самоубийства.       За окном была глухая ночь. В третьем часу Йокогама замирала на недолгие мгновения тишины, уступая занятую человеком нишу обратно природе. Слышно было, в основном, сверчков, тихие скрипы половиц уличного прохода к квартирам и шелест выставленных в кадках на улицу растений Кенджи. Иногда раздавался шорох шин по асфальту, а по стенам начинали метаться тени, вычерченные мажущимися границами темноты и света фар — в такие мгновения Чуя зябко ежился и ненадолго прикрывал глаза.       Он сидел за раскладным столом на кухне дазаевой квартиры, разбросав подушки по полу и гадая, захочется ли ему вообще спать сегодня — спина ненавязчиво намекала, что он мог бы устроиться прямо здесь, прямо так, откинувшись в мягкие объятия подушек, но в глазах не было ни намека на сонную дымку.       Сон не шел. Дазай уже дважды за ночь искал его рукой по футону, не находил, просыпался, поднимал голову от подушки, натыкался глазами на подсвеченную светом с экрана ноутбука фигуру, раздраженно вздыхал, ворочался на другой бок и затихал, ничего не говоря. Отлично знал, что бесполезно, вот и не лез под руку.       Воскрешая в памяти мгновения перед потерей сознания, Чуя задавался вопросом: почему прежде он был так убежден в том, что удар нанес именно Дазай?       Глядя на несколько десятков фотографий, сложенных в папку под названием «материалы №ХХ», Накахара полагал, что нашел ответ на свой вопрос.       У мертвой девушки, лежащей навзничь и пустым взглядом глядящей куда-то мимо объектива, была худощавая комплекция, высокий в сравнении с Чуей рост и темные непослушные волосы. Если когда-то они и держались на затылке заколками, то это было много раньше, чем были сделаны фото. Руки у нее были худые, сухие, с длинными пальцами и выглядели совершенно не женственно со своими короткими аккуратными ногтями.       Руки, которыми работают, с обмотками бинтов почти до пальцев. Сбитые костяшки правой намекали, что этими руками был нанесен минимум один точный удар.       Чуя машинально потрогал остатки синяка на лице и тронул висок.       В целом, с учетом светлого длинного пальто и темного жилета поверх рубашки, который скрыл и без того невеликую грудь, сходство с Дазаем было пугающим. Мог ли Чуя спутать, ослепленный темнотой, расслабленный от убеждения в собственной безопасности и неуловимости, самоуверенный, только открывший дверь из ванной и не успевший сделать из нее и шага?       Рассматривая кажущееся неуловимо знакомым лицо, Чуя почти не сомневался, что это возможно. Почти — потому что гордость оскорбленно блеяла протесты, но делала это так неуверенно, что Чуе даже не приходилось сомневаться в неуместности претензий. Будь его гордость человеком — и он посмотрел бы на нее с брезгливым недоумением.       Левая сторона груди, бок и асфальт под спиной были залиты темно-алой, идущей разводами по ткани кровью. Пуля вошла точнехонько под сердце и зацепила какой-то из центральных сосудов — Чуя не хотел читать пестреющий медицинскими терминами отчет о вскрытии и просто вычленял самое главное.       Второе пятно крови было меньше и черной кляксой расползлось под бедром. Почти невинный выстрел, сделанный с намереньем задержать, а не убить.       Татуировка Криптума на шее успела побледнеть за давностью — темно-зеленая гадюка, обвившая неоново-зеленый кадуцей, капающая ядом в чашу на вершине жезла, могла бы значить что-то хорошее. Какое-нибудь объединение эсперов медицинской направленности. Но обозначала самую фанатичную группировку на их территории страны — и эта девочка, похоже, торчала чуть ли не в первых рядах ее членов уже кучу лет.       Не верилось, но его человек, защищаясь и, быть может, защищая его, прикончил крайне опасного профессионала диверсионной направленности и важного свидетеля по множеству совершенных преступлений в одном флаконе.       Чуя не знал, злиться или радоваться такому стечению обстоятельств.       Уже вторая конспиративная квартира, которую Чуя получал, оказывалась засвечена — не случайными наблюдателями, так противниками крайне опасного объединения с неизвестным составом. Последнее доставляло кучу проблем, и, в отличие от прошлого раза, у них не было данных о новой штаб-квартире, в которой беспрепятственно гнездился клубок змей.       По записям с камер стало очевидно, что гостья у Чуи действительно была, действительно поднималась на этаж, и сопровождал ее человек без лица: в пределах капюшона толстовки клубилась непроницаемая тьма. Из-за мешковатой одежды пол не определялся, не помогли ни анализ походки, ни попытки привлечь для поисков тигра Атсуши: след обрывался за домом, словно его и не было, хотя нюху молодого эспера даже машины не были препятствием.       Чуя не знал, что думать.       Еще и чувство, похожее на постоянный зуд, это отвратительное ощущение, что где-то он уже видел эту девчонку…       В базе на нее ничего не было ни у мафии, ни у детективов, ни у полиции. Она возникла из воздуха, без имени, места жительства, без знакомых. Словно ее создали для этой работы, а потом щелчком пальцев развеяли личность, оставив только орудие-оболочку без единого воспоминания у окружающих.       Чуя знал таких эсперов, которые могли бы скрыть улики, но скрыть воспоминания реальных людей они были не в силах. Разве что в Криптуме осел самый цвет асоциальных элементов, и теперь их покрывают вовсе не свои люди в разных частях аппарата управления, вроде того же Бюро по делам эсперов, отделений полиции и в каких-нибудь министерствах, а самые настоящие гении казни.       