***
В дороге время тянулось невыносимо медленно. Чуя, севший на заднее сиденье, вспомнил о том, что он едет не один, только когда Дазай уже уселся рядом и закрыл дверцу со своей стороны. На секунду ему стало неловко из-за той толики удивления, которую он испытал, ощутив, как сиденье прогнулось под чужим весом, а потом машина рванула с места, неприятно напомнив случившуюся когда-то в другой жизни поездку из бара с Танидзаки за рулем, и стало ни до чего. Чуя мгновенно вцепился в ручку над дверью, хотя привычки так хвататься у него прежде не было. Сказывалось дурное воздействие ненормальных водителей, с которыми все чаще приходилось иметь дело. — Пристегнись, — напомнил ему Дазай, уже шурша своим ремнем безопасности и звякая язычком по замку — его творящаяся вакханалия не смущала. Раздался щелчок, после которого Осаму сел спокойно, а Чуя вслепую нашёл свою ленту и на ощупь попал в замок. Рука как прилипла к спасительной ручке, пока авто набирало скорость. Машина резво лавировала в общем потоке, и, по счастью, раннее утро, когда все еще только спешат на работу, уже закончилось. Многочасовое стояние в пробках им уже не грозило — хоть это радовало, потому что толчею на дороге Чуя вышел бы расчищать радикально. Живот неприятно ныл: они так и не позавтракали, сорвались, проигнорировав даже успевший остыть чай. В голове тогда вообще ни одной мысли не осталось — настолько они спешили на место. Теперь за безмозглость приходилось расплачиваться навязчивым ощущением голода. Хотелось кофе с большой шапкой взбитых сливок и сдобную булочку с мелкой ореховой и шоколадной стружкой. Или круассан, чтобы сладкий, душистый, с маслянистым вкусом, тающий на языке и рассыпающий кусочки слоеного теста. Чуя сглотнул жадную слюну, думая, что после того, как они закончат, он добудет себе круассан, даже если ради этого придется кого-нибудь убить и хладнокровно перешагнуть через бездыханное тело. Завтраки в его жизни стали вещью настолько незыблемой, что Чуя уже и не помнил, как он жил без них. И без желания кого-нибудь то ли трахнуть, то ли прикончить. Чуя сардонически усмехнулся своей мысли, тряхнув волосами, еще пока влажными после душа. Его поведение в последние дни раздражало больше, чем обычно. Чуя отлично понимал, что с начала весны ведет себя так, будто впал в глубокую меланхолию, сменяющуюся приступами бессмысленной холерической активности, но теперь это переходило всякую границу. Он всегда был человеком дела. Всегда, но не теперь. Бескрайняя неуверенность топила его в пучине, и это была неуверенность отнюдь не в себе и не в своей потребности видеть рядом кого-то определенного. Как и в отношении непредвиденных задержек в дороге, случающихся не по его вине, из-за опаздывающего транспорта или сошедшего с рельс поезда, его определенность не могла наступить — потому что все в отношениях не держится за счет кого-то одного. Отношения — это по определению то, что может случиться только с двумя людьми. Чуя был готов или думал, что был готов. Но его истерзанную нежность и надежду Дазай вечно топтал — трудно сказать, насколько намеренно, но всегда очень метко. А может, Чуя просто слишком себя накручивал, и ему следовало бы относиться ко всему проще. Слишком много думать было безусловно вредно, и он бросил этим заниматься, раз не помогает ни черта. Хотя кислинка скомканного утра продолжала стоять во рту. Дазай выбрал именно этот момент, чтобы привалиться к нему боком, и Накахара окончательно бросил думать над непостижимым. Только устроился более раскованно на своем месте и открыл окно до половины, позволяя ветру врываться в салон и играть с его волосами. Йокогама в эту пору была хороша: зеленая, еще пахнущая свежей прохладой утра, на нее было приятно смотреть. Вымытые дождями здания блестели на солнце, офисы-высотки рассыпали голубые искры и переливались по мере смещения взгляда. Вдали было отлично видно Минато-Мирай с Лэндмарк Тауэр вместо маяка, рядом, Чуя точно знал, не видимое днем, но освещенное неоном ночью, должно было не спеша крутиться колесо обозрения. С верхних этажей Лэндмарк Тауэр можно было смотреть на половину Японии так, словно ты вершитель судеб, и даже Фудзи-сан с белой шапкой снега оттуда казалась чем-то близким. Чуя иногда думал о том, что с вершины этого здания можно лететь очень долго, испытывая себя и свою способность на прочность, и адреналин играл в его крови от этой мысли. Мори-сан запретил ему проверять на практике, сможет ли он разогнаться так, чтобы стекла полетели, но запретить думать об этом не мог. Маленький ученый, который иногда поднимал в Чуе голову, годами задавал вопрос, на что они по-настоящему способны, имея такую способность. Насколько разрушительным он может быть на самом деле? Чуя не знал. Знал, что гравитоны — не предел, а Порча не тонкое искусство. Он мог бы быть лучше. Мог бы отпустить себя. Мог бы раскрыться. Мог бы придумать такой способ борьбы, чтобы она стала по-настоящему эффективной, смертоносной. Он просто не знал, как это сделать. Как стать еще лучше. Просить кого-то испытать себя на прочность было бессмысленно. Чуя мог остановить пулю в воздухе, сесть на плечо так, что его вес не будет ощущаться, мог прыгнуть и мог полететь. Он ходил по потолку, щелчком пальцев мог пробить бетонную стену, прыгал без парашюта. Ему казалось мало всего этого. Дазай рядом шевельнулся и положил бледную руку на колено дрогнувшему Чуе. Тот скосил глаза. — Какого черта ты делаешь? — Ты слишком громко думаешь, — безмятежно отозвался Осаму. — Считай, что я пытаюсь оказать тебе поддержку. — Еще немного — и поддержку придется оказывать твоей по-настоящему сломанной руке, — хрипло пообещал Чуя. Дазай рассмеялся своим раздражающим смехом и медленно убрал ладонь. — Узнаю своего чиби. Чуя только теперь понял, насколько давно Осаму не использовал это прозвище. Он не знал, насколько хороший или плохой это знак, что Дазай о нем вспомнил. Внутри скрутился тугой ком тревоги. Настроение испортилось, а потом Чуя сделал глубокий вдох — и заставил себя вспомнить, что именно он пообещал себе. Все это не стоило… Ничего. Он не будет тащить все в одиночку, даже, образно выражаясь, имея в помощниках такую способность. Дазаю придется попотеть, чтобы доказать, что он не хочет от него только ни к чему не обязывающих взаимных услуг. По крайней мере, Чуя надеялся, что это будет иметь смысл. Что Дазай вообще попытается сделать этот шаг. Иначе… Все бессмысленно. Эта полная фаталистического смирения мысль была по-настоящему успокаивающей, хотя мысли продолжали оставаться неопределенными и бессвязными даже для него самого, цепляясь, в основном, за предчувствия. Дазай с тревогой следил, как его обычно шебутной партнер леденеет изнутри. Все эти метаморфозы были не по плану. Дазай, надеявшийся сохранить напряжение между ними хотя бы до того момента, когда все успокоится, чтобы можно было вдвоем разобраться со всем, с тревогой понял, что он переоценил выдержку Чуи. Выдержки уже почти не осталось. Все могло решиться в любой момент.Сомнения колеблющегося
9 мая 2020 г. в 16:29
Чуя проснулся от света, навязчиво светившего ему в лицо. Машинально отвернулся в сторону, уткнулся носом в подушку, чувствуя исходящий от нее сладковатый запах кондиционера для белья. Зажмурился. Скулу пек солнечный луч, поясницу грело чужое дыхание, отчего по спине, пробирая до самого нутра, побежали мурашки. Между бедер лежала ладонь — от обманчивой близости пальцев к мошонке кожу заколола мгновенно прилившая кровь.
О, нет. Нет-нет-нет. Нет.
Внутри все похолодело. Чуя стиснул зубы, закусив уголок подушки, и очень аккуратно свел бедра, сдерживая желание трусливо поерзать. Не помогло — наливающийся кровью член начал занимать все больше пространства в трусах. Сердце застучало вдвое чаще.