Оставалось только завидовать подобной компетентности, если так.       Чуя прижал пальцы к губам, едва сдерживая досаду: он сам бы не отказался от кого-нибудь более компетентного, кто помог бы обнаружить и уничтожить заразу.       Ему снова казалось, что Дазай знает если не все, то многое, но почему-то молчит.       Паранойя обещала расцвести махровым цветом в ближайшее время — Чуя этого не любил, но иногда подобное спасало ему жизнь.       И все-таки было что-то крайне знакомое в той девчонке…       Дазай в очередной раз проснулся, поднял голову с подушки, ожидаемо не нашел Чую и решительно сел, находя его взглядом, как и прежде сидящим за кухонным столиком. Накахара по одному тому, как напряглись и расправились его плечи, читал безмолвное «достаточно».       Осаму поднялся, первым делом сходил в туалет. Чуя машинально слушал, как зашумела вода, как загудели трубы, как Дазай вышел и замок двери щелкнул, закрывшись. Бесконечно знакомо зашумел включенный и начавший подогрев воды чайник. Дазай зазвенел чашками, вытаскивая одну, но самую свою любимую, заварил чай и сел за столик, поставив чашку перед собой. Чуя стеклянным взглядом смотрел на вставшую над поверхностью заварки чаинку. — Прекрати себя грузить, — как можно более безразлично сказал Осаму. Накахара лишь крепче стиснул зубы: раздражение вспенилось, забурлило. — Прекрати, — тверже велел Дазай. — Почему ты продолжаешь мною командовать? — сквозь зубы поинтересовался Чуя стервозным, но с любезными нотками тоном. — Потому что ты изводишь себя, словно пытаешься сделать все и за всех, и за себя, и за других, как будто так будет лучше. Не будет — каждый занимается своим делом, — напомнил Дазай. — Аналитики анализируют, шпионы разведывают и докладывают, босс отдает приказ — система работает на основе фрагментации и передачи информации, в одиночку всего не успеешь, даже если спать не будешь.       Чуя хотел бы спорить — но не мог. Он сам был деталью огромной системы, у него были строго определенные обязанности и права, преступать которые могло быть преступной халатностью.       За последние несколько недель они разрыли целый ворох ниточек. Длинные, тонкие, многие из них гарантированно в конце этой бесконечной пряжи должны были привести к Криптуму, но множество вилось, петляло, скручивалось друг с другом, путалось и не вело никуда. Чтобы распутать все, требовалось время, целая куча времени, а Чуя подозревал нехватку кадров у мафии, нехватку специалистов, персонала, нехватку терпения у себя самого.       Ему уже хотелось драться. Хотелось покончить со всем этим, разрубить узел одним ударом.       Чуя так устал, и его сердечные терзания, иногда тупо нывший в груди полый мышечный орган утомляли его более всего.       Чуя хотел в безопасность, подальше от одуряющей харизмы Дазая, посматривавшего на него с тревогой, отчетливо заботящегося. Накахара хотел стиснуть зубы, уединившись в съемном домике подальше отсюда, обнять себя за плечи и самому себе напомнить, обращаясь, однако, вовсе не к себе: слишком поздно. Все решено. Больше никогда.       Никогда.       Громкое слово, но Чуя вкладывал в него свою решимость.       Больше никогда не привязываться вот так. Не ждать ничего, не надеяться и не верить. Заботиться о себе самостоятельно.       Ладонь Осаму, легшая ему на колено, обтянутое пижамой, мешалась, загоняя сердце в глотку, заставляя давиться им.       Все это было так неприятно, так досадно.       Чуя машинально покрутил кольца. — Пойдем спать, — голос Дазая смягчился. — Я дам тебе снотворное, если ты не можешь сам, а завтра еще раз посмотришь отчеты. Усталость не даст тебе быть объективным.       Чуя не мог бороться с правотой его слов. Он и отдохнувший не мог смотреть это все объективно — выискивал у чужачки черты Дазая, пытался вспомнить, где видел ее лицо, которое наверняка слегка загримировали, чтобы придать большую схожесть с его напарником — он понятия не имел, зачем идти на такие ухищрения, но зато эффект был на лицо. Буквально.       Перепутать напарника с девкой было с одной стороны позорно, а с другой — много ли нужно было Чуе, только вышедшему из залитой светом комнаты в темноту квартиры, чтобы ошибиться? Бинт на запястье, светлое пальто, силуэт без особых половых признаков, непослушные волосы — готово, Дазая в таком состоянии он не отличил бы даже по запаху — просто не успел.       Знай Осаму, о чем он думает, он наверняка легкомысленно велел бы не терзаться, мистер Мне все горести по колено.       Чуя так не мог.       Чуя позволил потянуть себя за плечо, завалить поверх чужого тела — сердце забилось отчаянно, панически. Разум помнил про новые окна и дверь, но теперь хотелось обшить металлом стены.       Тепло Дазая пробивалось через два слоя одежды, запах одеколона щекотал нос — Чуя глубоко вдохнул, нос у него дернулся, пока он жадно дышал запахом чужого тела, теплом и потом, из-за которых хотелось облизать смуглую от работы «в поле» сильную шею.       Чуя слушал, как бьется под ухом чужое сердце, его грелка ровно дышала и первая засопела, мало смущенная сомнительным удобством сна на кое-как разложенных по полу подушках, большую часть которых Осаму успел подгрести себе под спину.       Чуя не шевелился. Просто слушал, как бьется сердце, как Дазай дышит, ладонь между лопаток была горячая, по коже маршировали мурашки.       Он так и не понял, когда заснул.