Дазай продолжал спать, ничуть не смущенный, что у его подушки для объятий подскочила температура. Накахара приподнялся на локте, чтобы посмотреть на бессовестного придурка, который ночью сполз как-то совсем уж низко, но Осаму выбрал этот самый момент для того, чтобы сползти еще немного и вжаться Чуе лицом в ягодицы, потираясь шершавыми от щетины щеками об облепившие зад боксеры.
Томное тепло в паху превратилось в пожар. Возьми Дазай его за задницу руками и сожми — и то не так ярко бы получилось.
Чуя гулко сглотнул, уронил голову на руку и закрыл глаза, считая про себя. Сначала до десяти, потом до ста. Ягодицы машинально поджимались каждый раз, как Дазай вздыхал во сне. Накахара только надеялся, что ему не снится что-нибудь совсем уж из ряда вон выходящее, и на всякий случай убрал ноги чуть в сторону.
Впрочем, его задницу от чужих придыханий это не спасло.
Чуя остался лежать. Дернуться — значит разбудить Дазая и их обоих поставить в неловкое положение.
Сейчас он вспоминал о собственном обещании больше ничего не ждать — и проклинал белый свет. Дазай буквально давал ему поводы для надежды, дразнил давними фантазиями и подкидывал все больше новых. Он был ужасен, когда сам чего-то хотел, но то, что он давал бессознательно, заставляло Чую покрываться сладостными мурашками.
Так он и лежал, скрыв лицо в сгибе руки, когда Дазай проснулся, пытаясь перевернуться на другой бок.
Лежал, когда тот аккуратно, с очевидным исследовательским интересом повел ладонью выше по бедру, вызвав ничем не скрываемую дрожь, а Чуя прокусил себе губу, чтобы не застонать и не начать проклинать чертового напарника.
Лежал, когда Осаму пропихнул ладонь между ляжек, вывернул запястье и едва ощутимо провел кончиками пальцев по возбужденному члену. Чуя чувствовал повисший в воздухе запах своей смазки и услышал, как Дазай издал сдавленный звук, наткнувшись пальцами на мокрое пятно над головкой, — в этом месте боксеры натянулись сильнее всего и было бесконечно зябко.
Лежал, испытывая безотчетное желание свернуться в клубок, когда Осаму рывком отстранился и ушел в ванную, с отчетливо слышимым щелчком закрыв дверь.
Чуя услышал, как зашумела вода, и почти мгновенно сунул руку в трусы, до звезд перед глазами и сдавленного стона, застрявшего в глотке, сжав себя. Уши ощутимо пекло.
Вечно он, начав утро с Дазаем, заканчивает его черти чем.
Хватило нескольких движений и пару раз облизать ладонь, чтобы кончить. Чуя на подкашивающихся ногах поднялся, вымыл руки под струей воды на кухне, обтер мокрой салфеткой остальное. Пятно на трусах предательски не спешило сохнуть и становиться в тон остальной ткани. Чуя натянул безобразной расцветки бермуды поверх и бросил себя на имитацию бурной деятельности — только к раковине не стал приближаться. Никак не мог забыть, чем это кончилось в прошлый раз.
В его голове Дазай сейчас яростно дрочил себе, стоя под душем и кусая губы в попытке сдерживать стоны. Чуя бы на его месте так и поступил.
Он успел приготовить завтрак и даже накрыть на стол, когда Осаму вышел. Мокрый, в одном полотенце на бедрах, он едва не заставил Накахару переколотить чашки, которые тот достал под чай.
Чуя бы забрал обратно все свои обещания не надеяться на счастье, если бы это позволило ему слизать блестящие на коже торса капельки воды. Мысль о вкусе чистой кожи вообще сводила с ума — Накахара чувствовал себя течным кошаком, когда в голове так и крутилась мысль приблизиться, сдернуть ебучее полотенце и отсосать так, чтобы у Дазая ноги подкосились.
Тут же захотелось дать себе пощечину.
Тут же захотелось поддаться совершенно блядскому желанию.
Все эти мысли заняли не больше нескольких секунд.
Чуя поставил чашки на стол, Дазай ушел одеваться. Накахара скользнул в освободившуюся ванную и закрыл дверь на замок, привалившись к ней с другой стороны.
То, что было ночью. То, что случилось утром. Дазай хотел его. Хотел рядом. Учился заботиться? И, кажется, сделал для Чуи за пару недель больше, чем делал годы и годы до. Он вообще в последнее время вел себя так, что его можно было принять за человека — про порядочного, конечно, рано заикаться, а в остальном…
Чую продолжало смущать то, с какой силой босс настаивал на их проживании бок о бок. Не в гостинице, не в подполье мафии — в закрытых кварталах можно было не светить физиономию годами. Однако нет. Босс продолжал настаивать на том, чтобы Чуя оставался рядом с Дазаем — может быть, об этом был договор с директором, взаимодействие с которым всегда было системой сдержек и противовесов.
А может быть, на самом деле, соглашение было между боссом и Дазаем? Обвинять Огая в сводничестве было бы абсурдом — но, к сожалению, босс иногда делал действительно странные вещи, поддавшись инстинкту ученого, ради собственной выгоды или просто ради получения зрелища. То есть — из-за банальной скуки.
Чуя не знал, что думать, — приказ был как заноза под ногтем: и бесит, и вытащить не получается.
Рыжий скинул вещи на пол, небрежно переступил и залез в ванну, не глядя в сторону запотевшего зеркала, на котором беспорядочно валялись их с Дазаем станки, пены, какая-то еще уходовая дребедень. Дазай тоже был из тех, кто с придурью, и мог со скуки залепить глаза огурцами.
К несчастью, Чуя в этой паре был вторым сапогом. Как-то раз он потратил вечер, чтобы размазать по физиономии кашу и налепить резаной клубники. Конечно, это было давно, можно сказать, что в другой жизни, но как показатель…
Чуя с фырканьем подставил лицо под тугие струи. Влажную ягодицу на миг обожгло прохладой, словно закрытая дверь на секунду приоткрылась. Чуя нервно дернулся, но тут же расслабился. В голове поселилась еще одна фантазия: Осаму, который влезает к нему в ванну, прижимается со спины, притирается крепко стоящим членом к ягодицам, распластывая грудью по стене, оглаживая бедра большими ладонями.
Совершенно восхитительные, ненавязчивые касания… Рука, легко и твердо сжавшая возбужденный член… Длинные пальцы, упруго входящие до жарких мурашей по спине, до ломоты в пояснице.
Чуя накрыл ладонью свой вставший член и в несколько движений рукой, едва слышно простонав, кончил. Замер, уткнувшись пылающим лбом в холодную стену. После чего выпрямился и занялся приведением себя в порядок, лениво размышляя, что ему все-таки нужно будет найти себе кого-нибудь. На раз, два, на ночь? Потрахаться до звезд из глаз — и не заморачиваться. Если это будет девушка — тоже сойдет. Может, присмотреться к некоторым, с которыми он знаком в той или иной степени?
Мысли текли лениво и необременительно, не как самоцель — скорее, как идея, чем заняться на досуге. Тот факт, что он только что дрочил именно на светлый образ Дазая, а теперь размышлял, как бы оттянуться с кем-то, кто не Осаму, рыжего не смущал.
Мечты мечтами, а реальности посмотреть в ее безжалостные глаза — по расписанию.
Когда Чуя вышел из душа, первое, что он увидел, — стоящий посреди комнаты Дазай, одетый в одни бинты и штаны, низко сидящие на бедрах, с его телефоном в руке. Вид у Осаму был крайне серьезный, если не сказать, — решительный.
— Босс звонил, — объяснился он озадаченному Чуе, не понявшему, почему его гаджет перекочевал в чужие руки, стоило оставить его без присмотра. — В доках — еще живой член Криптума. Нужно ехать, срочно. Вот прямо сейчас. Акико уже выдернули, она будет на месте вовремя.
Чуя без лишних слов поймал переброшенный ему мобильник и направился к своим вещам, почти на ходу переодеваясь и не оглядываясь по сторонам — некогда было стесняться или мяться, не зная, куда заныкаться, чтобы натянуть на задницу чистые трусы.
Идея, как и куда можно выбраться, чтобы развеяться без Дазая, накрылась до того, как вообще зародилась.
Глаза у реальности оказались еще более безжалостными, чем Чуе помнилось.